«Преступление» и наказание

В ряду мемуарных свидетельств о репрессиях сталинских времен повесть Анатолия Жигулина занимает для меня особое место. Много знал людей, которых в 30 – 50-е годы безвинно судили по статье 58 – 11 – «антисоветская организация», и привык думать, что «организация» эта – чистая липа. Но воронежская «КПМ» («Коммунистическая партия молодежи»), о которой рассказывает Жигулин, – не следовательский миф, на сей раз «организация» была на самом деле.

Но была ли она «антисоветской» – вот вопрос, потянувший за собой при чтении «Черных камней» некоторые попутные размышления, коснувшиеся и дня сегодняшнего. Попытаюсь их резюмировать.

Жигулин пишет о «начальном периоде следствия» (осень 49-го года), что в «ходе допросов арестованных удалось установить одно лишь нарушение закона, состоящее в том, что Коммунистическая партия молодежи существовала нелегально. Но задачи ее – помогать ВКП(б) и ВЛКСМ, изучать труды классиков марксизма. Гимн КПМ – «Интернационал», конечная цель – построение коммунизма во всем мире. Так что и судить арестованных вроде бы было не за что». Эти точные слова я отнес бы не только к «начальному периоду» – к итогам следствия в целом. Вчитываясь в повесть, убеждаешься, что главное «преступление» КПМ действительно заключалось в самом факте ее нелегального возникновения и существования. Судить за это было нельзя, «а «дело», – как справедливо замечает Жигулин, – надо было создать», бериевское следствие обычными своими методами его и создало.

Тут, правда, у меня некоторое расхождение с Жигулиным, чья позиция представляется мне несколько двойственной. С одной стороны, он увлеченно повествует о том, как он с подельниками в 1954 – 1956 годах добивался – и добился – полного оправдания. Трижды пересматривалось дело КПМ. После первого пересмотра Жигулину скостили срок до пяти лет и «с применением Указа от 27.III.53 г. «Об амнистии» летом 1954 года выпустили его (с двумя друзьями) на волю. Но «борьба за полную реабилитацию была еще впереди». В начале 1956 года, «после второго, заочного пересмотра нашего дела, о котором мы ходатайствовали», приговоры ОСО в отношении бывших членов КПМ были отменены и всем им выдали справки о прекращении уголовного дела «на основании ст. 8 УК РСФСР». «Это уже была реабилитация… Но она была неполной. Восьмой пункт тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР предусматривал отмену приговора и прекращение дела в случае, когда преступление перестало быть преступлением». Наконец, осенью того же 1956 года третий пересмотр – и автор цитирует документ из Верховного Суда СССР, удостоверяющий, что его «дело производством прекращено за отсутствием состава преступления». То есть преступление не «перестало быть преступлением», а преступления не было вообще. «Это была победа! Это была полная свобода! Мы шли к ней более семи долгих, порою страшных лет… Мы боролись! Мы победили!» Я понимаю это так, что семь долгих лет они знали, что их посадили и судили ни за что. Да и судебные власти неспроста ведь дали себя полностью «победить». Вспоминая, как в 1954 году «терпения не хватало» томиться в зоне, ожидая решения по первому пересмотру дела, Жигулин роняет с горечью: «Очень туго скрипела еще сугубо сталинская в своих недрах прокуратура». «Туго», действительно «туго», и не только прокуратура, но и соответствующие родственные органы, – могу подтвердить, поскольку сам примерно в ту же пору (конец 1955 – начало 1956 года) проходил «переследствие» (будучи уже на свободе) в связи с поданным мной заявлением о реабилитации. («Какую гнусь можно было говорить о вожде!» – сказал мой «переследователь» капитан товарищ Медведев за месяц до XX съезда, прочитав в моем деле двенадцатилетней давности показания о «завещании» Ленина, ленинском предложении сместить Сталина с поста генсека и т. д.) Зато уж если хоть туго, хоть со скрипом, хоть с третьего захода, но заменили «неполную» реабилитацию на «полную», «преступление», которое «перестало быть преступлением», – на «отсутствие состава», значит, наверное, и впрямь придраться было не к чему. (Кстати, не парадокс ли: с точки зрения нашего правосудия, тот из бывших репрессированных, кто, скажем, в 40-е годы на самом деле говорил о Сталине и сталинском режиме то, что сегодня пишут во всех газетах, юридически до сих пор может выглядеть хуже того «полностью» реабилитированного, кто ничего такого не говорил никогда. В пример опять же позвольте себя привести: в части обвинения, относящегося по приговору ОСО к статье 58 – 10 ч. II, я с 1956 года так и остался со справкой о прекращении дела «по статье 8 УК РСФСР».)

Так или иначе, ликование по поводу «полной реабилитации» (само по себе более чем естественное) ни психологически, ни с точки зрения событийной логики не согласуется (это и есть «с другой стороны») с теми страницами повести, где автор в ходе рассуждений, вызванных часто задаваемым ему вопросом: «Была ли хоть малая основа для вашего осуждения?», заявляет не без гордости: «…было дело, за которое нас судили. У меня, – напоминает он, – даже стихи об этом есть, написанные в 1961 году». Приводится стихотворение «Вина» о лесорубах-лагерниках, бредущих на развод где-то «на краю страны», в котором автор восклицает:

Я арестован был не зря! –

и числит себя среди тех, о ком сказано:

Здесь были люди

С той виною,

Что стала правдою теперь!

«Вина», которая теперь «стала правдою», это, конечно, не «отсутствие состава…», а типичная «ст. 8 УК РСФСР» («преступление перестало быть преступлением»). Но не будем уж клеить поэту статью за стихи. Прозаические же доводы в пользу того, что «дело» таки было, сводятся по преимуществу к шаблонным общим формулировкам типа: «Программа КПМ имела антисталинскую направленность», или: «…нам удалось создать марксистско-ленинскую антисталинскую организацию…» и т. д. Чувствуя, быть может, канцелярскую неубедительность этого словесного ряда, Жигулин в недавно вышедшем отдельном издании повести дополняет его весьма категорическим утверждением: «В Программе КПМ содержался секретный пункт о возможности насильственного смещения И. В. Сталина и его окружения с занимаемых постов» ¹. Как видим, шаг назад от «отсутствия состава преступления» к наличию оного еще более радикальный: «насильственное смещение» противоправно и по сегодняшним меркам. Утешает лишь, что «секретный пункт» о «насильственном смещении» остался, кажется, секретным и для воронежского следствия 49 – 50-х годов.

Характерный момент. Вспоминая, как следователи орали на арестованных, требовали, чтобы те признались, будто в программе КПМ «ставили перед собою антисоветские задачи: 1) Антисоветская агитация. 2) Террористические акты. 3) Вооруженное восстание против Советской власти», Жигулин справедливо возмущается: «Вооруженное восстание не предусматривалось самыми секретными пунктами нашей Программы. Да и смешно было такое предполагать. Три десятка мальчишек с пистолетами хотели силою свергнуть Советскую власть?!

1. В дальнейшем цитаты из отдельного издания «Черных камней» (М., 1989), отсутствующие в тексте журнального варианта («Знамя», 1988, N 7, 8), специально оговариваются или даются в квадратных скобках.[↩]