По страницам литературоведческих и литературно-критических изданий

«Спасский вестник», вып. 8 (2001), 9 (2002).

Восьмой выпуск альманаха, издаваемого Государственным мемориальным и природным музеем-заповедником И. С. Тургенева «Спасское Лутовиново» открывает статья Г. Курляндской «Человек в природно-нравственных и эстетических измерениях в произведениях Тургенева».

«Проблема тургеневского человека в его социальном бытии и перед лицом вечности» была предметом многолетних исследований автора. «Данная статья носит обобщающий характер, в ней заостряется изучение соотнесенности эстетического и нравственного в переживаниях литературного героя-персонажа, а также раскрываются диалектические связи естественно-природных влечений и его нравственного сознания», – пишет Г. Курляндская.

Определяя «Записки охотника» как «прочный фундамент» всего последующего творчества писателя, исследователь выделяет два психологических типа, на которые разделял персонажи из народа Тургенев: «практиков» и «романтиков». «Соотнесенность нравственного и эстетического, созерцательно- художественного и реально-практического в личности человека и народа в целом – это та отправная индивидуальная позиция Тургенева, с которой он рассматривал «практиков» и «романтиков» как выразителей русской национальной сути…

В сопоставлении «практика» и «романтика» Тургенев предпочтение отдавал последнему», – отмечает автор статьи. Свое наблюдение Г. Курляндская подтверждает соответствующими примерами, которые заключают следующие слова: «Соотнесенность реально-практического сознания и эстетического чувства является принципом типологического подразделения персонажей не только в «Записках охотника», но… и в романах, и в повестях. Романтико- эстетическое и рационально-практическое подаются в «Записках охотника» как свойства, принадлежащие разным персонажам. В романах же эти разнородные начала часто становятся достоянием одного персонажа – именно дворянского просветителя…

В своем отношении к Прекрасному Тургенев противоречив: с одной стороны, эстетическое и нравственное для него – две шишки (выражение Тургенева. – Ред.), не имеющие между собой ничего общего; но он выходит за пределы этого утверждения, когда изображает феномен возвышенной поэтической любви, в которой эти универсальные стихии неразрывно сливаются. Он близко подходит к романтическому пониманию любви как выражению глубинной абсолютной основы жизни. И в этом смысле Тургенев становится предшественником Вл. Соловьева, который полагал красоту во взаимном проникновении духа и плоти, в чувственном воплощении идеального содержания. Красота заключается в преображении материи, в ее просветлении через воплощение в ней другого, сверхматериального начала…

Тургенев предваряет Соловьева в своем изображении природного естественного чувства в его начальный период как просветленного высшим идеальным началом».

Упомянув столь ценимую Тургеневым гармоничность Пушкина, Г. Курляндская пишет: «Идя дорогой своего учителя (Пушкина. – Ред.), Тургенев и сам по складу своего таланта и содержанию своей мысли стремился к… слиянию «реального» и «идеального», исторически конкретного воспроизведения действительности с ее внутренним романтическим озарением».

«И. С. Тургенев и Маргарита (о тургеневском переводе сцены из «Фауста» И. -В. Гете)» – статья Р. Данилевского. Напомнив читателям о том, что Тургенев в молодости перевел заключительную сцену первой части трагедии Гете «Фауст», автор останавливается на трактовке русским писателем образа Маргариты в связи с темой «тургеневских женщин»: «…можно предположить в тургеневских героинях, именно в них, в женских образах его произведений, некую специфику… Догадаться об этой специфике помогает Гете, его «Фауст» и его Маргарита». Этой проблематике и посвящена названная статья.

В. Козмин в работе «Пушкин и Тургенев: у истоков детской литературы» приводит слова Тургенева, произнесенные им на торжественном заседании Общества любителей российской словесности, посвященном открытию памятника Пушкину в Москве: «Независимый гений Пушкина скоро – если не считать немногих и незначительных уклонений – освободился и от подражания европейским образцам, и от соблазна подделки под народный тон. Подделываться под народный тон, вообще под народность – так же неуместно и бесплодно, как и подчиняться чуждым авторитетам; лучшим доказательством тому служат: с одной стороны – сказки Пушкина, с другой – «Руслан и Людмила», самые слабые, как известно, из всех его произведений». Исследователь объясняет «критику» Тургенева тем, что «народное» направление в творчестве Пушкина осталось на стадии оформления, как, впрочем, и само понятие народности в литературе и литературной критике того времени.

