По страницам «Новомирского дневника». Публикация В. Кондратович

А. И. Кондратович (1920 – 1984) – критик, литературовед, более шестнадцати лет (с перерывом) работал в редакции журнала «Новый мир», последние девять лет, с 1961 по 1970, – заместителем главного редактора. «Новомирский дневник» – многолетний труд Кондратовича, фрагменты которого журнал и предлагает читателям.

Давние подписчики «Нового мира», возможно, помнят майский номер журнала 1968 года, полученный ими в августе. Помнят, вероятно, и то, что он был заметно тоньше обычного.

Историю странного номера и рассказывают эти страницы.

17/V-68 г.

Послали письмо в секретариат Союза писателей. Просим, поскольку прошел год с лишним после обсуждения журнала, вновь в рабочем порядке оценить нашу работу, дать советы, замечания, тем более что журнал испытывает новые трудности. Обсуждение просим не откладывать и провести его до летних отпусков. Ясно, что будут всячески уклоняться от нашего предложения, оно выгодно нам, а не им. «Активная оборона», – пошутил Дорош ¹. Со всех точек зрения эта акция выгодна. Критика? Мы не боимся ее и «идем на вы». Если нас обсудят, нам будет легче огрызаться. Да нас и ругать-то сейчас особенно не за что. За Грекову? За Герасимова? ². Шубу из этого не сошьешь.

А. Т. ³ доволен. Он уже совсем пришел в себя – и как выздоровевший особенно бодр. Когда чувствуешь, как возвращается сила и здоровье, – жить хорошо.

[Может показаться странным и непонятным этот шаг: не вызывали ли мы огонь на себя? Ведь в секретариате, за исключением К. Симонова и А. Салынского, вряд ли были люди, которые встали бы на нашу защиту. Однако мы знали, что и против нас никто активно выступать не будет. При любой проработке нельзя было не оговариваться: да, в этом журнале были напечатаны и талантливые произведения, да, этот журнал, конечно, делается интересно и т. п. Так было, скажем, во время обсуждения журнала в марте 1967 года. Трудно сказать, что мы больше слышали: комплиментов или порицаний, хотя выступали там многие писатели, смертельно ненавидевшие журнал и лично Твардовского. Что в этом сказывалось? Скорее всего нежелание прослыть совершенным мракобесом. Нападать на «Новый мир» было рискованно: это грозило потерей репутации среди широких кругов интеллигенции.

Мы это знали и спокойно рассчитывали на то, что обсуждение вреда нам не принесет. Точно так же знали и то, что обсуждения просто не будет, что от него увильнут.

Так оно и произошло. Но все равно мы имели от этого малую, но выгоду; всегда могли сказать: «Мы же просили обсудить нас, шли на критику».] ⁴

А. Т.: – Я ничего нового не вычитал в работе Медведева о Сталине⁵. Но все, что я знал, приведено в такое соответствие, систему, что просто замечательно.

У меня до чтения этой работы тоже все было в обломках и отрывках, в бессистемье. Медведев организовал все мои мысли – и в этом сила его работы.

От нынешнего социализма нет пути к коммунизму. Эта формулировка носится в воздухе…

 4/VI-68 г.

4-й номер имеет поразительный успех.

[Обычный эффект трудных, задерживаемых номеров. Все равно в них много оставалось такого, что могло удивить читателей, – да как это пропустили! А поскольку номер долго не выходил, его устали ждать, большинство читателей думало, что задержка произошла именно из-за того, что они читают. И читали с особым интересом и удовольствием: почти запретный плод…]

5/VI-68 г.

Кончается один номер, начинается мука со следующим. Совсем недавно возился с четвертым, теперь пятый. В нем повесть В. Быкова «Атака с ходу». И уже застряла. Ищу концы. Позвонил Галанову ⁶, не отвечает. Звоню нашему куратору в агитпропе ⁷ Еременко, говорит, что вчера видел Галанова. Спрашиваю его, не читал ли он Быкова? «Только что положили на стол». Вот те раз! Я попросил его прочитать побыстрее, пожаловался на цензуру («Поставьте их на свое место, что они прячутся за вашу спину?»). Во второй половине дня опять позвонил Галанову, и наконец тот ответил.

