По-новому о новом
П. Топер. Овладение реальностью, М., «Советский писатель», 1980, 472 с.
Не скажу точно, в чем тут дело: в самом стиле нашей быстротекущей жизни или в немыслимости объять живой художественный процесс, закрепить его видимым единством формы, а может быть, и еще в чем-нибудь другом. Только для литературоведения, занимающегося XX веком (и тем более для текущей критики), типичным становится сборник статей, а не цельная внутри себя самой монография.
Объяснение, казалось бы, лежит на поверхности: люди спешат, откликаются на зов издательств, журналов, газет, пишут предисловия, эссе, заметки, рецензии. Но каждому желательно оставить след поглубже. И тогда собирают все это в книгу, где однодневки соседствуют с работами серьезными. Такие книги тоже выходят в свет. И увы, чаще, чем хотелось бы. Однако речь не о них.
Те, кто работает не спеша, во всяком случае, напряженно и углубленно, сегодня тоже редко пишут литературоведческие книги в старом, традиционном значении этого слова. Даже если их книги – несомненные монографии. Здесь проглядывает одна любопытная закономерность. Когда исследователь, – бывает, что даже один и тот же, – делает своим предметом рыцарский роман, творчество Бальзака или исторические судьбы реализма, из-под его пера выходит нечто взаимосвязанное в смысле академическом, а когда обращается к явлениям новейшим или к проблематике, так или иначе соприкасающейся с животрепещущей современностью, – создает некие «лики времени»: ряд портретов, эссе. И связь между ними иная: скорее внутренняя, нежели непосредственно обусловленная темой.
По-моему, у нас на глазах возникает некий новый литературоведческий жанр. И авторы приближаются к нему сразу с двух концов: через размывание формы традиционной монографии и через консолидацию слагаемых обычного сборника статей. Оттого он – жанр промежуточный, но отнюдь не межеумочный.
Я далек от того, чтобы утверждать, будто книга, являющая собою безусловную целостность, хотя и слагается она из разнородных частей, – вещь небывалая, прежде не встречавшаяся. Однако сегодня книг такого рода становится неизмеримо больше. И это должно иметь свои причины.
Подобные книги (внешне – разорванные, внутренне – цельные) наводняют литературу XX века, книги, нарушающие и привычную хронологию, и привычную архитектонику, о которых сразу и не скажешь, что они такое: роман, автобиография, мемуары, дневник, сборник новелл или сборник эссе. О том, почему это так, уже не раз говорилось. Здесь ограничусь только таким принципиальным соображением: книги, перемешивающие и интегрирующие жанры, экспериментирующие со временем, обновляющие законы композиции, порождены характером эпохи.
Литературоведение, конечно же, наука. Однако особая. До такой степени особая, что в какой-то мере оказывается не только наукой, но и искусством. Оно, например, не в состоянии довольствоваться методиками, привнесенными извне, а вынуждено заимствовать их у самого своего объекта. Надежда, что любое художественное явление удастся описать и разъять одним и тем же способом, – это иллюзия начинающих или лиц, лишенных эстетического слуха.
«Литературному произведению – в том числе и критического жанра – единство придает не столько материал, легший в его основу, сколько позиция автора, его понимание жизни и искусства» (стр. 135). Слова эти заимствованы мною из книги П. Топера «Овладение реальностью». Высказаны они в качестве вывода из анализа всего наследия Б. Сучкова, но с полным правом могут быть обращены на самого автора цитируемой книги.
«Овладение реальностью» принадлежит к образцам того нового, промежуточного литературоведческого жанра, о причинах возникновения которого я позволил себе порассуждать.
П. Топер (в отличие, например, от С. Ваймана в «Бальзаковском парадоксе») идет к этому жанру не от монографии, а от сборника статей. «Овладение реальностью», собственно, и есть сборник. По крайней мере по названию (в подзаголовке стоит: «Статьи») и происхождению: работы писались и печатались по разным поводам и никакой изначальный общий замысел в основе их не лежал. Но теперь все это сложилось в книгу, и, надо сказать, книгу цельную. Сложилось не случайно и не вдруг.
