№2, 2021/Полемика

Почему лучший русский человек не выступил против еврейских погромов

Пресловутый «еврейский вопрос» и в судьбе, и в сочинениях И. Тургенева занимает весьма незначительное по объему место, однако именно в таких биографических и художественных закоулках нередко обнаруживается то, что существенно корректирует если не эстетические, то этические оценки личности и творчества художника1.

Заглавие статьи отсылает к событиям 1881–1882 годов; лучший русский человек — это цитата из письма, автор которого является одним из героев нашего исследования, но здесь, во избежание двусмысленности, кавычкам предпочтен курсив.

Исторический контекст

Ощущение нарастания трагизма происходящего в отечестве возникло у Тургенева задолго до катастрофы 1 марта 1881 года.

Последнее десятилетие правления Александра II переживается им даже болезненнее, чем эпоха николаевской реакции: «Время, в которое мы живем, сквернее того, в котором прошла наша молодость. Тогда мы стояли перед наглухо заколоченной дверью; теперь дверь как будто несколько приотворена, но пройти в нее еще труднее» [Тургенев 1966a: 26].

Разочарование вызвано тем, что после осуществления ряда коренных государственных реформ Александр II если не остановил, то существенно притормозил процесс либерализации. «Будучи реформистом, он испытывал потребность опереться на устои монархии — Церковь, дворянство, армию, традиции» [Труайя 2003: 147]. Убеждение в значимости этих опор было передано ему по наследству, скреплено присягой и подтверждалось, в его восприятии, новыми вызовами: событиями в Польше, первыми направленными против него терактами (1866 и 1867 годов). «Его сердце обладало инстинктом прогресса, которого его мысль боялась» — этот афористичный вердикт А. Тютчева иллюстрирует размышлениями о противоречивой политике Александра II: «…когда <…> поток новой жизни прорвался сквозь разрушенную им самим плотину, поднимая при первом разливе немного пены и тины и увлекая в своем течении остатки исчезнувшего прошлого, тогда смелый реформатор, недоумевающий и огорченный, испугавшись собственного великого дела, стал отказываться от него и пытался встать на защиту порядка, основы которого он сам подорвал» [Тютчева 1990]. В обществе возникло ощущение обманутых ожиданий и, как следствие, росло сочувствие к революционерам, чье требование перемен стремительно дрейфовало в сторону террора: «…зараза политического убийства распространялась в России подобно эпидемии» [Труайя 2003: 217]. Власть, в свою очередь, отвечала репрессиями.

Еще в октябре 1873 года Тургенев делится с П. Анненковым мрачным предчувствием: «Известия из России заставляют заключить, что между концами царствований Александра I-го и Александра II-го поразительное будет сходство» [Тургенев 1965: 160]. Разумеется, речь не о буквальном повторении событий, а об их глубинной сути и неминуемо тяжелых последствиях.

В конце ноября 1878 года, по окончании русско-турецкой войны и под впечатлением отставки одиозного министра внутренних дел А. Тимашева, Тургенев пишет тому же адресату: «Теперь, при наступлении мирных времен, в нашей прессе опять раздаются звуки лиры благоразумного прогресса! Но перемены, конечно, никакой не будет, как Вы совершенно справедливо заключаете. Будет стоять крепенький морозец — и старая Россия будет по-прежнему кататься по установленному санному пути. А настанет оттепель — она поедет в телеге — и только толчков будет поболее. Другого зрелища наши глаза (Ваши и мои) не увидят — в этом мы можем быть уверены» [Тургенев 1966b: 391].

Тем временем крайние радикалы объединились в хорошо организованную, технически оснащенную группу «Народная воля», исполнительный комитет которой в июне 1879 года на своем съезде вынес Александру II смертный приговор. В этом же году было совершено подряд два покушения.

28 декабря 1879 года Тургенев пишет из Парижа Л. Толстому: «…тяжелые и темные времена переживает теперь Россия; но именно теперь-то и совестно жить чужаком» [Тургенев 1967: 198].

