Поэтическая энциклопедия

Публикуя отдельные отрывки из статьи С. Маршака об М. Ильине – большом мастере научно-художественной литературы, – редакция надеется, что они принесут пользу тем молодым литераторам, которые работают в этом жанре, приобретающем в последнее время все большее значение. Полностью статья будет опубликована в качестве вступления к первому тому собрания сочинений М. Ильина, издающемуся в Гослитиздате.

Говорить об Ильине, книги которого хорошо известны многим взрослым и юным читателям нашей страны, мне и легче и труднее, чем о каком-либо другом писателе. Труднее – потому, что Ильин – мой младший брат, друг и литературный «крестник» – был связан со мной общностью многих мыслей, взглядов и вкусов, и мне нелегко взглянуть со стороны на то, что он внес в литературу.

Легче же – потому, что почти вся его жизнь прошла у меня на глазах.

* * *

В. своем предисловии к американскому изданию книги «Горы и люди» М. Горький писал:

«М. Ильин, автор этой книги, уже знаком читателям США. Его «Рассказ о великом плане» с триумфом был прочитан всюду в Европе, переведен на языки Японии, Китая и выдержал, если не ошибаюсь, не одно, а несколько многотиражных изданий в Нью-Йорке. Исключительный успех «Рассказа» объясняется редчайшей способностью Ильина «говорить просто и ясно о явлениях сложных и вещах мудрых».

Если поставить рядом все книги, написанные Ильиным за три десятка лет (а они займут целую полку), легко убедиться, что в них и в самом деле идет речь о «явлениях сложных».

В этих книгах, рассчитанных не на специалистов, а на широкого читателя, говорится о тысячелетних поисках и открытиях в самых разных и, казалось бы, далеких одна от другой областях знания, о сегодняшнем дне науки, а иной раз и о завтрашнем дне. И обо всем этом Ильин пишет не бесстрастно, а взволнованно, целеустремленно, не отрывая науки от жизни.

«Простота и ясность», которые так ценил в книгах Ильина Горький, даются не просто и не легко.

Для того чтобы иметь право писать о сложных вещах смело и свободно, не упрощая темы и не пользуясь то и дело цитатой, как спасательным кругом, автор должен по-хозяйски владеть своим материалом и знать гораздо больше, чем требует от него тема.

Он не добьется ясности в своей книге, если этой ясности нет у него самого. К нему вполне применимо то, что говорит Ильин об ученом, имеющем дело с еще не освоенными явлениями:

«Когда ученый видит перед собой хаос, для него – это только признак, что он еще многого не знает, что хаос не в природе, а у него в голове».

Но дело не только в достаточном объеме знаний, приведенных в порядок, в систему.

Книга для чтения не претендует на то, чтобы по ней учились. У нее другая цель, другая задача. Она должна пристрастить читателей к науке, увлечь их ее далеко уходящими перспективами, показать, ценою какого труда, каких исканий даются людям открытия.

Учебник или курс лекций обязателен для учащегося. А книгу для чтения каждый волен закрыть на любой странице, если она не заинтересует его, не заставит прочесть себя до конца.

А для этого прежде всего автор не должен усложнять предмет, о котором пишет, трудностью и тяжестью изложения.. – Об этом превосходно сказал Герцен: «Трудных наук нет, есть только трудные изложения, то есть непереваримые».

Тяжесть преодолевается силой. Чем глубже и сложнее мысль, тем сильнее, ярче, рельефнее должно быть слово.

Далекое и отвлеченное может стать для читателя близким, конкретным, осязаемым, если автор обращается не только к его сознанию, но и к воображению.

Воображение помогает соображению. Книга об открытиях науки вернее найдет дорогу к уму и сердцу читателя, если ее пишет не равнодушный компилятор, преподносящий своей аудитории готовые, отработанные и уже остывшие мысли и выводы, а человек, который вместе с читателем сам постигает мир, решает трудные проблемы, ищет выхода из противоречий и радуется их разрешению. Пропаганда науки – искусство. Книга, ставящая перед собой эту задачу, должна быть поэтической книгой.

* * *

В одной из книг Ильина «Горы и люди» есть глава «Руды выходят из глубины».

В ней говорится:

«Сквозь огонь и воду пройдет руда, которая еще так недавно мирно спала под землей.

Не в первый раз попадет она в огонь и воду, не в первый раз будет плавиться и подвергаться химической обработке.

Если бы у руды была память, печи металлургических заводов напомнили бы ей ту огромную подземную печку, в которой она побывала миллионы лет назад.

Баки и чаны на химическом заводе напомнили бы ей те подземные трещины, в которых она бурлила горячим раствором, а потом осаждалась корой минералов.

Но тогда все ее превращения и странствия протекали медленно – миллионы лет, а теперь в какие-нибудь сутки руда превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину.

Древняя история руды ползла черепашьим шагом, новая ее история, которою управляет человек, поскакала галопом.

Человек дал ей и новую скорость, и новое направление. Все, что угодно, могло случиться с металлом в природе: он мог плавиться в недрах земли, застывать в трещинах и жилах, переходить из одного соединения в другое, но ни при каких условиях он не мог стать плугом или мотором.

Историю природы по-своему продолжил человек».

В этом отрывке можно найти и главную тему Ильина, и характерные черты его стиля.

