Поэтический язык как способ общения искусством

Искусство есть социальное в нас.

Л. С. Выготский

1

Современное состояние проблемы поэтического языка, несмотря на ее относительную разработанность, никак нельзя назвать удовлетворительным. С одной стороны, нам до тонкостей известен арсенал поэтических приемов, «кухня» поэзии; и чем дальше, тем все более точным становится это наше знание, тем более изощренными становятся приемы и методы анализа поэтического текста. С другой стороны, мы очень плохо представляем себе, какие реальные факторы направляют и определяют развитие форм искусства, эволюцию искусства как самостоятельной сферы человеческой деятельности, и поэтического искусства в частности; и здесь приходится констатировать, что по большей части мы ограничиваемся самыми общими эстетико-философскими соображениями, весьма туго поддающимися конкретизации в живом материале искусства.

Если посмотреть, как понимается сущность и роль языка поэзии в современных теоретических исследованиях, мы увидим, что в них господствуют два основных направления. Первое из них представляет художественное творчество как индивидуальную творческую активность, обслуживаемую языком и в то же время придающую ему специфическую «поэтическую» окраску. Конечно, сами цели, задачи искусства не обязательно понимаются так прямолинейно-субъективно, как понимал их, скажем, Андрей Белый¹. Но сути дела это не меняет – ср., например, переведенную у нас монографию М. Арнаудова. Правда, ее автор находит «что-то преувеличенное в уверении, что… всякая поэтическая концепция приобретает плоть лишь в формах слова, языкового выражения», но тут же подчеркивает, что «слово и выражение имеют силу разгадки; они сразу раскрывают центр того впечатления, которое оставляет у нас предмет или сокровенная глубина чувств, желаний, неясных внутренних движений». И дальше еще более определенно: «поэзия стремится выявить предметные представления и эмоционально-эффективные движения души» ².

Очевидно, что роль поэтического языка, языка поэзии, в подобных концепциях низводится до адекватного выражения «неясных внутренних движений», недоступного «практическому» языку. Что же касается самих этих «внутренних движений», то они относятся к сфере индивидуальной психологии. Но в таком случае для нас остается по существу закрытой вся проблема развития форм искусства слова, специфические закономерности подобного развития отрицаются и отождествляются с законами развития «духа».

Второе направление, о котором достаточно много писалось в последние годы и представители которого неоднократно выступали с четкой формулировкой своей концепции, в том числе на страницах «Вопросов литературы», рассматривает поэтическое творчество как индивидуальное творчество, замкнутое в рамках языка (или речи в каких-то ее специфических формах): «Поэзия может и должна рассматриваться как особым образом организованный язык» ³. Здесь мы находим обратную крайность: развитие поэтических форм приобретает абсолютный, независимый от «духа» характер, наоборот, диктующий «духу» свои законы. Весь процесс творчества (или восприятия искусства) оказывается подчиненным имманентным закономерностям синхронной организации или исторического развития художественных структур. Художественное произведение само по себе – это сложная «самонастраивающаяся система» (Ю. Лотман) или «наглядный предмет», предназначенный для максимально эффективного проведения темы», а процесс творчества есть «перевод темы в систему воплощающих ее средств» (А. Жолковский, Ю. Щеглов) ⁴. Комментарии излишни: такое представление взаимоотношений искусства и его продукта так же похоже на реальное функционирование искусства, как процесс проявления фотопластинки на процесс видения действительности человеческим глазом.

Естественно, неоднократно делались попытки вывести проблему языка поэзии из этого замкнутого круга путем подведения под эту проблему «социальной базы». Подобного рода попытки начались уже в 20-х годах. Они породили, с одной стороны, разгул вульгарного социологизма, то есть по существу подмену проблемы формы искусства слова проблемой социально-личностных факторов литературного творчества. С другой стороны, они дали «социологическую поэтику», стремившуюся непосредственно вывести специфические закономерности развития поэтических форм из особенностей социально-экономического уклада общества: «материал и форма художественного произведения определяются общественными способами его производства и общественными способами его потребления» ⁵. Не удивительно, что ни тот, ни другой подход не выдержал испытания временем. С другой стороны, нельзя не признать, что современная эстетика, далеко уйдя вперед по сравнению с первыми попытками нащупывания марксистско-ленинской концепции искусства, в чем-то сдала свои позиции, отчасти подменив социально-исторический анализ художественного творчества (и художественного восприятия), как специфического вида человеческой деятельности, анализом истоков и путей формирования и воплощения в формах искусства абстрактного эстетического идеала. Даже те из авторов-эстетиков, кто наиболее ясно отдает себе отчет в социально-исторической сущности эстетической деятельности, не идут в анализе эстетических проблем дальше общих утверждений, что эстетическая функция искусства – «удовлетворить эстетические потребности людей путем создания прекрасных произведений, могущих доставить радость, наслаждение человеку, духовно обогатить его и вместе с тем развивать, пробуждать в нем художника, способного в каждой конкретной сфере своей деятельности творить по законам красоты и вносить красоту в жизнь» ⁶. Легко видеть, что – при всей справедливости такого утверждения – оно не может дать нам ключа к конкретным механизмам эстетической деятельности в ее взаимоотношении с языком искусства. Ограничимся этим вынужденно кратким обзором существующих точек зрения на сущность поэтического языка и попытаемся далее сформулировать нашу собственную позицию. Основное отличие ее заключается в том, что мы рассматриваем искусство как специфический вид или способ человеческого общения. Понятно, что, высказав этот общий тезис, мы должны прежде всего изложить наше понимание общения.