Выясняется, что он Быкова не читал. И сам был удивлен этим обстоятельством. Быкова послали прямо в отдел пропаганды, минуя отдел культуры. Вот в чем дело! Пусть Галанов, отдел культуры обидятся. Если есть самолюбие.

Приходится играть даже на таких струнах… В общем, хорошо, если будет ответ завтра или послезавтра. И если все будет благополучно, я им сказал на всякий случай, что в ЦК КП Белоруссии повесть читали и разрешили (хотя и там была формула «на усмотрение редакции»).

6/VI-68 г.

Звоню Еременко: он в полной растерянности. Но ясно, что сам решить не может. Просит: «Пошлите Галанову». Звоню, тот смеется: «Ну и хитрец Еременко!» Мол, хочет свалить все на меня. Так, сваливая друг на друга, они и зарежут повесть.

11/VI-68 г.

Ровно в 11 пришли К. Воронков⁸ и Г. Марков ⁹ – аккуратные люди.

Мы собирались встретиться пораньше, но А. Т. запоздал, пришел одновременно с ними. А. Т. договорился, что начнет наш «начштаба» – ответственный секретарь Миша Хитров, доложит обстановку, а потом, кто хочет сказать, скажет свое.

Миша рассказал о положении с 4 и 5-м номерами. Гости начали сразу же записывать, особенно Воронков – тот всегда и везде записывает. Нового ничего не было. Для нас, конечно. Но для них все было новым. Пусть знают. Я лично не знал только одного: оказывается, отдел распространения проектирует нам значительное снижение тиража – вплоть до 90 – 95 тысяч. Ого! Еще бы – отваливаются подписчики, не берут розницу, а она как-никак тысяч 20 – 25.

После этого начал говорить я. Смысл моего выступления сводился к тому, что функции цензуры, которая, по всей видимости, лишена сейчас некоторых прав ии не может ничего сделать, лишь тянет неделю за неделей с ответом, – что эти функции теперь переданы отделам ЦК. При этом не только отделу культуры но и пропаганды. Из-за этого происходит затяжка. Сказал о ненормальности положения, когда образуется немыслимая запруда из неопубликованных произведений. В общем, нового для нас я тоже ничего не говорил. Но для «руководителей» все это было явно внове. Они слушали даже с известным напряжением.

Я чувствовал, что не выдерживает уже и А. Т. Он стал ходить по кабинету и поддерживать меня, включаться в мою речь. Потом начал говорить резко о ненормальности, которая окружает журнал давно и сейчас достигла своего пика.

А. Т.: – Я должен прямо сказать, что идет удушение журнала. Любой ценой хотят разделаться с журналом. Но вы-то должны понять, и я думаю – понимаете, что другого такого журнала не будет. Может быть журнал с такой же синей обложкой, такой же по виду, но это будет другой журнал. И потому вопрос сейчас, именно сейчас, стоит только так: либо – либо. Либо мы все-таки разберем эту плотину, либо будем дальше запруживать литературный поток. Но мы в этом уже не будем участвовать. Мы уже многие годы живем в труднейшем положении, и я понимаю, что значит наш журнал: я только что из Италии и могу свидетельствовать, что никакой другой журнал, кроме «Нового мира», не читают. Ни «Октябрь», ни «Знамя», ни «Москву».

А. Т.: – Я уже много раз думал об уходе из журнала, но мои товарищи каждый раз отговаривали меня, и я понимаю, что они правы. И я оставался. Но теперь и они уже поняли, что так дальше жить нельзя. Нельзя жить видимостью существования, – и я уже не слышу от них горячих слов о том, что надо продолжать работать. Либо – либо. Иначе никак нельзя.

