Оскар Уайльд. Письма. Вступительная статья Ю. Фридштейна; составление А. Образцовой и Ю. Фридштейна; перевод В. Воронина

Каким знаем мы Оскара Уайльда? Или – точнее – каким нам кажется, что мы его знаем? Блистательным эстетом, снобом, разящим наповал «своих противников убийственными остротами, порхающим по жизни или, быть может, над жизнью, ничего не видя и не замечая вокруг, сосредоточенным на себе, собственных успехах, своем положении в обществе, чуть ли не нарциссом, занятым беспрестанным самолюбованием и способным восхищаться единственно самим собой… Этот имидж Уайльда возник в нашем сознании (как, впрочем, и в сознании его современников) не случайно: Уайльд сам создавал его, можно сказать, культивировал – чуть ли не навязывал. Так ему было легче. И таким Предстает он в своих произведениях: в пьесах, рецензиях, статьях, конечно же, в романе «Портрет Дориана Грея». И совсем-совсем иным раскрывается он в письмах. В отличие от многих писателей, вообще знаменитых людей, Уайльд писал их не для вечности, не для будущих публикаторов, и комментаторов. (Примечательно, в статье Марка Алданова о Чехове, лишь недавно ставшей известной русскому читателю по публикации в газете «Культура», есть одно любопытное наблюдение и, несомненно, очень точное: Алданов пишет, что в какой-то момент Чехов понял, что письма его станут когда-нибудь «материалом для исследования», и, продолжая их писать и посылать, он перестал высказывать свои истинные мысли, перестал быть искренним, открытым, он начал думать о том, как его слова будут воспринимать не те, кому адресованы эти письма, а совсем другие люди, потом. И потому – перестал быть в своих письмах самим собой…)

Среди корреспондентов Уайльда- опять-таки в отличие от иных знаменитостей – почти нет людей, которых мы сегодня бы знали, не будь они адресатами его писем (как многих людей, окружавших Пушкина, мы знаем потому, что они окружали Пушкина, были причастны к его жизни, составляли то, что ныне зовется «пушкинской эпохой»). Это былипо преимуществу действительно его близкие друзья, и хотя.многие из них и являлись «литераторами», как пишем мы о них в комментариях, или даже писателями, в ту пору вполне популярными, ныне – благополучно забытыми, для Уайльда важно было совсем иное: в письмах, адресованных Роберту Россу, Роберту Шерарду, Мору Эйди, Аде Леверсон («Сфинкс» – так он называл эту несомненно замечательно-великодушную даму) и многим-многим другим, он мог быть самим собой. Мог не носить маски, не заботиться об имидже, о производимом им впечатлении, мог, если хотел, быть счастливым и беззаботным или, напротив, – растерянным, истерзанным, отчаянно одиноким… Он мог не заботиться о стиле, и если его письма и написаны столь же блистательно, столь же изысканно, столь же афористично, как и его статьи и пьесы, так это просто потому, что иначе он писать не мог, не умел. Высказывание «стиль – это человек» абсолютно к нему применимо: его стиль существовал не отдельно от него, он не был придуман, не возникал вследствие каких-то специальных усилий – он был присущ ему во всем, что выходило из-под его пера рождался естественно, можно сказать – сам собой. Просто так он воплощал себя. Но за этой внешней изысканностью, подчас сочетавшейся с ласковой фривольностью, – всегда удивительная открытость и нежность и чуть ли не безрассудная щедрость на похвалы (иногда чрезмерные, преувеличенные, и он знал об этой преувеличенности, но и в ней не было «захлеба», не было опять-таки любования собственным искусным «нанизыванием эпитетов», было нечто совсем иное- очень простое, почти элементарное, но так редко реализуемое желание: сказать близкому человеку приятное).

