Поэзия, личность, эпоха

Л. М. Новиченко, Поегичний свiт Максима Рильського (1910 – 1941), «Наукова думка» Киев 1980, 408 стр.

Работу Л. Новиченко «Поэтический мир Максима Рыльского» можно было бы назвать своеобразным исследовательским романом. Здесь наслаждаешься стихией обстоятельного и разветвленного критического повествования: широко очерченный социально-исторический фон сочетается с вниманием к духовному развитию личности, Сам автор, раскрывая в кратком введении принципы построения книги, говорит, что глубинным ее сюжетом «является исследование образно воплощенной поэтом истории личности, которая рассматривается, конечно, не в эмпирически-биографическом, а в широком социальном и общественно-психологическом плане. Осмыслить такую художественно типизированную историю формирования и возмужания социалистической личности – чем и является в своей сути история «лирического героя» Рыльского – означает прежде всего проследить развитие концепции человека в творчестве поэта, движение его эстетического идеала, что в свою очередь требует неразрывной связи истории «конкретно-единичной»… с историей советского общества и созданной им культуры, литературы в частности. Так за поэзией встает человеческая личность, а за ней – эпоха, великая народная история, и все они составляют… триединую целостность, которую и должен постоянно держать в поле зрения тот, кто хочет по-настоящему постигнуть внутреннюю логику этой поэтической биографии» (стр. 6 – 7).

Составные части выделенной автором триады (поэзия, личность, эпоха) предстают в неразрывной, взаимообусловленной связи.

Приступая к конкретному анализу творчества М. Рыльского, автор формулирует принципы подхода к предмету исследования, поскольку ему, автору, приходится оспаривать немало из предыдущих оценок (порой и своих собственных), когда художественную идею и позицию писателя усматривали в прямой декларации или же трактовали его произведения на уровне тематики. Такой подход не дает возможности увидеть сложную картину внутренней жизни лирического героя, проследить эволюцию поэта, показать многогранные связи начала художественного и социального.

Социально-исторические условия предстают в книге не просто как фон, а как духовная атмосфера, порождающая определенные общественноэстетические идеи. Взаимообусловленность социального и эстетического аспектов, по мнению автора, можно прослеживать на уровне развития различных течений, направлений, тенденций и на уровне отдельной творческой индивидуальности, где опосредствованность общественных настроений выявляется через связь человека и мира, где в самом характере отклика на внешние события «психологический портрет» раскрывается как «тип эпохи». Творчество Максима Рыльского предстает в книге как порождение конкретных исторических условий и как результат развития эстетических идей. Конкретное, индивидуальное уже общего, но, с другой стороны, и шире – как проявление духовного развития личности, как средоточие внутреннего развития литературы, обогащение традиций.

Анализируя произведения поэта, его эволюцию, Л. Новиченко выдвигает тезис о «диалектике переменного и стабильного» (стр. 404). Положение это в той или иной степени можно отнести к каждому художнику. Применительно к творчеству М. Рыльского оно находит особенно убедительное подтверждение, может служить принципом, сквозь призму которого раскрывается движение лирического героя – от «белых островов» мечты, одиночества к осознанию своего места «с людьми и для людей»; от ассоциаций и настроений, связанных с персонажами древнегреческой мифологии, идеями «литературными», к мотивам, вызванным непосредственными жизненными наблюдениями и впечатлениями. Так выявляются мировоззренческие основы творческого пути поэта – от абстрактных идеалов «вечной красоты» неоклассицизма к реальным идеалам «красоты нового дня».

Если рассматривать этот переход как определенную сумму состояний, останавливаясь лишь на тех чертах, которые появились вновь, и отбрасывая предыдущее состояние, как космическая ракета отбрасывает отработанную предыдущую ступень, мы мало что поймем в творчестве поэта. Пафос исследования Л. Новиченко, собственно, и направлен на то, чтобы преодолеть прямолинейность и утвердить диалектическое понимание движения поэта именно как процесс. Ему приходится зачастую опровергать положения своих предшественников, пусть это будут такие авторитетные ученые, как А. Белецкий, С. Крыжановский и даже… сам Л. Новиченко. Вот одна из таких переоценок, касающаяся поэмы «На опушке» (1917): «Современные историки литературы, в общем негативно оценивая эту поэму-идиллию, усматривают в ней декларацию художественного аполитизма и безыдейности. «Полемический пафос поэмы, хоть и написанной в реалистическом духе, был направлен против вмешательства политики в искусство», – писал, например, С. Крыжановский. Приблизительно так же она рассматривается в известной статье-предисловии А. Белецкого, в давнишней книжке автора этих строк «Повесть о поэте» и др…. Однако надлежащая полнота истины в каком-либо литературном анализе достигается только тогда, когда будут всесторонне взвешены и функция и генезис произведения, его место и в «большой» истории литературной и общественной жизни, и в «малой» истории идейно-эстетических поисков поэта» (стр. 82 – 83).