И где-то тут Марков подхватил: «Да, конечно, только так: либо – либо».

Потом он еще раза два повторял эти слова, и от меня, как и от других, не укрылось, что повторял он их не без радости: вот и решение проклятого новомирского вопроса.

С самого начала разговора, когда было произнесено имя Солженицына, Марков сказал: «Это вопрос особый, и мы не будем его здесь рассматривать».

А. Т.: – Да, это вопрос особый, но и его надо решать. Нельзя делать вид, что он не существует. Почему не публикуется письмо Солженицына? ¹⁰. Как бы это было сейчас выгодно! И каким бы решением вопроса была публикация «Ракового корпуса»! А теперь мы его отдаем врагам, и они используют это, будьте уверены, со всей энергией. Мне говорили, что вот-вот начнется публикация и «В круге первом». А мы не можем или не хотим напечатать письмо Солженицына, в котором он протестует против публикации его произведений на Западе и говорит, что намерен преследовать такие публикации.

Гости слушали это молча, с окаменевшими лицами.

А. Т.: – Теперь о подписавших ¹¹. Я осуждаю такой способ подписывания коллективных писем. Я подписываю свои письма, а не кем-то составленные. Но почему при этом людей ошибившихся не печатают? Это что – способ воспитания? Так у нас сняли невинный отличный рассказ Ф. Искандера. И до каких пор это будет продолжаться?

(В цензуре был список всех подписантов, и она без промедления задерживала все, вплоть до небольших заметок.)

А. Т.: – Пора снять с нас табу полузапретного журнала. Мы не можем жить на правах табуизированных. Либо – либо. Только так может стоять вопрос.

Начал говорить Володя ¹². С того, что еще несколько лет назад он смеялся над авторами, которые говорили, что написали талантливое произведение, а их не печатают. Теперь не до смеха. Уже груда талантливых произведений, которые лежат вне печати в рукописях.

А. Т. снова вскочил и заговорил:

– Я никогда не верил, что талантливое не может увидеть света, и еще в предисловии к «Ивану Денисовичу» ¹³совсем недавно писал об этом несколько другими словами. Теперь я тоже стою в недоумении. Мы не печатаем Дороша, заведующего отделом прозы журнала. Да ему теперь каждый автор может сказать: «Что ты мне говоришь, тебя самого не печатают» ¹⁴. Как ему работать?

Начали говорить гости. Сначала Марков. Он удивлен, он просто многого не знал. Очевидно, они сразу же доложат об этом разговоре К. Федину ¹⁵. Надо принимать решение. Действительно, в этом положении либо – либо. Но обсуждение журнала сейчас проводить не нужно. Не выгодно. До осени.

А. Т. бросил: – Ах, вы хотите ждать до осени? Я до осени не намерен ждать!

Марков: – Александр Трифонович, дело ведь в том, что обсуждение не принесет пользы, один начнет говорить одно, другой – другое (тут он прав!).

Воронков произнес нечто пустое и малообязывающее. Тут же они заспешили: «У нас к часу новое заседание». Тепло, очень тепло пожали нам на прощанье руки и вырвались от нас. Наверно, рады-радешеньки.

Они ушли, у нас всех было одно мнение.

А. Т.: – Они люди бессильные и ничего, конечно, не сделают, ничем нам не помогут. И приехали только для того, чтобы отвести наше письмо об обсуждении журнала. Только для этого и пожаловали. Но ничего – и от этого польза есть. Пусть знают, что дело не такое простое. Я рад, что сказал им все начистоту.

Меж тем Миша Хитров показал принесенные листы. Начали печатать. А начало, вся проза – без подписи. Я позвонил Галанову, прочитал ли он Аракчеева ¹⁶. Не дозвонился и ушел домой. По дороге еще раза два звонил Галанову из автомата. Безрезультатно.

