Поэтика «Котлована» А. Платонова и образы русской классики

Первая фраза повести «Котлован»: «В день тридцатилетия личной жизни Вощеву дали расчет с небольшого механического завода, где он добывал средства для своего существования». 30 лет знаменательный возраст в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Иван Карамазов говорит: «…порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования – а я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю! Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего и отойду… не знаю куда. Но до тридцати моих лет, знаю это твердо, все победит моя молодость – всякое разочарование, всякое отвращение к жизни».

Иван Карамазов вспомнился не случайно. Вот разговор Вощева в завкоме, куда он пришел за защитой: «- Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства, – сказали в завкоме. – О чем ты думал, товарищ Вощев? – О плане жизни. – Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке. – Я думал о плане общей жизни» ¹. Иван Карамазов, для которого главным было, как известно, «мысль разрешить», тоже размышлял, в сущности, о «плане общей жизни». По Ивану, поиск смысла миропорядка особенно актуален, когда человеку за 30 лет. Вощеву как раз стукнуло 30. После увольнения и захода в пивную он провел почти бессонную ночь под открытым небом, в овраге. «…Вощев лежал в сухом напряжении сознательности и не знал – полезен ли он в мире или все без него благополучно обойдется?» Интонационно и «напряжением сознательности» эта словесная формула напоминает другого героя Достоевского – Раскольникова: «Тварь ли я дрожащая или право имею…» Раскольников, кстати, не раз ночевал под открытым небом.

Своеобразие повести Платонова в том, что, с одной стороны, она время от времени напоминает проблематику и ситуации русской классической литературы, а с другой – подавляющее большинство ее героев таково, что с них как будто начинается совершенно новая литература.

Вощев – самый думающий из героев-пролетариев «Котлована». Но, в отличие от Ивана Карамазова (ср. его монологи в главах «Братья знакомятся», «Бунт», «Великий инквизитор» пятой книги романа Достоевского), он мыслит кратко и отрывисто. Первые несколько страниц платоновской повести посвящены целиком Вощеву, словно он и станет ее главным героем (вскоре неожиданно выяснится, что он лишь один из ее героев – наряду с Чиклиным (который и превратится в главного), Прушевским, Жачевым, Настей…). На этих первых страницах на пути из города, где его уволили с завода, в другой город, где его ждало рытье котлована, Вощев, подойдя к «дому шоссейного надзирателя», оказался свидетелем громкой ссоры жены надзирателя с мужем: «…сам же ребенок молча щипал оборку своей рубашки, понимая, но ничего не говоря… Здесь Вощев решил напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума, с тем чтобы вскоре вернуться к дому дорожного надзирателя и рассказать осмысленному ребенку тайну жизни, все время забываемую его родителями». После таких слов ждешь, что герой непременно вернется к дому шоссейного надзирателя, но герой – вместе с автором – начисто забывает обо всем этом эпизоде: больше он в повести не упоминается.

Уже в качестве одного из землекопов «Вощев согласен был и не иметь смысла существования, но желал хотя бы наблюдать его в веществе тела другого, ближнего человека, – и чтобы находиться вблизи того человека, мог пожертвовать на труд все свое слабое тело, истомленное мыслью и бессмысленностью». Наблюдением «смысла существования» в «теле… ближнего человека» Иван Карамазов, конечно, никак бы не удовлетворился. Но довольно скоро Вощев заявляет своим сотоварищам: «Говорили, что все на свете знаете… а сами только землю роете и спите! Лучше я от вас уйду – буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без истины стыдно жить». Сафронов, самый идеологически подкованный среди мастеровых, от этих слов Вощева глубоко заволновался: «…не есть ли истина лишь классовый враг?» Тут, понятно, Платонов иронизирует над Сафроновым. Но он не раз иронизирует и над Вощевым. К примеру, тот, «томимый своей последовательной тоской», спрашивает у инженера Прушевского («спеца», по квалификации Сафронова): «А вы не знаете, отчего устроился весь мир?» И «Прушевский задержался вниманием на Вощеве: неужели они тоже будут интеллигенцией, неужели нас капитализм родил двоешками, – боже мой, какое у него уже теперь скучное лицо!» (разрядка Платонова. – А. А.). В сущности, в понятие «интеллигенция» Прушевский вкладывает тот же смысл, что и Сафронов в диалоге с Вощевым в начале их знакомства. За едой Вощев вдруг «встал среди сидящих. – Чего ты поднялся? – спросил его Сафронов. – Сидя у меня мысль еще хуже развивается. Я лучше постою. – Ну, стой. Ты, наверно, интеллигенция – той лишь посидеть да подумать». Однако, как невиданная в русской литературе «интеллигенция», начинающая с нуля, связно и последовательно думать, учитывая свои предыдущие высказывания на ту же тему (иногда прямо противоположные теперешним), Вощев как раз не может. Роли, сравнимой с ролью Ивана Карамазова, чьи мысли в книге пятой романа многие литературоведы нередко принимали за мысли самого Достоевского, Вощев не играет и играть не предназначен. Это роднит его с остальными землекопами, роющими котлован.