Поразительное бескорыстие, распахнутость навстречу людям – вот что отличает его письма, в которых он дает – как сказать: оценки? характеристики?- своим друзьям, в которых он с восхищением, пиететом, трепетом пишет о своих предшественниках, поэтах, которых он любил и в чьих судьбах прочитывал и свою судьбу, – Джоне Китсе, Томасе Чат- тертоне. Тут есть, конечно, некоторая доля, условно говоря, «куртуазности», ибо и в этом тоже заключался его стиль, но за самыми красивыми словами и изысканными эпитетами всегда ощущается живое чувство и искреннее преклонение. Таким раскрывается Уайльд в своих письмах о других, предшественниках и современниках, великих и ничем не знаменитых, составивших эпоху в литературе, театре, живописи – и абсолютно ныне забытых. Это письма нашего первого раздела.

Совсем иная интонация, иное содержание в письмах Уайльда составивших второй раздел: в них идет речь о его собственном творчестве. Они разные, и раскрывается он в них – как кажется – разными ипостасями, но в действительности их скрытый смысл, подспудно заложенный в них импульс – один: объяснить себя. В письмах, скажем, к Джорджу Александеру, ставившему «Веер леди Уиндермир», он оказывается настоящим режиссером, много лучше, нежели кто-либо другой, понимающим не только замысел собственной пьесы, но и то, как он должен быть воплощен сценически, что и зачем должны играть актеры. Трудно сегодня сказать, насколько Александер, бывший и постановщиком, и исполнителем вполне традиционного плана, способен был до конца понять, о чем говорит Уайльд, и воплотить это на сцене, ибо «комедии» Уайльда, при всей их кажущейся принадлежности к жанру, который позже назовут «хорошо сделанной пьесой», в действительности были не менее взрывными, потрясающе новыми, если угодно, новаторскими, нежели пьесы Шоу, который свое новаторство неустанно декларировал и провозглашал. Уайльд, в отличие от Шоу, ничего не декларировал, он просто писал так, как не писал до него никто и никогда. И если попытаться ему подражать, то можно, несомненно, воспроизвести чисто внешнюю сторону, внешний «блеск интонаций», но глубину этого айсберга почувствовать совсем не просто.

Тем же побуждением – объяснить себя, не оправдаться, но отстоять свое право на независимость писательского голоса- рождены многочисленные его письма к редакторам английских газет, с редким (и не случайным!) единодушием обрушивших гневные филиппики на его роман «Портрет Дориана Грея». Ибо именно после выхода романа особенно явственно почувствовали они в Уайльде чужого, уловили подрыв устоев, вызов викторианской ханжеской, филистерской морали. Именно тогда и началась та методичная травля писателя, апогеем которой стал судебный процесс над ним. Процесс, лишь поставивший заключительную точку, ставший финальным аккордом в том отторжении и уничтожении художника, что на самом деле начались много раньше. И злобный, поражающий своей жестокостью, почти изуверством, маркиз Куинсберри, в сущности, мало отличался от тех продажных писак, что ринулись в атаку на Уайльда после выхода его романа. Как ни странно это прозвучит, но все, что происходило с Уайльдом, было не чем иным, как «борьбой с инакомыслием». Ибо отнюдь не только в тоталитарных, но и во вполне демократических государствах общество не приемлет тех, кто выбивается за предписанные им рамки, кто посягает на устои. И расправляется с ними на удивление одинаково: таких людей оно уничтожает. Впрочем, как в случае с Уайльдом, так и в сотнях ему подобных оно способно уничтожить художника лишь физически – над его Духом оно не властно.

Но рядом с письмами своим противникам – хлесткими, уничтожающими, убийственно саркастическими (впрочем, Уайльд прекрасно осознавал всю тщетность своих попыток что-либо доказать этим людям: он просто в который уже раз высказывал свое мнение, отстаивал его, слишком при этом хорошо понимая всю «несоразмерность» свою и своих «оппонентов», безмерно счастливых тем, что можно безнаказанно травить, лгать, изничтожать) – совсем иные письма: просто читателям, людям, чьи имена он слышал впервые, но кто, прочитав его роман непредвзято, сумел расслышать его истинный смысл. И та благодарность, которая сквозит в ответных письмах Уайльда, – благодарность писателя читателю, который его понял, – просто поразительна! Как поразительна и та открытость, с которой написаны эти письма, и та щедрость, с какой он делится в них – с корреспондентами, ему абсолютно неизвестными, – своими мыслями, суждениями об искусстве. Эти письма написаны столь же блистательно, как и его статьи, предназначенные для публикации вжурналах и книгах и тем самым – для сотен читателей. Просто Уайльд в обоих случаях, как всегда, оставался самим собой и, высказывая свои взгляды, не лукавил, не притворялся, ни к кому и ни к чему не приспосабливался. И взгляды эти были неизменными – при всех обстоятельствах и на все случаи жизни. Кажется – что может быть проще? Но многим ли такое удавалось…