Информация об убийстве Александра II застает Тургенева за лирическим эпистолярным объяснением с М. Савиной, оборванным на полуслове: «страшное известие из Петербурга» [Тургенев 1968: 71] заставляет переключиться на другую волну. От Анненкова приходит полное трагических предчувствий письмо:

…на нашей почве политическая жизнь сводится на динамит, порох, кинжал и револьвер. Ответом на них будут, разумеется, виселицы, новые убийства, новые виселицы и так в бесконечность. Нельзя думать, что масса трупов непременно даст благоухание свободы, порядка и развития, да и нельзя себе представить, чтобы такое можно было бы получить при подобных нравах и мерах. Ведь каждое дело имеет свою болячку, свою темную сторону, и если для устранения их потребуется опять новая бомба, то какой же выход? Какая история, какой конец, какая будущность у несчастной земли нашей <…> Ну, русский бог, выходи! Теперь твое дело — не приложишь рук, мы пропали [Анненков 2005: 135, 136].

Тургенев даже метафорически не готов оперировать расхожей формулой2: «»Русский бог» до сих пор только тем и помогал, что ничего не делал; все как-то распутывалось само собою… но теперь, кажется, такой затянулся узел, что не чета гордиеву…» — отвечает он Анненкову и отсылает его к «умному и дельному» [Тургенев 1968: 72] комментарию в газете «Страна» от 3 марта 1881 года.

Автор редакционной статьи Л. Полонский не ограничивается выражением негодования и скорби, а предостерегает новую власть от ответных репрессивных мер, предлагая в качестве единственного возможного противодействия террору неуклонное следование путем реформ, начатых Александром II, и в предельно корректной, эмоционально и стилистически выверенной манере излагает оптимальную, по его мнению, программу действий:

Нет иного выхода, как уменьшить ответственность Главы государства, а тем самым и опасность, лично Ему угрожающую от злодеев-
фанатиков <…> Неумелые прежние советники, внушители реакции здравствуют, а Царь наш, Царь-Освободитель погиб!

Нет, пусть впредь исполнители, которые зовутся исполнителями только на словах, сами несут ответственность на себе. Надо устроить, в правильном общественно-государственном порядке, громоотвод для личности Главы государства. Надо, чтобы основные черты внутренних политических мер внушались представителями русской земли, а потому и лежали на их ответственности. А личность русского Царя пусть служит впредь только светлым, всем сочувственным символом нашего национального единства, могущества и дальнейшего преуспеяния России. Ему нужны помощники не безгласные, но и не безответственные. А Его да хранит Бог, на пользу страны [Страна 1881a: 2–3].

С призывом побороть чувство и проявить «милость к падшим» обращается к Александру III Лев Толстой — «как человек к человеку», понимающий «весь ужас» ситуации, в которую поставлен новый государь:

Более ужасного положения нельзя себе представить, более ужасного потому, что нельзя себе представить более сильного искушения зла. Враги отечества, народа, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь вверенных миллионов, и убийцы отца. Что другое можно сделать с ними, как не очистить от этой заразы русскую землю, как не раздавить их, как мерзких гадов. Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, этого ожидает <от> меня вся Россия [Толстой 1934: 46].

Но — не убий! — взывает Толстой. Со всей страстью неофита он убеждает своего адресата, что, только соблюдая принцип «отдайте добро за зло», можно остановить распространение заразы: «Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед Царем-человеком, исполняющим закон Христа» [Толстой 1934: 52].

Трагический парадокс: при кардинальном различии мотивов и аргументации радикалы требовали, в сущности, того же — в противном случае угрожали новыми расправами. В прокламации «Народной воли» от 2 марта 1881 года, в частности, говорилось:

Царь должен быть пастырем добрым, душу свою за овцы полагающим; Александр II был лютым волком, и страшная смерть покарала его.