С Достоевским перекликается не только Вощев. Иван Карамазов, беседуя с Алешей в трактире, противопоставляет «деток» – взрослым: «Я хотел заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних детей…»»Большие», по мнению Ивана, мало того что «отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали «яко бози»… Но деточки ничего не съели и пока еще ни в чем не виновны». Жачев, безногий инвалид первой мировой войны, на протяжении всей платоновской повести живущий в кругу землекопов, при первом же появлении Насти в бараке «решил, что как только эта девочка и ей подобные дети мало-мало возмужают, то он кончит всех больших жителей своей местности; он один знал, что в СССР немало населено сплошных врагов социализма, эгоистов и ехидн будущего света». Сразу видно, что эти высказывания принадлежат разным эпохам, Иван Карамазов мыслит метафизически, Жачев – конкретно-исторически. Самое время вспомнить, какой исторический момент переживают герои «Котлована». Но до этого отметим, что функционально Жачев напоминает Алешу Карамазова. Как Алеша почти всегда в романе выражает (словесно и мимикой) авторскую точку зрения, так и Жачев на протяжении всей повести безответно (в качестве калеки-инвалида) раздает различным персонажам справедливые, с точки зрения автора (читатель это чувствует), удары.

Почему-то принято думать, что повесть «Котлован» – утопия (так называли ее, например, писавшие о ней столь не похожие друг на друга люди, как И. Бродский и В. Чалмаев). Но жанр утопии предполагает, как правило, описание воображаемого общественно-политического строя воображаемой страны. В «Котловане» же изображение действительности сдвинуто в сторону символики, гротескной условности, включает в себя фантастический элемент (медведь- молотобоец), но оно не утопично – утопична (как мы теперь понимаем) сама действительность реальной страны, строящей социализм. В повести рытье котлована под «общепролетарский дом» отчасти предполагается строительством социализма, отчасти его символизирует и с ним сливается. Так и время действия повести: обозначая какие-то этапы «общего» построения социализма, оно вместе с тем стянуто к вполне определенному моменту, совпадающему, в сущности, с датой ее написания: «Декабрь 1929 – апрель 1930», – периодом сплошной коллективизации, ликвидации кулачества как класса. Место действия: город (куда пришел Вощев) и деревня, где организовался «колхоз имени Генеральной Линии». Основные герои по социальному статусу: в городе – землекопы («пролетариат»), близкий к ним Жачев, инженер Прушевский, в деревне – крестьяне, «организованные» и «неорганизованные» (преимущественно – «середняки»). Вот черты группового портрета артели землекопов: «Внутри сарая спали на спине семнадцать или двадцать человек… Все спящие были худы, как умершие, тесное место меж кожей и костями у каждого было занято жилами, и по толщине жил было видно как много крови они должны пропускать во время напряжения труда». Полуживые, изможденные люди. Примерно таковы же и представители деревенского мира. Казалось бы, что делить героям Платонова – городская и деревенским «массовым», «низовым» людям» ², но первые, по идейным установкам времени, – правящий класс, и вторые панически боятся первых.

Классовое сознание (вернее – инстинкт) играет в повести важную роль. «За исключением двух персонажей (Вощева и Прушевского) не раскрывается внутренний мир героев, они как бы «непрозрачны», непонятны и автору, и читателю. Столь же необъяснимы их поступки: они совершаются как бы автоматически, непроизвольно, случайно, часто абсурдно», – читаем в новейшем исследовании ³. Вощев, на мой взгляд, куда менее «прозрачен», чем Чиклин, а его поступки выглядят «необъяснимей» поступков других героев. Ведь он в середине повести ушел-таки, никого не извещая о причинах, из города в деревню, через десяток страниц мы узнаем, что по «директиве» он вместе с Чиклиным должен здесь всячески способствовать «колхозному разворачиванию». А еще через десять страниц Вощев с «тремя убежденными мужиками» носят бревна для плота, на котором кулаков будут сплавлять «по речке в море и далее…». Еще не нашел смысла жизни, а уже участвует в буквальной ликвидации кулачества.

Из чего следует, что на первом месте у Вощева ощущение себя пролетарием («мелкий пролетарий» – определил его Чиклин, то есть колеблющийся, по аналогии с «мелким буржуа», но – пролетарии), а поиски смысла – лишь потом. Но так думаю я, а что думает Платонов, действительно не объяснено, и в этом, наверное, не художнический расчет, а просчет: слишком велик разрыв между Вощевым, разочаровавшимся в рытье котлована, и им же, строящим плот.

Быть может, так отчасти обстоит дело и с Чиклиным, старшим артели землекопов, олицетворением «пролетарского таланта труда». Но главная причина «необъяснимости» героев «Котлована» для автора цитированной работы о Платонове (в целом – интересной), видимо, все же в другом. Основные герои «Котлована», не в пример героям «Чевенгура», почти не рассуждают о «коммунизме» и в этом смысле в самом деле не раскрывают перед нами свой внутренний мир. Они живут не в утопии, а в реальной стране, где сами они и строят социализм. Как пролетариев (или даже преданных пролетариату «спецов», вроде Прушевского), их в период коллективизации посылают в село, «дабы начать классовую борьбу против деревенских пней капитализма». Это вполне в духе времени. В духе времени и то, что первых посланцев пролетариата, Сафронова и Козлова, в деревне сразу убили и что приехавшие затем Чиклин, Вощев и Прушевский включились в «классовую борьбу» (особенно энергично Чиклин: убивает «подкулацкого мужика», лично идет «раскулачивать» и т. д.;

1. Разрядка в цитатах, кроме оговоренных случаев, всюду моя. – А. А.[↩]
2. С. Г. Бочаров, «Вещество существования» (Мир Андрея Платонова). – В его кн.: О художественных мирах, М., 1985, с. 250.[↩]
3. В. И. Фатющенко, А. П. Платонов. – В кн.: «История русской литературы XX века (20-90-е годы). Основные имена», М., 1998, с. 282.[↩]