[Когда сейчас я перечитываю страницы дневника, где мы спорим, что-то доказываем, отстаиваем, а нас слушают с ледяными лицами и, может быть, ухмыляются в душе: жалуйтесь, говорите, все равно не будет по-вашему, – мне иногда начинает казаться: не наивны ли мы были? Ну что и кому мы пытались внушить? Понимали ли мы, что все равно не будет по-нашему, а будет так, как хотят чиновники?

Понимали. К сожалению, понимали. Но двигала нами не инерция, а сознание того, что если мы не скажем, то никто не скажет. Скажем, но попусту, не услышат. Пусть так. Но дать понять, что есть и другое мнение, мы должны были.

Именно это сознание понуждало нас вести бесконечные споры в цензуре, в кабинетах ЦК, в правлении Союза писателей. И благодаря этим спорам, позиции, которая всегда ощущалась нашими противниками, мы могли еще что-то делать, что-то печатать. Если бы мы были слишком мудры, – нам нужно было бы сложить руки и прекратить всякую работу в журнале. Мол, все равно ничего не добьемся, все равно все пошло наперекосяк и не туда. Можно занять и такую позицию, и она в чем-то будет убедительна, но вряд ли перспективна.

Но были ли перспективны наши споры? Что они дали? Солженицына ведь мы так и не напечатали. Да, не напечатали. Но мы так или иначе сумели убедить часть людей в том, что бюрократическая политика – не благо, а позор наш, что с этим позором мы можем жить, но долго не проживем, что все это не делает чести никому.

И рано или поздно это поймут.

Аракчеев – молодой автор. В «Новом мире» был напечатан один его рассказ ¹⁷. На этот раз он написал повесть на довольно оригинальную тему – о комиссии, принимающей новый дом. Существует много газетных статей и фельетонов о таких комиссиях, а тут повесть о ней. И повесть психологическая: о том, как один порядочный, честный член комиссии решил пойти против всех: не подпишу акт о приемке, есть недоделки. Акт – липа. Но за этим домом стояли вещи посложнее – план. А за планом – люди, заинтересованные в том, чтобы этот план значился как выполненный, а за теми людьми – другие и т. п. Система приписок, вселенской липы нашей. И в повести описывалось, как прижали этого честного мужичка и принудили его пойти против своей совести.

Любопытно, что повесть была написана суховато, деловито – документально. Но эта документальность не помешала автору написать психологическую повесть. Психологическую повесть на фельетонно-статейном материале.

Повесть так и не пошла. Еще одно загубленное произведение. И что совсем плохо – кажется, загубленный талантливый автор. С тех пор я ничего о нем не слышу. Кончил писать? Спился? Спрашиваю некоторых – не знают. Типичная русская история.

12/VI-68 г.

Миша дозвонился до Галанова. Аракчеева он прочитал: «Нет, это совершенно невозможно. Еще Быкова с некоторыми замечаниями можно пропустить, а этого никак».

Отпечатан третий оттиск. 6 листов. Треть номера. Что будет?

Заходил Дементьев ¹⁸. Он из Горького. Выступал там на конференции учителей. Спрашивали о «Новом мире». Он сказал об опозданиях. Из зала возгласы: «Мы знаем, почему они опаздывают. Пусть опаздывают. Только бы выходили».

13/VI-68 г.

Положение без перемен. Звонили Галанову. Сказал, что мы на самом краю: журнал печатается, а номер еще весь не подписан. Он «пошутил»: «Еще не то будет!» Хорошая шутка.

Сказал, чтобы я ему позвонил завтра с утра. «К завтрашнему дню разрядится обстановка». Какая обстановка? Что разрядится? Иди пойми.

14/VI-68 г.

Вызвал Галанов. Вел разговор заведующий сектором ЦК А. А. Беляев. Я с утра отвратительно себя чувствовал и вначале еле доехал и еле держался. Но потом, видя ход разговора, начал приходить в себя и даже перехватывать инициативу, что было, в общем, не сложно делать.