Русские рабочие! Теперь вступает на престол новый царь, Александр III. Нужно, чтобы он не пошел в отца. Пусть он призовет народных выборных от всех деревень, заводов, фабрик, пусть узнает мужицкое горе и нужду и впредь царствует по правде. Пусть у него советниками в сенате будут народные выборные. Тогда царь даст мужикам и землю, и подати уменьшит, и волю даст народу. Подавайте все прошения об этом — из городов, из деревень. Если же царь не послушает народного горя и начнет, как его батюшка, вешать да ссылать в Сибирь всякого, кто стоит за рабочих, тогда нужно и его сменить [От рабочих… 1881].

По поводу этих ультиматумов и угроз Тургенев пишет Анненкову: «Г-да нигилисты великодушно уверяют, что дадут и новому государю и России несколько недель сроку и роздыху… Зато потом! Так как теперь эти пустоголовые бубны сила — то и приходится принимать к соображению эти дурацкие слова — хотя как их применить к действительности?» [Тургенев 1968: 73].

Применение к действительности не заставило себя ждать — и с правительственной, и с радикальной, и с простонародной стороны.

Призывы либеральной печати создать представительную власть, несущую коллективную ответственность за страну, были расценены как «крайне неуместные», «могущие иметь вредное влияние» и обернулись грозными окриками по ее адресу [Страна 1881b: 1].

6 марта 1881 года обер-прокурор синода К. Победоносцев, разлученный на время с Александром и встревоженный возможностью других влияний («Не знаю ничего, — кого вы видите, с кем вы говорите, кого слушаете и какое решение у вас на мысли»), спешит изложить свое видение ситуации:

Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжить в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, — о, ради бога, не верьте, ваше величество, не слушайте. Это будет гибель, гибель России и ваша: это ясно для меня, как день <…> злое семя можно вырвать только борьбой с ними на живот и на смерть, железом и кровью <…> Новую политику надобно заявить немедленно и решительно. Надобно покончить разом, именно теперь: все разговоры о свободе печати, о своеволии сходок, о представительном собрании. Все это ложь пустых и дряблых людей, и ее надобно отбросить ради правды народной и блага народного [Письма… 1924: 315–316].

Ответ получен в тот же день: «Благодарю от всей души за душевное письмо, которое я вполне разделяю. Зайдите ко мне завтра в 3 часа. Я с радостью поговорю с Вами. На Бога вся моя надежда. А.» [К. П. Победоносцев… 1923: 44].

30 марта, дабы дезавуировать эффект от письма Толстого и других подобных поползновений, Победоносцев вновь возвращается к теме возмездия:

Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников <…> Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы, перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. — Если б это могло случиться, верьте мне, государь, это будет принято за грех великий и поколеблет сердца всех Ваших подданных. Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует. В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из этих злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради бога, ваше величество, — да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности! [К. П. Победоносцев… 1923: 47–48]

На этом письме рукой императора начертано: «Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеют прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь. — А.» [К. П. Победоносцев… 1923: 47].

26 марта 1881 года в Петербурге начался суд над перво-
мартовцами.

В этот же день во французской газете «La Revue politique et littéraire» (1881, № 13) появилась анонимная статья под названием «ALEXANDRE III». В редакционном комментарии «выражалось сожаление, что автор «не разрешил назвать себя»», и в то же время высказывалась уверенность в том, что «читатель все же «увидит с первого взгляда, что это человек, который глубоко знает нового государя»» [Рабинович 1982: 551].

Автор не особенно скрывался. 31 марта Тургенев пишет П. Лаврову: «Статья об Александре III, действительно, принадлежит мне. Не ожидал, что она наделает столько шуму» [Тургенев 1968: 80]. Если учесть, что не только беглый революцио­нер Лавров, но и Тургенев, по собственному его признанию, находился под надзором французской полиции — «я, в ее глазах, самая матка нигилистов» [Тургенев 1967: 181], сообщал он тому же адресату, — очевидно, что скрыть авторство было невозможно и у анонимности в данном случае другая причина, пожалуй даже две.