В конце каждой статьи скрупулезно проставлены даты. Как правило, к старой (год первой публикации) добавлено «1979». Это те статьи, которые автор сам считает основательно доработанными в ходе подготовки книги. Однако и в тех немногих случаях, когда добавление это отсутствует, статья не сохранила своего первозданного вида. Так случилось, что с большинством работ, включенных в книгу, я в свое время познакомился как с журнальными статьями или предисловиями к тем или иным изданиям зарубежной литературы. И имею возможность сравнить первоначальные тексты с их окончательными редакциями. Главное даже не в том, что П. Топер устранил кое-что успевшее устареть, что он углубил, расширил, освежил художественный анализ, придал новую весомость теоретическим посылкам и выводам. Еще существеннее, что статьи новой книга фактически превратились в ее главы, ибо усилилась внутренняя между ними связь, возросло единство их общей цели. Важно то, что книга была книгой во многом еще до того, как возникла, как сложилась. И никакой мистики в этом нет. Ибо единство ей прежде всего «придает не столько материал, легший в… основу, сколько позиция автора», его творческая индивидуальность, круг интересов, направленность поиска.
«Овладение реальностью» включает четыре раздела, тематически друг от друга довольно далеких, да и внутри себя не слишком однородных. В первом из них речь идет о становлении содружества социалистических литератур Европы. Во втором рассматривается творчество трех советских литературоведов и критиков – Б. Рюрикова, Б. Сучкова, Е. Книпович, а также дается анализ работы московской сессии Международной ассоциации литературных критиков (1973 г.). Третий раздел посвящен литературе ГДР. Четвертый – литературе ФРГ.
Единство направленности, единство цели в конечном счете делает не только возможным, но как бы и необходимым, строго логичным сосуществование разнородных частей. Кто прочтет книгу П. Топера от начала и до конца, то есть в том порядке, в каком она построена, надеюсь, это почувствует.
За десятилетия, протекшие со дня окончания второй мировой войны, сложилась совершенно новая, доселе не существовавшая мировая художественная система – общность литератур социалистических стран. Правда, еще до этой войны возник ее прообраз – общность литератур народов СССР. И здесь и там различие национальных судеб и традиций не препятствовало сближению на основе общей новой судьбы – политической, экономической, культурной. Напротив, взаимодействие и взаимообогащение порождало новое качество – грандиозное многообразие единства. Однако становление содружества социалистических литератур происходило во многом иначе, чем то было внутри литературы советской. Сказывалась существеннейшая разность судеб, традиций, культур. Расширился, наконец, превратившись воистину в мировой, и сам диапазон литературных взаимодействий. Поэтому во весь рост встала проблема общего и особенного в искусстве социалистических стран.
Несколько лет назад изучение этой проблемы тормозилось недостатком специалистов. Один хорошо знал литературу чешскую, другой – венгерскую, третий – болгарскую, четвертый – одну или некоторые из советских. Статья «Становление личности (Заметки о литературе социалистических стран)», которой открывается книга «Овладение реальностью», свидетельствует о том, что эта наша слабость в значительной мере преодолена. Оперируя венгерским, болгарским, чешским, словацким, польским, сербским, хорватским материалом и, разумеется, как германист материалом литературы ГДР, П. Топер вносит свой весомый вклад в решение проблемы общего и особенного.
Он пишет: «Господствующая тенденция современной духовной жизни буржуазного Запада говорит о подавлении абстрагированным от народных корней «общим» неповторимо окрашенного «особенного», что дает себя знать с наибольшей наглядностью в так называемой «массовой культуре» буржуазного общества». А в литературах социалистических все иначе: «Общее» выступает здесь не как сила обезличивающая, а как начало цементирующее, скрепляющее; «особенное» предстает не как явление разъединяющее, обособляющее, а как фактор обогащающий…» (стр. 10). С учетом этой диалектики автор книги делает справедливый вывод о том, что «важнейшей характерной чертой культурной жизни стран социализма надо считать взаимное сближение литератур…» (стр. 33).
Следующая статья – «В горьковской перспективе» – вскрывает сам механизм этого сближения. Конечно, на одном из многих возможных примеров. Все зарубежные социалистические литературы усваивают и перерабатывают традиции Горького. Каждая – очень по-своему, в согласии с собственными традициями, своими национальными представлениями и потребностями. Но в целом – сходно, ибо для всех них Горький – художник нового типа, основоположник социалистического реализма.
Другой пример механизма сближения в действии – это статья «Библиотека Победы». Сам замысел подобной «Библиотеки», включившей в себя тридцать пять томов книг писателей Советского Союза, Болгарии, Венгрии, Польши, Чехословакии, ГДР, Монголии и изданной одновременно во всех этих странах, – и свидетельство, и орудие сближения. Однако П. Топер, суммарно рассматривая все тридцать пять томов, не ограничивается простой констатацией факта. Он выделяет в романах писателей, среди которых некоторые воевали в свое время по разные стороны фронта, то, что делает их сегодня единомышленниками, соратниками в идеологии и в эстетике.