Быкова они оставляют. Как я потом понял, происходит «передислокация». Решили взяться за публицистику.

Мотивировки простые. В публикации о П. Лаврове есть высказывания противника Маркса Г. Вырубова ¹⁹. Так вот Лавров «отвечает бледнее Вырубова, и получается, что вы пропагандируете антимарксизм». «У Фридмана в его статье «Ирония истории» получается, что эта ирония распространяется и на социалистическую революцию».

«Где? – говорю я. – Статья основана на высказываниях Маркса о Великой французской революции. Автор нигде не отходит от Маркса». – «Можно так прочитать». – «Мало ли что можно прочитать, – говорю я. – Пусть серьезные критики прочитают и выскажутся, где Фридман натягивает и искажает Маркса?» – «Эвон чего вы захотели! – засмеялся Беляев. – Чтобы вам серьезные ученые писали. Напишут не ученые, а политики, и вот такую бумажечку». И он показал пальцами, какой узкой полоской будет эта бумажка.

Дальше – больше. Мельников и Черная. Работа о Гитлере ²⁰.

Беляев: «Написано так, что возникает много аналогий с нашей партией». Я хотел ответить, но сдержался, и, наверное, зря, надо было сказать: в каком мозгу возникают такие аналогии (хотя, конечно, аналогии есть, и сколько угодно). Но демагогам полезно высказывать такие прямые и пугающие их мысли: так что же, вы видите сравнение и аналогию между фашистской и нашей партией?

Но я не сказал, а он начал показывать, какие это места. Уйма. Всюду аналогии. Я сказал: «Хватит. В таком случае надо снимать материал». Но у меня были опасения, и я их высказал, что как раз листы с Лавровым, Фридманом и Мельниковым отпечатаны. Когда Беляев зачем-то вышел, я позвонил Мише. Да, именно эти листы. Беляев ходил, конечно, к начальству, получал указания.

Вернулся. Я сказал ему, что лучше все-таки оставить. Он молчит. Я ему: «Тогда принимайте решение сами». Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Пускайте под нож».

– Но вы представляете, что все это будет значить? Сегодня – 14 июня. Мы выйдем с пятым номером только в июле.

– Вы сами виноваты в этом.

И тут я взорвался:

– Как это мы виноваты? Листы были подписаны. Что же делает цензура? Сначала подписывает, а потом посылает на чтение вам. А вы хуже цензоров начинаете ломать уже готовый, печатающийся номер.

– Ну, с цензурой мы еще поговорим.

Начался спор и скандал.

Галанов повторял время от времени свое обычное: «Осторожнее, Алексей Иванович!» – «Осторожность – отличное качество, – засмеялся я, – но не лучшее. Нам говорили, что не стоит печатать «Прощай, Гульсары!» Айтматова, «Соленая Падь» Залыгина проходила с трудом. Если бы мы слушались одной осторожности, мы бы не напечатали и эти произведения».

И тут я снова пытался доказать им, что происходит нечто несусветное. Буквально сказал им следующее: «В истории советской литературы да и вообще русской литературы не было такого периода, – я по крайней мере не припоминаю, – когда было бы запрещено и не печаталось такое количество талантливых произведений. Самое поразительное, что они написаны не только с каких-либо враждебных позиций, а с позиций абсолютно советских, советскими писателями, в большинстве своем коммунистами. Неужели вы не понимаете, что это ужасно? Тут может быть только два объяснения: или что-то ненормальное происходит в самой литературе, или в руководстве и цензуровании».

Но даже и это не повлияло и не было услышано. Поразительное умение не слышать то, что не хочется слышать. А. Т. об этом столько раз уже говорил! Правда, было сказано: «Ну вот Абрамова-то вам разрешили» ²¹. Словно подачку бросили. «Зато после Абрамова сколько уже запретили», – ответил я им.

