Питер Акройд. Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера

Питер А к р о й д. Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера / Перевод с англ. Т. Азаркович. М.: АСТ: Corpus, 2014. 608 с.

Издательство быстро подготовило книгу, вышедшую в 2009 году. «Кентерберийские рассказы» Питер Акройд предварил информативным «Введением» и «Замечаниями к тексту», но главное его дело — переложение на современный английский.

Зачем британец-интеллектуал, знаток истории и культуры взялся за переложение (retelling) классической поэзии в прозу? Длинная поэма сегодня непопулярна, и народная речь, сколь бы богата и прекрасна она ни была, нуждается в упрощении? Но ведь переложение поэзии в прозу отнюдь не бесспорная трансформация, даже когда за нее берется остроумный и бесконечно работоспособный просветитель.

Начало поэмы многие помнят наизусть — оно врезается в память при чтении. Перевод Татьяны Азаркович адекватен тексту Акройда: «Когда мягкие, нежные апрельские ливни орошают корни всего живого, освежая пересохшую землю, питая каждый саженец и каждый сеянец, тогда и род человеческий пробуждается с радостью и надеждой. Западный ветер выдувает из города все зловоние, а за городскими стенами в полях возрастают посевы. Как приятно после напрасной зимней поры вновь услыхать на улице птичий гомон! Даже деревья — и те будто купаются в пении. Наступила пора обновления, пора общего выздоровления. Солнце уже наполовину прошло через созвездие Овна — такое время благоприятно для сухожилий и для сердца. Эта часть года — самая благоприятная для путешественников. Потому-то честной народ так и рвется пуститься в паломничество» (с. 33).

Полагаю, что переложение нацелено на привлечение внимания той аудитории, которая не знакома с поэмой или ее хорошими переводами на современные языки, ибо у Акройда слабые стороны в глаза бросаются сразу. Там, где у Чосера — колоритные детали и запоминающиеся находки, в переложении — обобщения и банальности. Генерализация — полезный переводческий прием, но не в каждой строке и не при переводе поэзии. Удивительно, насколько все выходит не чосеровским: «род человеческий пробуждается с радостью и надеждой» (humankind rises up in joy and expectation), «наступила пора обновления, пора общего выздоровления» (It is a time of renewal, of general restoration), «эта часть года — самая благоприятная для путешественников» (this is the best season of the year for travellers) и т. п. «Корни всего живого» (the roots of all things) далеки от «апреля с его сладкими дождями, пронизывающего до корня засуху марта». Остается списывать на всепроникающий урбанизм «город», «городские стены», «зловоние». Где Акройд их взял, остается загадкой, как, впрочем, и откуда появилась физиология, обусловленная чем угодно, только не текстом источника: «…такое время благоприятно для сухожилий и для сердца». А вот нежная эротика — ненавязчивая, на уровне нюансов (pierced, bathed, engendered, sweet breath) — исчезла. Но если чосеровские детали, сам колорит не привлекательны для Акройда, зачем было браться за перевод? Зачем идти на заведомый проигрыш в том, что касается истинной поэзии, где господствует вкус, чувство меры, изящество стиха? Если ты не восхищен богатством фантазии и здравым смыслом, юмором и наблюдательностью, наклонностью к подробным описаниям и способностью к ярким характеристикам, может, это не твой автор?

Т. Азаркович тщательно подходит к переводу, и все же, читая, постоянно вспоминаешь прежний перевод — И. Кашкина и О. Румера, дополненный Т. Поповой и изданный в 1996 году. Он опирался на первоисточник, и там мы имели дело с поэзией. Позволю себе напомнить начало «Общего пролога» в переводе И. Кашкина: «Когда Апрель обильными дождями / Разрыхлил землю, взрытую ростками, / И, мартовскую жажду утоля, / От корня до зеленого стебля / Набухли жилки той весенней силой, / Что в каждой роще почки распустила, / А солнце юное в своем пути / Весь Овна знак успело обойти, / И, ни на миг в ночи не засыпая, / Без умолку звенели птичьи стаи, / Так сердце им встревожил зов весны, — / Тогда со всех концов родной страны / Паломников бессчетных вереницы / Мощам заморским снова поклониться / Стремились истово…»

«Замечания к тексту» Акройд открывает, по-видимому, программным для него: «Законов перевода не существует. Нет и безусловных правил» (с. 25). Перевод привлекателен своей способностью «стать формой раскрепощения»: «…выпуская старинное сочинение на волю, в современный мир, можно вдохнуть в него новую жизнь» (с. 26). Одухотворение в данном случае, на мой взгляд, не состоялось.

Примером для Акройда стал, по его словам, сам Чосер, — в частности, его перевод части «Романа о Розе». Отмечая верность Чосера духу, пусть и не всегда букве, Акройд предполагает: «По-видимому, он руководствовался в своей работе принципом вдохновенной импровизации, почитая единственным мерилом правды лишь собственный здравый смысл» (с. 26). Для XXI века здравого смысла Акройда оказывается недостаточно, о вдохновенной импровизации в данном смысле говорить не приходится.