С одной стороны, сказалось всегдашнее нежелание Тургенева выступать с общественно-политическими заявлениями и публицистическими декларациями. К тому же на сей счет у него был отрицательный опыт. Даже вполне невинное обращение к русской публике поучаствовать в подписке на памятник Г. Флоберу вызвало по его адресу «ругательные статьи во всех газетах, град анонимных писем», где его называли «ярым западником», которого «обуял «рабский дух»», «ренегатом, дураком и публичной женщиной». Порыв откликнуться некрологами на смерть Ф. Достоевского и А. Писемского гасится опасениями вызвать аналогичную реакцию: «…я боюсь, что публике, при ее теперешнем настроении, неизбежно придет в голову, что я опять ухватился за случай заявить о себе, о своем существовании и т. д…» [Тургенев 1968: 23, 34, 49, 55].

Тем более сдержан Тургенев в политических и смежных с ними ситуациях.

18 апреля 1878 года в письме к М. Стасюлевичу он сообщает о поступившем из Германии «настоятельном предложении» написать статью о процессе над Верой Засулич: «…во всех журналах видят интимнейшую связь между Марианной «Нови» и Засулич — и я даже получил название der Prophet3. На означенное предложение я, разумеется, отвечал отказом» [Тургенев 1966b: 312]. Причина отказа изложена в письме другому адресату: западные критики России «были бы только рады опереться на мой «авторитет» <…> и я сразу же стал бы в глазах русского общества врагом, союзником тех, кто нападает на него и хочет его образумить. В России и так накопилось достаточно ненависти против меня со времени появления моих последних произведений, чтобы я еще стремился ее увеличить. И затем, раз уж я решил молчать в моей стране — как могу я нарушить молчание за ее пределами?» [Тургенев 1966b: 477].

Аналогичным образом Тургенев объясняет невозможность принять участие в чествовании польского писателя Ю. Крашевского в 1879 году: «…несмотря на все меры предосторожности — не будет возможности воздержаться от политики <…> и моя роль становилась бы слишком трудной… Я хочу провести большую часть зимы в Петербурге — и не хочу повредить себе заранее» [Тургенев 1967: 130]. Заметим: опасение не получить разрешение на въезд в Россию — очень важный для Тургенева мотив. В письме к самому Крашевскому отказ от участия в юбилейных торжествах обосновывается собственно политическими причинами: «Было бы невозможно избежать недоразумений, и хотя я твердо убежден, что рано или поздно духовная связь установится между Вашим и моим народом — но почва, на которой должна возникнуть эта связь, еще слишком мало подготовлена <…> Россия должна сперва перестать <быть> старой Россией… а когда последует это обновление?» [Тургенев 1967: 178].

Запомним эту последнюю мысль, мы к ней еще вернемся.

Пока же еще раз констатируем, что анонимность статьи «Александр III», с одной стороны, объясняется принципиальным дистанцированием Тургенева от участия в публичной политике. С другой стороны, по-видимому, в данном случае она обусловлена и тем, что статья является не просто плодом личных размышлений частного человека, но выражением тревог и надежд европейских политиков, которые, как о том и сказано в начале очерка, «с беспокойством ожидают первых шагов нового государя, чтобы постараться предугадать, какую он займет позицию, каковы будут в дальнейшем его намерения и весь образ его правления» [Тургенев 1982: 285].

Иными словами, очерк «Александр III» — своего рода дипломатический пробный шар, программное послание русскому царю от западных политических партнеров. На эту мысль наводит в том числе тот факт, что к Тургеневу весной 1881 года дважды приезжал крупный французский политический деятель, в тот момент председатель палаты депутатов Л. М. Гамбетта, который вместе с президентом французской республики Ж. Греви искал неофициальные каналы для диалога с новым русским самодержцем.