Перешли к рецензиям. И тут пошел разговор еще более крутой. Они предложили снять постскриптум в рецензии Дементьева, где речь идет об огоньковской публикации о Маяковском. Мотивировка: скоро будет отмечаться 75-летие Маяковского и не стоит заводить к этому времени полемику. Сейчас, когда я записываю все это, то страшно жалею, что не сказал им: ну хорошо, полемика есть в постскриптуме, а сама рецензия почему остается, она ведь вся полемическая и едкая. Что бы они сказали на это? Но я рубанул прямо: «Речь идет не о полемике, дело в том, что один из огоньковских авторов, В. Воронцов, – референт Суслова. Вот почему вы снимаете». – «Нет, не в этом дело. Там ведь многое неясно и с самой Брик». – «Но если неясно, то по- чему же публикуется все это в «Огоньке» двухмиллионным тиражом? Пусть бы и публиковали, когда все станет ясно». – «Но зачем же сейчас выступать, когда публикация не закончена?» – «Она закончена: напечатана вторая статья, а третья снята цензурой». – «Вы и это знаете. Откуда?» – «Знаю. И не важно откуда». Тогда Беляев стал говорить о тоне постскриптума: «Слишком остро». – «А как бы вы хотели отвечать на бульварную публикацию – спокойно и равнодушно? Почему?» Но нет ведь на это ответа. Ответ-то один: Воронцов – и его не трогать. А сказать это нельзя. Вот мы и толкли воду в ступе, отлично понимая, что просто теряем время.

Я это почувствовал и решил закругляться. Стена – лбом не прошибешь. И еще не успел закрыть дверь, как услышал что-то раздраженное. А до этого я сказал в конце, что не согласен, что доложу А. Т. и редколлегии. «Твардовский в редакции?» – спросил Беляев. «Да».

Когда я шел в ЦК, то чувствовал себя скверно. Наглотался разных таблеток. Было плохо с сердцем, приступ с чувством страха. Вышел оттуда. Страх прошел. Осталась пустота. Усталость. Посмотрел на часы: два часа я с ними вел эту беседу.

В кабинете А. Т. собрались все. Я рассказал, что было, заметив, что повторил там формулу А. Т.: «Если мы не годимся – снимайте нас. Или дайте нам нормально жить», – на что Беляев даже не ответил. А. Т. сказал: «Правильно. Это надо было сказать».

Зашла речь об аналогиях. А. Т. заметил: «Ах, они аналогии испугались». Усмехнулся. «Еще бы: эти аналогии, конечно, есть».

Когда я шел в редакцию, то от усталости, от всей этой мути последних месяцев подумал: «Надо подавать в отставку. Всем». И когда А. Т. выходил из кабинета, то я даже предложил это сидевшим. Меня поддержали: так дальше жить нельзя. А. Т. то ли это почувствовал, то ли несколько изменил свой план. Во всяком случае, когда Миша стал говорить насчет некой бумаги, он сказал: «Бумагу мы, наверно, напишем, но похитрее». А. Т. взял с собой верстки.

А. Т.: – Я брал Мельникова и Черную в Рим, но так и не прочитал. Я хочу прочитать все еще раз до понедельника, а тогда уж мы и решим, как быть.

Договорились, что в понедельник, в 12, собираемся всем наличным составом. Только Дорош, еще отпускник, сказал, что не приедет. «Я вам доверяю любое решение». До этого он в кабинете А. Т. сказал: «Я человек сентиментальный и должен вам сказать, что иногда я думаю, что бог меня все-таки любит, если он послал меня в редакцию именно в эти самые тяжелые для нее дни». Он сказал это почти торжественно, радостно улыбаясь. Какой хороший человек!

А. Т. не стал звонить Воронкову, как он предполагал до моего похода в ЦК. Видимо, решил все еще раз взвесить и обдумать. Может быть, даже посоветоваться. Перед моим уходом он сказал: «Мы на самом краю». Миша добавил: «Как у Кривицкого: «Москва за нами, дальше отступать некуда».