Далее автор статьи пишет: «У Тургенева были все основания обратить внимание на «народный» раздел в пушкинской поэзии по той причине, что он стал одним из первых русских писателей, поддержавших те тенденции, которые были намечены автором «Руслана и Людмилы».

Речь идет прежде всего о «Записках охотника» – произведении, в котором автор также осуществил попытку «подделаться» под народный тон, передать характер, умонастроения и речь простолюдина».

Здесь же исследователь приводит широкий спектр суждений о поэме Пушкина и проблеме народности в его творчестве как современников поэта, так и более поздних критиков и литературоведов. Относительно же Тургенева В. Козмин отмечает: «…именно с этого рассказа («Бежин луг». – Ред.) начинается то, что мы сейчас называем национальной детской литературой».

«Как известно, «Губернские очерки» Салтыкова-Щедрина своим непоявлением в 1856 – 1857 годах в «Современнике» были обязаны Тургеневу, – пишет Н. Никитина в своей статье «Из полемики М. Е. Салтыкова-Щедрина и Тургенева в конце 1850-х – начале 1860-х годов («Губернские очерки», «Отцы и дети», «Помпадуры и помпадурши»)». – Именно Тургенев прочел их еще в рукописи, именно он был резко против их печатания в «Современнике», резко и открыто высказывался о своей позиции, и главный редактор «Современника» Некрасов отказал Салтыкову».

Приведя целый ряд высказываний Тургенева относительно Салтыкова- Щедрина, автор заявляет: «Однако, анализируя эти неизменно отрицательные отзывы… приходишь к выводу, что не только, а, может быть, и не столько «этот вонючий канцелярской кислятиной язык» (слова Тургенева из его письма к П. В. Анненкову. – Ред.)

был причиной столь неприязненного отношения Тургенева к Салтыкову- Щедрину». Исследованию этой проблемы и посвящена указанная работа.

«Повесть И. С. Тургенева «Поездка в Полесье» и рассказ Б. К. Зайцева «Студент Бенедиктов»: тема жизни и смерти» – статья Н. Куделько. Отметив то, что философия природы у Тургенева не лишена противоречий, литературовед в качестве типичного в этом отношении произведения называет указанную повесть 1857 года. Проанализировав рассказ Зайцева и опираясь на выводы исследования «Поездки в Полесье», сделанные Г. Курляндской, Н. Куделько пишет о развитии тургеневской темы Зайцевым на путях «преодоления разъединения с миром, «признания мировой гармонии» (слова Г. Курляндской. – Ред.)… что отразилось в целом ряде его произведений, в том числе в рассказе «Студент Бенедиктов». Другое дело, что в творчестве художника «серебряного века», в дальнейшей его эволюции этот процесс приобретает все более выраженный религиозный характер».

Ниже опубликована работа Л. И. Скоковой «Об одной загадке в биографии И. Тургенева». «Собственно, «загадки» две: откуда «культ» Пушкина у Тургенева с ранней юности и где он провел детство. Но обе настолько переплетены и объясняются, на мой взгляд, – отмечает автор, – одной причиной, что их вполне можно объединить». Сообщив читателям об экспонировании на Пушкинской выставке в Петербурге, устроенной осенью 1880 года, серебряного медальона с волосами поэта, присланного Тургеневым, Л. Скокова цитирует сопроводительную записку писателя. В ней Иван Сергеевич утверждал: «Клочок волос Пушкина был срезан при мне с головы покойника его камердинером 30 января 1837 года, на другой день после кончины. Я заплатил камердинеру золотой».

Автор высказывает сомнение относительно тургеневских объяснений и уточняет ряд обстоятельств, связанных с названным периодом жизни будущего писателя. Особенное внимание уделяет исследователь личности отца – С. Н. Тургенева, который «остается как-то в тени». Л. Скокова делает вывод о причастности отца писателя к «декабристскому окружению» и о «содействии в получении локона Пушкина для юного Тургенева», оказанном А. И. Тургеневым «в память о друзьях отца юноши».