По страницам «Большой книги» – 2014

Традиционно откликаясь на итоги «Русского Букера», журнал «Вопросы литературы» тем не менее не может обойти вниманием и другие важные премиальные процессы в России, в частности — историю премии «Большая книга» минувшего года, вызвавшую множество откликов и противоречивых истолкований. На исходе 2014 года журналом были получены две статьи, посвященные пристальному разбору романов короткого списка и прогнозировавшие развитие премиальных событий; одна из них, написанная В. Мескиным, профессором РУДН, представляет собой «внешний» читательский взгляд на новейшую прозу, вторая, принадлежащая постоянному автору «Вопросов литературы» литературному критику А. Татаринову, обращена внутрь процесса и выявляет его основные закономерности. Редакция сочла нужным опубликовать обе эти статьи, точно фиксирующие состояние современной литературы и воссоздающие своего рода «двойную оптику» взгляда не только на премиальную ситуацию, но и на взаимоотношения в триаде «писатель — критик — читатель» в начале 2010-х годов.

Владимир МЕСКИН

ПО СТРАНИЦАМ «БОЛЬШОЙ КНИГИ» — 2014

Пожалуй, фраза «в современной литературе и читать-то нечего» звучит сейчас чаще, чем в прошлом. Но, как и в прошлом, ей прикрываются все, кто, понимая, что эстетическая потребность — признак хорошего тона, стесняется признаться в отсутствии этой потребности¹. Однако мое «рядовое» читательское мнение (профессиональные интересы связаны с классической словесностью) прямо противоположно: в современной литературе есть что читать. И наша литературная пора никакая не «переходная», как определяют ее некоторые критики (переходных периодов вообще не бывает), а самая что ни на есть полноценная, и то, что хорошую книгу надо поискать в море книжного развала, — это нормально. Лоцманом в этих поисках для меня служат литературные премии, прежде всего самые престижные — «Большая книга» и «Русский Букер». Институт премий только ленивый не ругал, но более объективного среза литературы не существует. Итоговые конференции — полезное, логичное завершение премиального процесса, они диагностируют состояние всей литературы, и отчетные материалы закономерно находят отражение на страницах толстых журналов. Например, в «Вопросах литературы» традиционно обсуждаются итоги «Русского Букера»² — так что настоящие заметки о номинантах «Большой книги» можно рассматривать как своеобразное восстановление равновесия.

Важно то, что премиальные конференции выявляют наболевшее. Так, например, очень хотелось бы, чтобы издатели услышали мнение, высказанное на одном таком собрании: «При чтении современных романов возникает впечатление, будто бы автор предлагает в редакцию не окончательный, а черновой вариант, над которым еще предстоит работать». Думается, вполне справедливо говорилось о том, что угрожает классической традиции как со стороны массовой, так и со стороны элитарно-экспериментальной литературы. Очень правильно было подмечено, что литературу не красят клише, клонирование некогда удачно найденных характеров и т. д.

При этом какие-то мнения побуждают к дискуссиям. Например, прозвучавшие сожаления об отсутствии сегодня «одного литературного языка» и, как следствие, утрате читателя, и «наивного», и «профессионального» (этим даже был оправдан некий «тонкий критик», ругавший литературу, которую… не читал). Задаю себе вопрос: а когда был он, «один литературный язык»? Л. Толстой и Ф. Решетников — это один язык? А взять других современников — таких как И. Бунин, Л. Андреев, А. Белый, С. Скиталец?.. В моем понимании об одном литературном языке можно говорить только в том смысле, в каком говорил об этом Н. Карамзин в конце XVIII века.

Или вот сожаление, что не представлен в современной литературе «герой нашего времени» (вариант: «герой, отвечающий интересам провинциального читателя»). А когда он был представлен? И кем? М. Лермонтовым? Но, как известно, классик иронизировал, давая известное название известному роману. Во все времена: кому — Григория Александровича, а кому — Максима Максимыча… В герои времени угодил прилепинский Санькя — но, признаюсь, сворачиваю в первый попавшийся проулок, когда встречаю таких «героев» на ночной улице (впрочем, когда встречаю их оппонентов, «ментов», тоже сворачиваю). Давайте уж дождемся (по Гегелю) «героического состояния мира» (общества), которое, как полагал философ, и дает такого общепризнанного героя. Или нет, лучше не ждать…

На конференциях и вне их обсуждается много тем, но есть две самые обсуждаемые: судьба литературы в современной культуре и — смежная — перспективы постмодернизма. Они — «стартовые» при обсуждении практически любой грани современной словесности.

Читая постмодернистские тексты, заглядывая в шорт-листы существующих премий, убеждаешься в правоте критического наблюдения М. Абашевой: реалистическая традиция отодвигает сегодня постмодернистскую. Кажется, наступила определенность: это направление занимает свое (мысленно подчеркиваю слово «свое») место в современной словесности. Последние упоминания постмодернистов в наградных листах до 2014 года — «Т» В. Пелевина в «Большой книге» — 2010 и там же «Метель» В. Сорокина в 2011 году. Постмодернизм живет, не привлекая повышенного внимания, как в 1990-е годы, после выхода пелевинского «Омона РА» (1991). Эта определенность начала проявляться примерно через десятилетие и совпала с триумфом романа Т. Толстой «Кысь» (2001), в котором она жестоко высмеяла писателей и читателей-постмодернистов (Федоров Кузьмичей и Бенедиктов), причем высмеяла средствами постмодернистской поэтики (исследователи в недоумении: к какому виду литературы этот роман отнести).