Теперь же, вернувшись, я сказал, что несмотря ни на что я чувствую себя спокойно: «Наше дело правое». «Конечно, правое, – сказал А. Т. – Что там ни говори, а мы страницу в истории литературы оставили». И второй раз я услышал от него: «Я уже многие годы записываю все, что происходит в журнале. Это нужно. И советую вам тоже записывать».

«Я кое-что тоже записываю», – сказал я.

После ухода А. Т. мы долго еще размышляли. Момент острейшего кризиса – это ясно каждому. Но Володя точно заметил, что перемену направления они выбрали все же неумно: снимают статьи о Марксе и против Гитлера, антифашистскую по своей сущности. Это плацдарм, на котором можно воевать. Что касается снятия материалов, уже отпечатанных, то надо еще подсчитать, во что это обойдется. Это мы просили сделать Наташу Бианки ²²: убытки от бумаги, от потери розницы и пр. Не говоря об опоздании.

Ясно при этом, что снятие материалов произошло на уровне отделов ЦК. А. Т. меня спросил, не почувствовал ли я вмешательства свыше. Нет. Мне ясно: прочитали в отделе пропаганды. Затем согласовали с Беляевым, может быть, с Шауро ²³ Не выше. Это ясно.

17/VI-68 г.

Когда я пришел в редакцию, все уже были в сборе. Володя встретил меня почти радостно: «Все отлично, мы побеждаем!» Это была шутка. А. Т. уже написал соответствующее письмо в секретариат СП. Сам он был возбужден, в плохом, тревожном настроении. В письме А. Т. сообщал, что сняты, пошли под нож публицистические материалы, подчеркивая при этом странность, немотивированность снятия. И требовал срочного созыва секретариата для решения создавшейся обстановки. Так что радоваться пока не было причины. Да, впрочем, Володя шутил.

События потом развертывались быстро. Миша сказал, что формально неловко посылать письмо в СП, минуя ЦК. И А. Т. сразу же согласился. Надо писать: ЦК КПСС. Началось перередактирование письма. А. Т. нервничал. Зашел Коля Томашевский ²⁴ и начал разговор с Володей. Он выгнал их: «Дайте подумать! Не мешайте разговорами!» Переделали письмо. Зашел Игорь Виноградов ²⁵. Он посчитал нужным добавить список запрещенных вещей. А. Т., как часто бывает в таких случаях, начал кричать: «Если у вас есть идеи – идите и сочиняйте сами письмо». Это была уже, кажется, третья редакция письма. Но когда она была отпечатана, выяснилось, что надо все-таки вставить этот запрещенный список. И начали его формировать. Это была уже четвертая редакция.

Усталый, почти изнемогающий А. Т. (и тут я вновь увидел в нем бойцовские качества) начал шутить. А иногда и мы переводили разговор на шутку.

После одной соленой шутки он вдруг спросил:

– А где это в Библии предсказывают? В Апокалипсисе? Ах, да, так вот там есть такое предсказание, которое я и не знаю, как применить к нам: люди ослабнут до того, что семеро не смогут одного петуха зарезать.

– Это они нас не могут семеро зарезать, – засмеялся Володя.

А. Т.: – Вот я и не пойму, к нам это относится или еще к чему.

И тут уже пошли шутки и анекдоты. И мне было даже приятно, что А. Т. так быстро переключается от тревоги и беспокойства на пустяки. В нем это вообще развито.

Где-то между перепечатками, я в них уже запутался, договорились позвонить Беляеву и сообщить о нашем решении. Это был любопытный разговор. А. Т. спросил его: «Не переменили ли вы решения относительно снятых материалов?» Тот ответил: «Нет». Тогда А. Т. начал ему говорить в соответствии с уже написанным письмом – и развивая его, – что он не понимает, как может возникнуть сравнение фашистской истории с нашей действительностью. Он этого просто не понимает, это никак не укладывается в его сознание.