«Литература социалистических стран – и в этом ее новаторское отличие от искусства буржуазного Запада, – обращаясь к событиям войны, стремится, как правило, увидеть эту войну и человека на войне не только в ракурсе одной человеческой судьбы, а и в ее всеобщности, как решающее событие народной жизни, меняющее течение истории, в этом ее близость – с годами крепнущая – к советской литературе о Великой Отечественной войне» (стр. 71).
Второй раздел книги с первым ее разделом стыкуется плохо. По крайней мере на первый взгляд. Как я уже говорил, здесь представлены своеобразные портреты Б. Рюрикова, Б. Сучкова, Е. Книпович и нечто вроде отчета о московской сессии МАЛК. Спору нет, все это интересно, все это важно и само по себе, даже если бы оно никак не вписывалось в контекст книги. П. Топеру есть что сказать о каждом критике и как о человеке (хотя он в этом смысле сдержан, исключение делает лишь для Б. Рюрикова), и как о писателе. Есть, однако, во втором разделе книги и кое-что сверх такого рассказа, есть то, что связывает его со статьями предыдущими и со статьями последующими. Если вдуматься, так главы о Е. Книпович, Б. Рюрикове, Б. Сучкове, о сессии МАЛК – не что иное, как продолжение разговора, начатого статьями «Становление личности», «В горьковской перспективе», «Библиотека Победы». Только здесь из сферы самой литературы он перемещен в сферу литературной критики.
Не случайно в статьях «Высокое призвание критика», «Цельность концепции», «Ответственность за будущее» речь идет не только (а, может быть, даже и не столько) о критиках Б. Рюрикове, Б. Сучкове, Е. Книпович, но и (вернее, сколько) о критике, о ней как феномене, о ее месте, роли в литературном процессе, ее на этот процесс влиянии. А статья «Лучше знать друг друга» вообще посвящена этой теме. И автор, анализируя деятельность и творчество Б. Сучкова, Е. Книпович, Б. Рюрикова, суммируя коллективное мнение участников сессии МАЛК, с полным основанием утверждает, что эти место, роль и влияние весьма значительны.
Б. Рюриков на разных постах в Союзе писателей и в качестве главного редактора журнала «Иностранная литература», Б. Сучков на посту директора ИМЛИ, Е. Книпович в качестве участницы многочисленных международных встреч и дискуссий необычайно много сделали для сближения социалистических литератур, да и всех прогрессивных писателей мира. Но еще больше в этом направлении сделали их статьи и книги. Утверждение марксистской эстетики, борьба с рецидивами вульгарно-социологических взглядов на литературу, прояснение исторических путей развития реализма, острое и бескомпромиссное размежевание с идеологическими противниками, пропаганда классического наследия – вот часть того вклада, который они как представители советской науки о литературе внесли в дело сплочения всего передового, современного искусства.
Раздел о критике и критиках примечателен еще в одном аспекте. Большинство книг «героев» этого раздела (и «Реальный гуманизм» Б. Рюрикова, и «Лики времени» Б. Сучкова, и «За 20 лет» Е. Книпович) принадлежат к тому новому литературоведческому жанру, о котором я писал в начале своей рецензии и к которому относится сама рецензируемая книга. Это как бы укрепляет позиции жанра, а вместе с тем и книги «Овладение реальностью».
В свете всего сказанного третий ее раздел, думается, уже не покажется выпадающим из общей цельности. В самом деле, здесь крупным планом взята одна из зарубежных социалистических литератур, та, материалом которой автор книги владеет лучше всего, и на творчестве восьми ее представителей (А. Зегерс, Л. Ренна, Г. Фаллады, М. -В. Шульца, Б. Рейман, Г. де Бройна, Г. Канта, И. Новотного) показано, как сложно и в то же время закономерно, по-общему и по-особенному, она шла на сближение с содружеством, врастала в него.
Это – самый большой по объему раздел «Овладения реальностью». Он насыщен материалом, фактами, наполнен мыслями, богат неординарными наблюдениями и тонким анализом художественной ткани.