Но вот роман В. Сорокина «Теллурия» включается в короткий список «Большой книги» 2014 года, и снова есть повод говорить об определенном успехе постмодернизма: такого «попадания» давно уже не было. В новом романе Сорокин ведет завуалированную (впрочем, что в постмодернизме не завуалировано?) полемику с Т. Толстой, обращаясь к антиутопической теме нового (будущего) средневековья, как в свое время Т. Толстая полемизировала с П. Крусановым, автором антиутопического романа «Укус ангела», вышедшего за два года до «Кыси». «Теллурия» — оригинальное выступление автора в перманентных соревнованиях постмодернистов между собой, говоря сленгом современной молодежи, «кто круче завернет». В романе запросто общаются между собой карманные человечки, люди-кентавры, православные коммунисты, инфернальные пофигисты; убрана граница между виртуальностью и действительностью, пассажиры гужевого транспорта имеют чудо-гаджеты — и естественный секс (как без этого у В. Сорокина?) уравнивается с сексом по тому же гаджету. Интересно? Пожалуй, да: фантазия автора беспредельна, есть место анекдотике, наконец, приятно угадать интертекстуальную игру в том или другом эпизоде. Но — литература ли это в том смысле, как ее понимали в течение многих веков? (Кто-то, например литературный обозреватель «The Village» М. Визель, отвечает на этот вопрос утвердительно.) Успех «Теллурии»… Ну, посмотрим…

Изящная словесность в современности — тема более важная, вполне закономерно ей уделяют повышенное внимание и литературоведы, и писатели (в принципе, она предполагает осознание перспектив постмодернизма). В последнее десятилетие все реже и реже звучит предположение, что литература перестала быть «учебником жизни». Это предположение увязывалось, как правило, с изменениями в социально-политических, экономических сферах. И на премиально-итоговых конференциях точку зрения, что «в наше время» слово писателя утрачивает просветительскую функцию, а культура уходит от двухвековой литературоцентричности, услышать можно нечасто³.

Действительно, выводы такого рода представали более убедительными в конце прошлого и в самом начале текущего столетия. Снижение убедительности, как видится, обусловлено тем, что за последние лет десять — двенадцать вернулись объективные (жизненные) предпосылки для слияния литературы с другими формами общественного сознания, изящная словесность в какой-то мере вновь становится и философией, и политикой, и экономикой, и социологией (что, заметим, сужает поле деятельности постмодернизма). Еще в середине прошлого десятилетия И. Шайтанов, побывавший вместе с В. Аксеновым на встречах с читателями в разных городах России, писал: «Я думал, что писателя уже не воспринимают как учителя жизни, как кумира. Но нет, Аксенова спрашивали обо всем: как строить семью, обустроить Россию, как жить в Тамбове, про хлеб, заготовки и т. д., то есть писатель должен знать все»⁴. А на Букеровской конференции 2012 года С. Кузнецов говорил без тени сомнения: «Писатель традиционнейшим для русской культуры образом (независимо от качества текста, которое он выдает) сохраняет за собой статус властителя дум».

Трудно сказать, стоит ли радоваться, что наша современная литература снова приближается к тому, чем она была раньше, но произведения номинантов «Большой книги» — 2014 и вообще тенденции последних лет говорят именно об этом. Писатели берут на себя ответственность исследовать прошлое и настоящее и если не поучать, то просвещать своего читателя. И эстетическая функция при этом совсем не ущемляется.

Вспоминается спор начала века. Тогда И. Роднянская с сожалением писала, что в литературе «утрачен интерес к первичному «тексту» жизни — и к ее поверхности, и к глубинной ее мистике. Все похоже на бутафорию…»##Роднянская И. Гамбургский ежик в тумане. Кое-что о плохой хорошей литературе // Новый мир. 2001. № 3.

1. Печально, что таких «стеснительных» много в профессиональной среде, и в учительской, и выше. На радио «Эхо Москвы» в прошлом году слышал риторические рассуждения профессора одной из филологических кафедр МГУ: «А что есть современная литература? А что в ней читать? Ни одного писателя не знаю…» И вспомнился академик В. Виноградов, который говорил, что он не знает хороших, плохих ученых, но знает, что есть специалисты читающие и не читающие… [↩]
2. См.: «Вопросы литературы»: «Литературная премия как факт литературной жизни» (2006, № 2); «Букеровский роман: искушение массовостью» (2009, № 3); «Роман: проект или прозрение» (2010, № 3); «Литература: электронная форма бытия или небытия?» (2011, № 3); «Букер-2012: Литературный момент или литературный процесс?» (2013, № 3). Далее ссылки на эти публикации приводятся в тексте без указания страниц. [↩]
3. О метаморфозах подходов к литературоцентричности интересно пишет М. Голубков в главе «Современная литературная ситуация» в недавно вышедшем учебнике для вузов «История русской литературы ХХ века» под редакцией проф. В. В. Агеносова (М.: Русское слово, 2014).[↩]
4. Литературная премия как факт литературной жизни.[↩]