2

Общение есть феномен социальный не только по внешним формам своего осуществления (ибо оно осуществляется в обществе), но и по своей природе – ибо оно есть необходимое условие и составной элемент любой деятельности человека, как непосредственно коллективной, так и не имеющей формы непосредственной коллективности (например, теоретической деятельности). Оно осуществляется обществом и для целей общества, имеет определенные общественные функции и лишь вторично используется человеком для несоциальных целей, – как пища, служа для удовлетворения естественных потребностей человека, может оформляться в виде «эстетического объекта» и удовлетворять, следовательно, и эстетические его потребности; человек не может не есть, но то, что он ест, не обязательно должно быть для него эстетически значимо.

Развитие форм и способов общения, как блестяще показали К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии», неразрывно с развитием труда и вообще «отношения к природе» и развитием сознания. Развитие труда ведет за собой развитие взаимоотношений в трудовом коллективе, а оба эти процесса непосредственно обусловливают появление и развитие новой формы психического отражения действительности – сознания и языка как общественно отработанной системы, конституирующей человеческое сознание.

Если сознание невозможно без языка, то так же невозможны без языка и высшие формы общения. Язык и есть то, что связывает сознание и общение: он «двулик», как римский Янус, и в этом его специфика. Для общества в целом или отдельной социальной группы он является формой закрепления и передачи общественных знаний, норм поведения и т. п. от человека к человеку, от поколения к поколению; для каждого отдельного человека он является той материальной и в то же время социальной по происхождению опорой, благодаря которой он может воссоздавать идеальные образы⁷.

Общество производит человека, чтобы его руками воспроизводить и творить человеческий мир, порождать «овеществленную силу знания» (Маркс) и овеществленную силу чувства. Точно так же человек постоянно воспроизводит и производит общество в своей продуктивной деятельности и в своем общении. И оба они – личность и общество, вернее, общество и личность – только в этом взаимном процессе способны существовать и развиваться.

Но есть что-то в жизни личности и общества, что самой личности может порой представляться ненужным, излишним, роскошью. Кстати, отсюда глупейшие споры – нужен ли человеку Бах, Блок, ветка сирени в космосе. Есть вещи, без которых может прожить каждый из нас в отдельности, но не может прожить общество в целом. Это «что-то», связанное с действительностью «человеческого чувства», и есть гносеологический и психологический субстрат искусства.

Что же это за «что-то»? Ответ на это мы находим в представлении марксизма-ленинизма о человеке коммунистического общества, о гармонической личности коммунистического будущего. Искусство – это то, что обеспечивает цельность и гармоническое развитие этой личности. Общество «думает» за нас о нашем будущем, оно уже заранее «отрабатывает» на нас, современниках, черты человека коммунистического будущего.

Содержание искусства – это те общественные отношения, которые не получают отражения в застывших формах языка, в понятийной форме. Они выступают для нас как личные интересы, личное поведение и переживаются каждым из нас как свое, интимное, внутреннее. Ведь не все в деятельности человека может быть отражено при помощи отработанных, общественных по форме значений. Многое является общественным по существу, будучи по форме индивидуальным, субъективным. В «Немецкой идеологии» К. Маркс и Ф. Энгельс писали, что в классовом обществе «личное поведение индивида… одновременно существует как не зависимая от него, созданная общением сила, превращаясь в общественные отношения» ⁸.

И наоборот: общественные отношения выступают как «личное поведение индивида».

И вот здесь возникает та психологическая категория, которую мы часто упускаем, когда говорим об искусстве. Это категория личностного смысла, той субъективной психологической формы, в которой существует общественное значение, общественное представление. Смысл не тождествен значению, которое есть объективная, кодифицированная форма существования общественного знания;

1. Ср.: «…Слово связывает бессловесный, незримый мир, который роится в подсознательной глубине моего личного сознания, с бессловесным, бессмысленным миром, который роится вне моей личности… Мир внешний проливается в мою душу; мир внутренний проливается из меня в зори, в шум деревьев; в слове, и только в слове воссоздаю я для себя окружающее меня извне и изнутри» (А. Белый, Магия слов, в кн. «Символизм», «Мусагет», М. 1910, стр. 430).[↩]
2. М. Арнаудов, Психология литературного творчества, «Прогресс», М. 1970, стр. 600, 606, 649 – 650.[↩]
3. «Структурно-типологические исследования», Изд. АН СССР, М. 1962, стр. 264. [↩]
4. Структурное же описание произведения соответственно есть «демонстрация его порождения из известных темы и материала по некоторым постоянным правилам» (А. Жолковский, Ю. Щеглов, Структурная поэтика – порождающая поэтика, «Вопросы литературы», 1967, N 1, стр. 82).[↩]
5. Б. Арватов, Социологическая поэтика, «Федерация», М. 1928, стр. 49.[↩]
6. С. С. Гольдентрихт. О природе эстетического творчества, Изд. МГУ, 1966, стр. 151.[↩]
7. См. Э. Ильенков, Идеальное, «Философская энциклопедия», т. 2, М. 1962.[↩]
8. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 3, стр. 234.[↩]