В Петербурге, куда Тургенев приехал 29 апреля 1881 года и где провел целый месяц перед отъездом в Спасское, он, по собственному определению, оказался в «комическом положении», как передает его слова один из тогдашних собеседников — С. Кривенко:

В Париже были глубоко убеждены, что, как только я сюда приеду, так сейчас же меня позовут для совещаний: «Пожалуйста, Иван Сергеевич, помогите вашей опытностью» и т. д. Гамбетта, который прежде держался относительно меня довольно высокомерно, тут два раза приезжал ко мне, несколько раз совещался с Греви, и составили они вместе целую программу, безусловно, прекрасную, выгодную, конечно, для Франции, но не менее выгодную также и для России. Теперь они там ждут от меня известий, и сам я, признаться, тоже разделял их надежды, а я сижу здесь дурак дураком целых две недели, и не только меня никуда не зовут, но и ко мне-то никто из влиятельных людей не едет, а те, кто заглядывает, как-то все больше в сторону смотрят и норовят поскорее уехать: «Ничего, мол, неизвестно, ничего мы не знаем». По некоторым ответам и фразам имею даже основание думать, что я здесь неприятен, лучше бы мне было куда-нибудь уехать [Кривенко 1969: 465–466].

Один из сигналов исходил с самого верха. «Победоносцев в письме к Полонскому рекомендует посоветовать Тургеневу не оставаться долго ни в Петербурге, ни в Москве, «а скорее ехать в деревню»», — сообщает М. Клеман и уточняет: «Полонский отказывается от этого поручения» [Клеман 1934: 304]. Последнее неверно. Я. Полонский в ответном письме к Победоносцеву деликатно отклоняет подозрения насчет неблагонадежности Тургенева («…неужели я был бы с ним дружен, если бы он хоть сколько-нибудь был похож на нигилиста») и деликатно дает понять, что поручение ему неприятно: «…завтра наедине постараюсь исполнить Ваше поручение, если до завтра Вы его не отмените» [К. П. Победоносцев… 1923: 173]. Разумеется, он в любом случае не оставил бы Тургенева в неведении.

Полагаем, что именно статья в «La Revue politique et littéraire» подвигла обер-прокурора оторваться от государственных дел, дабы предписать прибывшему из Франции литератору регламент пребывания на родине.

Следует сказать, что в марте 1881 года Тургенев выступил анонимным автором и другого обращения к Александру III, написанного по просьбе и от лица членов Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников в Париже, над которым нависла угроза закрытия из-за того, что на одном из его заседаний присутствовал Лавров. Однако, в отличие от этого документа, статья «Александр III» носит не просительно-верноподданнический, а аналитический характер, в ней явственно звучит личная интонация человека, который знает молодого императора4 и теперь делится своими впечатлениями с целью спрогнозировать характер нового царствования, а соответственно и дальнейший ход российской истории.

«Мы попытаемся обрисовать, сколько возможно вдумчивее, истинный характер этого государя, проникнуть в него, раскрыть его сердце, вовсе не двойственное и не коварное; и, узнав его как человека, мы постараемся определить и поведение, которого он будет держаться на престоле, если только непредвиденные события не заставят его вступить на дорогу, противную его природе» [Тургенев 1982: 285] — такова преамбула политического портрета. Отмечая достоинства императора (физическое и нравственное здоровье, честность, порядочность, прямоту, целомудрие, скромность и при этом — волю, энергию) и обозначая его идеологические ориентиры и предпочтения («До 1870 г. он выказывал весьма либеральные чувства», однако Коммуна вызвала у него «яростный гнев против всех делателей кровавых революций» [Тургенев 1982: 287]), Тургенев не просто выстраивает проекции будущей внутренней и внешней политики, но и подспудно внушает монарху наиболее приемлемый, с его точки зрения, путь равновесов и компромиссов. «Те, кто ожидают от нового царя парламентской конституции, скоро утратят свои иллюзии, — мы, по крайней мере, убеждены в этом», ибо «общепринятые в Европе идеи об ограничении власти, предоставляемой монархам, были и останутся еще долго чуждыми России», — однако автор выражает надежду на то, что либеральные реформы, которые планировал, но не осуществил из-за обострения революционной ситуации Александр II (подробный перечень-напоминание их приводится в статье!), будут реализованы — но не демократическим, а традиционным для России способом: сверху. Во внешней политике от императора ожидаются «миролюбие, уступчивость», во внутренней — сдержанность и выдержка: «…он не захочет мстить, он сумеет предупредить и наказать» [Тургенев 1982: 288, 292, 290]. Последнее, разумеется, о желательной реакции на убийство Александра II.