Это был удар под ложечку. Беляев начал что-то говорить о том, что книга о Гитлере редактируется в Политиздате, а у нас другой вариант и что Кондратович, видимо, его не понял. «Кондратович сидит здесь, и он может корректировать наш разговор, – сказал А. Т. – Я не могу понять причин снятия материалов и сегодня же вынужден буду обратиться в ЦК». – «Это ваше право». Как сказал потом А. Т., робко было сказано. А. Т.: «Но за ним кто-то стоит».

Разговор закончился официально: «Будьте здоровы!» – сказал А. Т. холодно и жестко.

Правильно, что позвонили Беляеву. Пусть знает, что мы предпринимаем шаги, – таково было общее мнение. Я очень нервничал во время этого разговора. Беляев мог отказаться от своих слов.

1. Е. Я. Дорош – прозаик, член редколлегии «Нового мира». Здесь и далее все должности и звания указаны соответственно времени.[↩]
2. Имеются в виду повести И. Грековой «На испытаниях»( «Новый мир», 1967, N 7) и Е. Герасимова «Путешествие в Спас на Песках» («Новый мир», 1967, N 12).[↩]
3. А. Т. Твардовский – главный редактор «Нового мира» в 1950 – 1954 годы и в 1958 – 1970-й. Далее, как и здесь, будут называться только инициалы «А. Т.»[↩]
4. Здесь и далее в квадратные скобки заключены авторские комментарии, написанные А. Кондратовичем в 1973 году.[↩]
5. Имеется в виду рукопись книги о Сталине историка Р. Медведева. Опубликована в журнале «Знамя» (1989, N 1 – 4).[↩]
6. А. М. Галанов – инструктор отдела культуры ЦК КПСС.[↩]
7. Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС.[↩]
8. К. В. Воронков – секретарь правления СП СССР по оргвопросам.[↩]
9. Г. М. Марков – секретарь правления СП СССР.[↩]
10. Письмо А. И. Солженицына в «Литературную газету», датированное «24.4.68 г.», опубликовано в ней 26 июня 1968 года.[↩]
11. Подписавшие письмо-протест по поводу дела А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и др.[↩]
12. В. Я. Лакшин – критик, литературовед, член редколлегии «Нового мира».[↩]
13. Повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была опубликована с предисловием А. Твардовского в «Новом мире» (1962, N 11).[↩]
14. Речь идет об очерке Е. Дороша «Иван Федосеевич уходит на пенсию». Опубликован в «Новом мире» (1969, N 1 – 2).[↩]
15. К. А. Федин – первый секретарь правления СП СССР.[↩]
16. Повесть Ю. Аракчеева «Переполох». Опубликована в его сборнике «Листья» (М., 1974).[↩]
17. См.: Ю. Аракчеев, Подкидыш. – «Новый мир», 1965, N 9.[↩]
18. А. Г. Дементьев – критик, литературовед, до декабря 1966 – первый заместитель главного редактора «Нового мира».[↩]
19. Имеется в виду публикация «П. Л. Лавров о Марксе и интернационале» (Неизвестный эпизод идейной полемики шестидесятых годов XIX века).[↩]
20. Работа Д. Мельникова и Л. Черной «Нацистский режим и его фюрер» (журнальный вариант) в «Новом мире» не опубликована. Книга Д. Мельникова и Л. Черной «Преступник N 1» вышла в 1981 году в АПН.[↩]
21. Имеется в виду роман Ф. Абрамова «Две зимы и три лета», напечатанный в «Новом мире» (1968, N 1 – 3).[↩]
22. Н. П. Бианки – заведующая редакцией «Нового мира [↩]
23. В. Ф. Шауро – заведующий отделом культуры ЦК КПСС.[↩]
24. Н. Б. Томашевский – критик, литературовед.[↩]
25. И. И. Виноградов – критик, литературовед, член редколлегии «Нового мира».[↩]