А вот раздел четвертый снова вроде бы в этой книге неорганичен: почему ФРГ? почему одна из литератур капиталистического Запада? Но и в этом, чуть ли не неожиданном для читателя, расширении круга рассматриваемых художественных явлений имеется своя логика, свой смысл. Не только потому, что фигурирующие здесь писатели (пожалуй, все, за исключением Г. -Э. Носсака) – «парии» в том обществе, посреди которого живут. Западногерманская литература – во многом детище того разлома немецких судеб, который произошел после 1945 года. У нее с литературой ГДР есть общее прошлое, общие традиции, но разное настоящее и разное будущее. И эти общность и различия оттеняют именно социалистический, интернационалистский характер новой культуры ГДР.
Это лишь одна сторона дела. Л. Франк жил в Мюнхене в полной, глухой изоляции, в Берлине его издавали чаще и охотнее, нежели дома. В. Кёппена, сурового критика западногерманской действительности, официальные власти подвергают остракизму, замалчивают. Й. Рединг активно сотрудничает и с писателями ГДР, и с Союзом писателей СССР. А. Андерш в романе «Винтерспельт» смотрел на «войну и человека на войне не только в ракурсе одной человеческой судьбы, а и в ее всеобщности». Отсюда видно, что отличия двух немецких литератур проистекают из неравных общественных условий, но ни в коей мере не диктуются чем-то вроде «злой воли» западных писателей. Антагонизм между многими из них и враждебным им буржуазным миром – основа для их объективного сближения с миром новым, социалистическим.
Ведь все они, в конце концов, современники эпохи великого перехода.
Еще статья «Лучше знать друг друга», завершающая второй раздел книги П. Топера, была нацелена на идею более широкого сближения писателей, сближения литератур. Раздел четвертый подхватывает и по-своему развивает эту идею.
Итак, «Овладение реальностью» – книга внутренне цельная при всей внешней своей фрагментарности, главное ее содержание вырастает не просто из конкретного материала, из отдельных анализов, из частных обобщений, но и, так сказать, над ними, как некая «сверхзадача». Название книги в этом смысле точно и в тоже время несколько символично: «овладение реальностью» мира эпохи перехода от капитализма к социализму – такова в идеале тенденция всей между собою сближающейся прогрессивной культуры наших дней.
Нет ничего удивительного в том, что в таком многостраничном сочинении, каким является рецензируемая книга, не все ровно, не все удалось одинаково. Встречаются статьи, на одном дыхании написанные, а встречаются и несколько рыхлые, вялые. Есть у меня к автору претензии и более осязаемые. Но все они касаются частностей. Скажем, в работе «Писатель и эпоха. К портрету Анны Зегерс» П. Топер как будто задался целью показать писательницу в первую очередь как теоретика литературы, как критика. Однако этот ее образ почему-то растворился в образе творца художественных ценностей, и статьи автора «Седьмого креста» не выглядят на этом фоне весомыми. В работе «Рассказ в западногерманской литературе» (вообще несколько выпадающей из контекста книги) много и хорошо говорится о содержании рассматриваемых новелл и почти ничего об их жанровой специфике, о своеобразии их формы.
Возникает также впечатление, что к тому роману Г. Канта, который вышел у нас под названием «Остановка в пути», П. Топер относится с какой-то настороженностью. В частности, он пишет: «…Неприязнь Г. Канта к слову «изменение», или, говоря другими словами, боязнь поверхностных решений… привела к тому, что у Марка Нибура на страницах романа еще нет будущего» (стр. 341). Не думаю, что такое суждение справедливо. С точки зрения развития фабулы у Нибура и правда будущего нет: нам остается неизвестным, кем именно он стал и чем именно занялся. Но в мировоззренческом смысле весь роман работает на создание будущего для Нибура. Разве не достаточно, что бывший солдат вермахта мучительно понял, на чьей стороне была правда в той войне?
Сопоставив В. Кёппена с Л. Толстым, Бальзаком, Г. Бюхнером, автор рецензируемой книги заключает: «Конечно, на фоне этих великих имен реализм Кёппена выглядит во многом ущербным…» (стр. 374). Согласен, что «на фоне этих великих имен» поблекнуть может многое. Но почему же кёппеновский реализм должен выглядеть «ущербным»? Он попросту другой, уже реализм XX века. А если в чем-то «ущербен», так не «на фоне», а сам по себе.
Все это, повторяю, частности. В целом же «Овладение реальностью» – книга серьезная, глубокая, книга примечательная.
г. Киев