Ища «надлежащую полноту», автор отталкивается и от такой, казалось бы, второстепенной детали, как эпиграф. «Надо выращивать наш сад» – в этой фразе Вольтера ученый находит надежный ключ не только к новому, углубленному прочтению конкретного произведения, но и к выявлению генезиса одной из главных тем поэта – темы труда. В работе немало мест, где от образа, как от эпицентра, берет начало проблема, раскрывающая существенные черты творчества поэта в контексте времени и литературно-художественной среды.

Л. Новиченко умеет видеть в том или ином явлении две стороны, которые внешне как бы взаимоисключают друг друга, но в действительности раскрывают его объемнее и глубже. Одно из таких сложных и малоизученных явлений – украинские неоклассики и неоклассицизм М. Рыльского. С одной стороны, автор видит в этом течении украинской поэзии 20-х годов, при всей его неоднородности, определенные общие принципы, и прежде всего – понимание искусства как чистой красоты в духе парнасцев, что приводило поэтов-неоклассиков к общественному индифферентизму; с другой – в лозунгах неоклассиков он отмечает и черты преемственности художественных традиций прошлого, что было противоядием от «пролеткультовского, футуристского и просто невежественного нигилизма, могущего сбивать с толку определенную часть молодых литературных кадров» (стр. 109).

Эти два полюса отнюдь не выступают в монографии как две чаши весов, то пребывающие в состоянии равновесия, то перетягивающие одна другую. Л. Новиченко справедливо отмечает в неоклассицизме более или менее выявленные начала диалектического развития литературы, в частности своеобразное преломление традиций и новаторства. Для неоклассицизма как идейно-эстетического течения он видит две возможности, две перспективы: или закоснеть в своих постулатах об искусстве как самодовлеющей системе эстетических ценностей, отгороженных от требований времени, дыхания революционной действительности, или же выйти на жизненное пространство, творчески переосмысляя образы и идеи, имеющие большую культурную традицию. Ко второй альтернативе вел не только путь от неоклассицизма, но и от других литературных течений, можно сказать, вело все магистральное развитие поэзии (вспомним «Смерть Гамлета» М. Бажана, «Ходит Фауст по Европе…» П. Тычины и др.).

Течение неоклассиков, по мнению ученого, распалось, исчерпав себя: платформа была бесперспективной. Кроме того, в литературе, пожалуй, самым важным выступает закон художественной индивидуальности, творящей свое самостоятельное течение, свою стилевую тенденцию. Относительно М. Рыльского термин «неоклассик» критик корригирует термином «классицист», характеризующим постепенное слияние в творчестве поэта непосредственных жизненных впечатлений с ассоциациями литературными – черту, свойственную М. Рыльскому на протяжении всего творческого пути.

Л. Новиченко не довольствуется, однако, суммарными определениями, он улавливает сложные взаимоотношения двух этих стихий: то их почти параллельное развитие, то затейливое переплетение, то угасание одной из них, то своеобразный конфликт – действительно глубокий драматический сюжет развития художника. Анализируя стихи сборника «Синяя даль» (1920), которые подвергались критике за отход поэта от жизни, ученый справедливо утверждает, что сквозь ассоциации здесь воплощается вечно актуальная «идея культуры» и что «классицистская в своей основе «поэзия культуры» сливалась с давним и вечно молодым романтизмом, романтизмом, не лишенным трагической окраски и в то же время исполненным веры в бессмертные гуманистические ценности человечества» (стр. 123).

Между тем потребность переоценки многих страниц творчества М. Рыльского первой осознала, пожалуй, поэзия, которая внутренне, эмоционально почувствовала односторонность и необъективность вынесенных когда-то слишком суровых приговоров. В одной из последних книг Игоря Муратова «Предвечерние птицы» (1969) есть стихотворение с красноречивым названием «Лирическое искупление», эпиграфом к которому автор взял строку из стихотворения М. Рыльского «На свете есть певучий Лангедок». Стихотворение стоит процитировать:

Лангедок, Лангедок,

он ко мне явился упреком.

Неожиданным свидетелем

развеянных бурями лет…

Лангедок, Лангедок…

на тогдашнем писательском

собрании

Мы упрекали поэта:

мол, не поэт, а пиит;

Не горение, мол,

а равнодушное бескрылье

эстета,

Дезертирство в сон,

по неизвестному

осужденная тоска…

Только теперь я понял,

что это была и моя

эстафета –

От Гомера и к нам

неукрощенная вера

в красоту!