Акройд не стесняется своего прозаического переложения. В его понимании, «это обескураживающая, но вместе с тем и необходимая уступка современному миру, не терпящему длинных поэм» (с. 26). С «обескураживающим» эффектом трудно не согласиться, а вот «необходимость уступки» неочевидна. По мнению непоэта Акройда, «переход от поэзии к прозе не столь уж и пагубен. Ведь и прозаическим текстом можно передать некоторые черты, свойственные поэзии; можно и косвенно, даже почти подсознательно, вторить благозвучию и гармонии чосеровского стиха» (с. 26-27). Можно, но приводимые им в качестве образца примеры в «Замечаниях к тексту» в этом не убеждают.

Во «Введении» Акройд подчеркивает многоликость, сложность характера и творчества Чосера: «Ему нравилось представлять себя ученым затворником, однако на него подавали в суд за долги и обвиняли в изнасиловании. Он прославился скабрезными сюжетами и непристойными шутками, но при этом сохранил глубоко религиозное видение мира» (с. 8). На последний момент хотелось бы обратить внимание.

Религиозное видение Чосера Акройд предпочитает подкорректировать: позволяет себе исключить из поэмы «Рассказ о Мелибее» и «Рассказ Священника». Да, это самые длинные рассказы, и, возможно, «их отсутствие ни у кого не вызовет сожалений» (с. 30), но решение не включать их в текст выглядит откровенно произвольным. «Дорисуй сам» как игра хороша, но создание собственного варианта подходящей концовки классического произведения… Убирая «назидательный трактат о ценности терпения» и «затянутую проповедь о покаянии и о семи смертных грехах» (с. 29-30), «Молитву Чосера» Акройд все же оставляет: иначе получилась бы совсем иная книга. Впрочем, в системе Акройда, почему бы и нет?

Скабрезностей Акройд, напротив, последовательно добавляет. По его ощущению, «язык секса, в отличие от языка молитвы, не так сильно изменился за прошедшие века» (с. 28), и все же эвфемизмы он предпочитает обнажать. Так, в «Рассказе Монастырского капеллана», говоря о приключениях петуха про прозвищу Шантиклер, Акройд не удовлетворяется эвфемизмом для совокупления «trad» (потоптал), и в переводе звучит «овладел ею раз двадцать, не меньше…» (с. 29). Кашкин, заметим, сохранил эвфемизм, причем информация считывается: «Он выступал с осанкой горделивой, / Звал Пертелот к себе нетерпеливо, / И в шею ласково ее клевал, / И раз до двадцати пяти топтал».

Там, где у Чосера Батская Ткачиха пользуется нейтральной лексикой, скажем, говорит о теле и его частях («For what purpose was a body made?»), Акройд предпочтет упоминание женского лона в более разговорной, чем в оригинале, конструкции. Он последовательно привносит собственный колорит, словно достукивается до недогадливых детей и недоразвитых подростков: «Зачем Господь дал нам эти части тела, что находятся у нас между ног? Просто так, что ли, ни для чего? Одни, пожалуй, скажут, что эти дырочки существуют для того, чтобы мочиться. Другие скажут, что это просто телесные знаки — чтобы отличить мужчину от женщины…» (с. 228-229). В оригинале: «Why does God give us those parts between our legs? Cunts are not made for nothing, are they? They are not unnecessary. Some will say that they have been created so that we can urinate. Others will say that they are just the marks to distinguish female from male…».

Об утехах царя Соломона в брачные ночи Батская ткачиха у Чосера говорит весело: «On his wedding nights he had many a merry bout with each of them, so lively a man was he». Акройд вводит уточнения, обоснованные отнюдь не текстом оригинала: «Надо же — сколько первых брачных ночей! Думаю, он со своей супружеской работой справлялся отменно — будто молотком гвозди забивал. Всех жен хорошенько молотил» («What about all those wedding nights? I bet that he did you-know-what as hard as a hammer with a nail. I bet he gave them a right pounding»).

Формулировки типа «Дай мне, или я погиб!» («Fuck me or I am finished») даже в «Рассказе Мельника» озадачивают. В среднеанглийском языке были слова для откровенностей, Чосер мог их употребить, но не стал. Почему так настойчив Акройд? Ориентация на вкусы подростков — потенциальных читателей нового переложения «Кентерберийских рассказов»? (Любопытно, что данное издание не содержит возрастных ограничений.)

Акройд видел поставленную им задачу в том, «чтобы облегчить восприятие поэмы, устранить явные препятствия к пониманию смысла, которые мешали бы в полной мере наслаждаться этими рассказами…» (с. 30). Да, но было ли восприятие поэмы слишком сложным? Было ли понимание смысла затруднено?

На мой взгляд, этот проект по переписыванию истории, культуры, словесности не слишком удачен. Специалисты предпочтут качественные подстрочные переводы (Vincent F. Hopper; Larry Benson) и качественные переводы (Colin Wilcockson, Nevill Coghill — оба в издании «Penguin Classics», David Wright — «Oxford World’s Classics»). При этом можно с уверенностью предположить, что вслед за переложением последуют фильмы по Чосеру: материала хватит на сериалы.

Людмила ЕГОРОВА

Вологодский государственный университет