Статья завершается выражением надежды на то, что находящиеся между двумя крайностями — «ультранационалистической партией и нигилистической группировкой» — «либералы-конституционалисты постараются и, может быть, сумеют доказать императору, что либеральные реформы отнюдь не повели бы к потрясению трона, а только укрепили бы его».

Однако вопрос — «смогут ли они убедить его (ибо ум его широк и просвещен), что ими руководит не простое желание подражать Европе, а назревшая необходимость глубоких изменений в политической организации управления?» [Тургенев 1982:

  1. Эта статья продолжает тему «Тургенев и национальный вопрос», затронутую нами в предыдущей публикации в журнале «Вопросы литературы» [Ребель 2020], — тему горячую по определению, как в общекультурном, так и в собственно научном плане.[]
  2.  Выражение «русский бог» было широко употребительно в литературном контексте. Так, Пушкин — по сходному, в сущности, поводу — в десятой главе «Евгения Онегина» писал: «Гроза двенадцатого года / Настала — кто тут нам помог? / Остервенение народа, / Барклай, зима иль русский бог?»[]
  3.  Пророк (нем.).[]
  4. Тургенев встречался с будущим самодержцем в Париже, в доме русского посла графа Орлова, о чем 27 октября (8 ноября) 1879 года сообщал П. Анненкову: «Недавно за завтраком у Орлова познакомился с цесаревичем и его женой. Он мне понравился: честное и открытое лицо. — А впрочем…» [Тургенев 1967: 162].[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2021

Литература

Анненков П. В. Письма к И. С. Тургеневу. В 2 кн. / Отв. ред. Б. Ф. Егоров. Кн. 2. СПб.: Наука, 2005.

Дудаков С. Ю. Этюды любви и ненависти: Очерки. М.: РГГУ, 2003.
URL: https://www.litmir.me/br/?b=97434&p=26 (дата обращения: 01.03.2020).

К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки / С предисл. М. Н. Покровского. Т. 1. Полутом 1. М.: Госиздат, 1923.

Кауфман А. Е. За много лет: Отрывки воспоминаний старого журналиста // Еврейская старина. 1913. Вып. 3. С. 333–350.

Кафедра гигиены ПФ // Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н. И. Пирогова <2021>. URL: https://rsmu.ru/structure/edu-dept/pf/pf-departments/hygiene-dept/history/ (дата обращения: 01.02.2021).

Клеман М. К. Летопись жизни и творчества И. С. Тургенева: 1818–1883. М.: АСADEMIA, 1934.

Кривенко С. Н. Из «Литературных воспоминаний» // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. В 2 тт. / Сост. С. М. Петрова,
В. Г. Фридлянд. Т. 1. М.: Художественная литература, 1969. С. 445–468.

От рабочих, членов партии НАРОДНОЙ ВОЛИ. Типография «НАРОДНОЙ ВОЛИ». 3 марта 1881 // URL: https://www.prlib.ru/item/355506
(дата обращения: 01.03.2020).

Письма К. П. Победоносцева к Александру III. В 2 тт. / С предисл. М. Н. Покровского. Т. 1. М.: Новая Москва, 1924.

Письма разных лиц И. С. Тургеневу // Щукинский сборник. Выпуск восьмой. Издание Отделения Императорского Российского Исторического Музея имени Императора Александра III — Музея П. И. Щукина.
М.: Синодальная Тип., 1909. С. 196–218 // URL: https://elit-knigi.ru/details.php?id=33867 (дата обращения: 01.03.2020).

Полонский Я. П. И. С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину // Полонский Я. П. Повести и рассказы: (Прибавление к Полн. собр. соч.) Ч. 2. СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1895. С. 477–596.