(Подстрочный перевод.)

Читая такие стихи М. Рыльского, как «Гром отгремел…», «Наше брачное ложе душистые розы укрыли…» и другие, видишь в них не столько отзвук образов поэтов-романтиков, сколько живое чувство, во все времена свойственное людям, чувство общечеловеческое. Не антураж и не костюмы, а глубина переживания – сущность этих стихотворений.Но, с другой стороны, закономерным было и то, что на место мадонн и навзикай в лирику поэта приходили Ганны и Марины, приходили из среды, так хорошо знакомой поэту, – из истории родного края. На примере творчества М. Рыльского Л. Новиченко поднимает вопрос о том, насколько «классические» стилизаций могут быть пригодными для отражения реальной жизни. И приходит к выводу, что материал творчества поэта дает образцы и художественной функциональности таких стилизаций, и схемы холодного декорирования, напоминающие театральный реквизит. Тут дело решают не априорные установки, а конкретный художественный результат: если автор сумел вдохнуть жизнь в традиционный образ, если сумел оросить его, говоря словами самого М. Рыльского, живой водой своего творческого «я» и трепетной современности, – он победил; если же остановился на уровне реминисценции, – его произведение всегда будет восприниматься как вторичное. Критик находит у поэта и то и другое.Впрочем, это касается не только творчества М. Рыльского. Вспомним, как в 60-е годы пестрели в сборниках стихов аполлоны, венеры, к которым поэты приравнивали сельских дядьков и теток. Но в те же годы появились «Уроки поэзии» Леонида Первомайского, где «вечные» идеи проверялись судьбой лирического героя, его личным и духовным опытом. Проблема эта и сегодня широко дискутируется в нашей критике: опираясь на традицию, настоящий художник обогащает ее, творит то, что, как выразился Л. Новиченко в одной, из прежних статей о М. Рыльском, останется поколениям, станет для них традицией.

Относительно же самого М. Рыльского можно сказать, что внимание к социально-исторической конкретности в его сборнике «Где сходятся дороги» (1929) и в книгах 30-х годов не приглушило, а, наоборот, усилило момент «субстанционального», поставив это «вечное начало» в единство с началом «преходящим», конкретно-историческим.

В некоторых страницах исследования, особенно в последних разделах его, напряжение внутреннего сюжета несколько ослабевает. Это объясняется, видимо, тем, что автор иногда нарушает провозглашенный им же принцип прослеживать развитие концепции человека в творчестве поэта не на уровне темы, а в общественно-психологическом плане. «Социальный схематизм» некоторых стихов поэта как бы «ведет» за собой и исследователя. Талант Л. Новиченко – талант полемический, ему необходимо «противостояние» материала (художественного и критического), когда же оно ослабляется, ослабляется и напряжение мысли. Но вместе с тем в последних разделах видим подготовку «взлетной площадки» для анализа творчества М. Рыльского периода Великой Отечественной войны и его «третьего цветения» во второй половине 50-х – начале, 60-х годов.

В книге «Поэтический мир Максима Рыльского» доминирующим планом проходит проблема эволюции поэта и его лирического героя в опосредствованной связи со временем, на широком социально-историческом фоне и сквозь призму культуры. Специфика творческого пути М. Рыльского во многом определила и специфику подхода к поэту, характер анализа. Одним из ведущих мотивов исследования выступает «густота литературных параллелей» творчества М. Рыльского. В этих параллелях раскрываются отнюдь не внешние, прямые переклички или явные реминисценции, а идеи, созвучия на глубинном мировоззренчески – психологическом уровне: пушкинская гармония и лермонтовская мятежность, шевченковская этика и франковская неутоленность духа, аллегоризованная пластика Мицкевича и идеал женственности у Блока… Обстоятельно и убедительно прослежены и «стыковки» и отдаления Максима Рыльского и Павла Тычины на разных этапах творчества поэтов как до Октября, так и в советское время.

Даже отдельно взятая «сюжетная линия» вырастает в самостоятельное исследование в пределах этого монографически-синтетического труда.

Можно отметить незаметность «звеньев» перехода от масштабных проблем к микроанализу на уровне фонем, звуковой оркестровки фразы, умение увидеть в образе-метафоре завязь важной проблемы, единство взвешенной формулировки и меткой образной фразы. Перед нами – объемное исследование; читая его, испытываешь настоящее интеллектуальное наслаждение.

Книга Л. Новиченко не исключает и новой интерпретации того или иного произведения М. Рыльского, уточнения оценок деятелей литературы. Наоборот, она поощряет к углублению взгляда, создавая надежную основу для новаторского прочтения многих страниц истории украинской советской литературы.

г. Львов