Он пишет простой, четкой, деловой прозой, лишенной каких бы то ни было словесных украшений. Но нельзя не заметить, как послушен малейшим оттенкам его мысли ритм повествования, как ускоряется темп рассказа, когда «черепаший шаг» древней истории сменяется «галопом» новой и руда, таившаяся под землей, «в какие-нибудь сутки превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину». И каким торжеством, какою гордостью за человека проникнуты заключительные слова отрывка – о том, что человек дал стихийным процессам новую скорость и точную цель – плуг или мотор.

Поэтический образ, меткое сравнение часто служат Ильину горными тропинками, позволяющими ему «срезать», сократить долгую дорогу пространных объяснений.

Вот несколько образных выражений из разных его книг.

«Парусный корабль всегда старается держаться попутного ветра и течения, как троллейбус идет туда, куда несет его попутный поток электричества» («Человек и стихия»).

«Если вам нужна дорога, возьмите ее с собой. Трактор сам стелет себе дорогу – гусеничную ленту» (из книги «Вездеход»).

«Не многим (старинным) книгам удалось добраться до нас сквозь огонь пожаров и битв… Каждая дошедшая до нас книга – это бумажный кораблик, переплывший бурное море истории» («Черным по белому»).

«Галилей построил первый термометр и барометр. Эти два Прибора родились сросшимися, как сиамские близнецы. Их надо было разделить, чтобы каждый из них занимался своим делом и не мешал другому» («Человек и стихия»).

«Если сравнивать океан с печкой, то это большая печь, которая медленно нагревается и медленно остывает. А материк – это что-то вроде печки-времянки: ее легко распалить, но она плохо держит тепло. И вот в зимнее время, когда эта печка-времянка остывает, мы должны радоваться, что получаем дополнительный нагрев от теплой печки океана» («Человек и стихия»).

А иной раз поэтический образ вырастает у Ильина в целый рассказ или даже в сказку, ничуть не умаляя этим серьезности и деловитости текста.

Рассказывая о том, как степь становилась безводной и бесплодной там, где в царское время вырубали леса на водоразделах и распахивали склоны холмов и края оврагов, Ильин говорит:

«Земля в степи не раз бывала обойденным гостем на весеннем пиру природы.

И я там был,

Мед-пиво пил.

По усам текло,

А в рот не попало.

Весной оказывалось, что на пиру, кроме земли, есть и другие гости.

Вольный ветер являлся издалека, с юга, и принимался жадно пить воду, которая была припасена совсем не для него.

Ветру помогало солнце. Они вдвоем старались осушить широкую чашу.

Каждый овраг тянул, сосал воду из земли.

Рекам доставалось питья больше, чем следовало. И, словно пьяные на пиру, реки принимались буянить. Они сносили мосты, прорывали плотины, совершали набеги на села и города.

А земля и напиться-то как следует не успевала…»

Ильин учился своему делу не только у больших ученых – историков, экономистов, химиков, математиков, физиков, метеорологов, гидрологов, океанографов, почвоведов, – но и у лучших поэтов. Хорошо знакома ему и народная поэзия.

Недаром он так часто упоминает и цитирует поэтов разных времен Эсхила, Софокла, Эврипида, Вергилия, Данте, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета.

О Гомере он говорит в книге «Как человек стал великаном»:

«Илиада и Одиссея рассказывают нам, во что верили древние греки, что они знали и что умели».

А в одной из глав книги «Человек и стихия» речь идет о том, как, изучая «Одиссею», русский метеоролог Б. П. Мультановский определил и нанес на карту направление ветров, которые дули в то время, когда ахейцы возвращались домой после гибели Трои.

Тут не знаешь, чему больше удивляться: находчивости ли замечательного ученого, который ухитрился подвергнуть метеорологическому анализу древнюю «Одиссею», или правдивости и точности свидетельских показаний старика Гомера.

«Ищи ветра в поле!» Эту поэтическую народную поговорку опровергает Ильин, говоря о том, как поэзия и наука помогли метеорологу найти ветры, которые пронеслись над Средиземным морем 3000 лет тому назад.

А наш Пушкин не только изобразил грозное явление природы (петербургское наводнение 1824 года), но и объяснил его одним четверостишием в поэме «Медный всадник»:

Но силой ветров от залива

Перегражденная Нева

Обратно шла, гневна, бурлива,

И затопляла острова.

 

Приводя отрывок из той же поэмы —

Над омраченным Петроградом

Дышал ноябрь осенним хладом…

и т. д., —

Ильин пишет:

«В этих поэтических строчках есть почти все, что должно быть в метеорологической сводке: температура, осадки, ветер… Великий поэт умел видеть природу глазами ученого. Но он ни на миг не переставал быть поэтом. И погода и река – это живые действующие лица его поэмы».

О другом поэте пушкинской поры, Евгении Баратынском, Ильин говорит:

«Только поэт может сравниться с ученым в наблюдательности и остроте глаза.

Баратынский писал:

Чудный град порой сольется

Из летучих облаков.

Но лишь ветр его коснется,

Не останется следов.

На языке науки такие облака, похожие на город с зубцами и башенками, носят имя «altocumulus castellatus» – высококучевые, башенкообразные.

Для поэта, так же как и для ученого… не все облака одинаковы».

Конечно, Пушкин отнюдь не имел намерения дать в своей поэме метеорологическую сводку, а Баратынский, вероятно, даже и не подозревал, что пишет о «высококучевых, башенкообразных облаках», имеющих очень длинное латинское название.

Но в науке есть своя поэзия. А искусство по-своему, но столь же зорко наблюдает и познает мир.