<Рабинович М. Б.> <Комментарии> // Тургенев И. С. Полн. собр. соч.
в 30 тт. Сочинения в 12 тт. / Гл. ред. М. П. Алексеев. Т. 10. М.: Наука, 1982. С. 551–554.

Ребель Г. М. Всемирная отзывчивость Тургенева. По материалам лите­ратурно-эпистолярной антологии «С Тургеневым во Франции» // Вопросы литера­туры. 2020. № 2. С. 196–230.

Слезкин Ю. Эра Меркурия: Евреи в современном мире. М.: НЛО, 2005.

Солженицын А. И. Двести лет вместе (1875–1995). Часть 1. М.: Русский путь, 2001.

Страна. 1881a. 3 марта. URL: https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DIGIT_NP_001364/viewer/?page=223 (дата обращения: 01.03.2020).

Страна. 1881b. 5 марта. URL: https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DIGIT_NP_001364/ (дата обращения: 01.03.2020).

Страна. 1882a. 9 мая. URL: https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DIGIT_NP_001372/viewer/?page=433 (дата обращения: 01.03.2020).

Страна. 1882b. 11 мая. URL: https://rusneb.ru/catalog/000200_000018_RU_NLR_DIGIT_NP_001372/viewer/?page=433 (дата обращения: 01.03.2020).

Суворин А. С. Дневник. М.: Книжный Клуб Книговек, 2015.

Тесля А. А. «Истинно русские люди». История русского национализма. М.: Группа Компаний «РИПОЛ классик», Панглосс, 2019.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 тт. / Под общ. ред. В. Г. Черткова.
Т. 63. М.–Л.: ГИХЛ, 1934.

Труайя Анри. Александр II / Перевод с фр. Л. Сережкиной. М.: Эксмо, 2003.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма в 16 тт. / Гл. ред.
М. П. Алексеев. Письма. Т. 2. М.–Л.: Наука, 1961.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма. Т. 10. 1965.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма. Т. 11. 1966a.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма. Т. 12 (1). 1966b.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма Т. 12 (2). 1967.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Письма Т. 13 (1). 1968.

Тургенев И. С. Полн. собр. соч. в 28 тт. Сочинения в 12 тт. / Гл. ред.
М. П. Алексеев. Т. 10. М.: Наука, 1982.

Тютчева А. При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II). М.: Мысль, 1990. URL: https://royallib.com/read/tyutcheva_anna/pri_dvore_dvuh_imperatorov_vospominaniya_i_fragmenti_dnevnikov_freylini_dvora_nikolaya_i_i_aleksandra_ii.html#81920 (дата обращения: 01.03.2020).

Фомина Е. Национальная характерология в прозе И. С. Тургенева. DISSERTATIONES PHILOLOGIAE SLAVICAE UNIVERSITATIS TARTUENSIS (31), 2014.

Хин Р. М. Глава из неизданных записок // Отдельный оттиск из сборника «Под знаменем науки» в честь Н. И. Стороженко. М.: Типо-литография А. В. Васильева и К, Петровка, дом Обидиной, 1901. С. 1–14.
URL: https://rusneb.ru/catalog/000199_000009_003701133/
(дата обращения: 01.03.2020).

Щедрин М. Е. Недоконченные беседы («Между делом») // Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20 тт. / Гл. ред. С. А. Макашин. Т. 15. Кн. 2. М.: Художественная литература, 1973. С. 151–283.

Энциклопедический словарь. Дополнительный том IА. (Гаагская конференция — Кочубей) / Изд.: Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Лейпциг, С.-Петербург: Тип. Акц. Общ. Брокгауз–Ефрон, Прачешный пер. № 6, 1905.

Gortchanina O. L’identité culturelle d’Ivan Tourgueniev: entre la Russie et la France: Thèse en vue de l’obtention du grade de docteur. Discipline: Langue et Littérature françaises. Université Charles de Gaulle — Lille III, 2014.

Цитировать

Ребель, Г.М. Почему лучший русский человек не выступил против еврейских погромов / Г.М. Ребель // Вопросы литературы. - 2021 - №2. - C. 13-53
Копировать