В третий раздел настоящей подборки вошли письма, писавшиеся Уайльдом как в Редингской тюрьме, так и после выхода из нее. И тем не менее весь этот раздел мы назвали «De Profundis», ибо, находясь в Рединге и потом доживая последние свои годы в Париже, нищим изгнанником, все, что писал Уайльд, – это все равно было «из бездны», ибо процесс и тюрьма (точнее, три тюрьмы и Рединг – последняя и самая страшная из трех) обозначили не просто новый этап в жизни Уайльда – они отчетливо обозначили «вторую жизнь», которая окончилась не с его освобождением, но лишь с его физическим концом.

Читая и перечитывая все написанное им за эти мучительные четыре года, – и письма, и, конечно же, его лебединую песню «Балладу Редингской тюрьмы», – понимаешь, каким адом был для него Рединг, причем в самом прямом смысле, – это явствует и из отчаянных призывов Уайльда ко всем возможным и невозможным инстанциям – призывов, оставшихся практически неуслышанными, – и из иных его писем, и из всего того, что мы знаем по свидетельствам его биографов: методичность и изуверство, которыми отличалась эта замечательно срежиссированная пытка, длившаяся два бесконечных года, могут потрясти воображение даже сегодня, в конце XX столетия, когда, кажется, уже ничем удивить невозможно. Но он вышел из этого ада не просто чистым, не просто несломленным (хотя и отчаяние, и больше всего – страх потерять рассудок, и невыносимые физические и нравственные страдания – все это есть в его письмах и высказано им так открыто, так безыскусно) – он вышел, без преувеличения, обновленным. Подтверждение тому – случай с надзирателем Мартином и с детьми, освобожденными из тюрьмы после того, как Уайльд – нищий Уайльд! – заплатил за них штраф; подтверждение тому- его письмо, опубликованное в «Дейли кроникл», следствием которого стали изменения в британском тюремном законодательстве; и наконец- его знаменитая «Баллада». Ибо, проведя эти два года в Рединге, Уайльд столкнулся с теми сторонами жизни, о самом существовании которых ранее и не подозревал; он увидел страдания других – и, невзирая на собственные, ужаснулся. И голос свой возвысил в защиту не себя, но – других, «униженных и оскорбленных», и «Балладу» написал – тоже не о себе, но о судьбе узника, потрясшей его своим трагизмом, бессмысленностью ужасного конца. И битва его за «Балладу», свидетельство которой – вновь все те же письма, эта последняя битва в его жизни, была не только борьбой писателя за публикацию своего произведения, но чем- то совсем иным, более значительным и высоким. В этих письмах его последних лет все перемешано, и перепутано, и переплетено: боль, ужас, страдание; и безмерная благодарность людям- их было не слишком много, но не так уж и мало, – которые не оставили его (он пишет МаксуБирбому: «Я раньше думал, что благодарность – тяжкое бремя для нас. Теперь я убедился, что от нее на сердце становится легче»); и как всегда – поразительно точные литературные наблюдения и оценки, только, быть может, при всей своей точности, даже изощренности, – чуть более безыскусные, чем раньше; и еще: есть в этих письмах повседневная и ежечасная борьба за существование, самая элементарная и примитивная – за каждую копейку: чтобы заплатить в отеле, чтобы иметь возможность пообедать… Эти копейки, эти франки и су он подчас выпрашивал, и это было и чудовищно и мучительно, но унижало не его: ведь нищий гениальный художник – это почти норма.

Общество, не терпящее «безмерности в мире мер», мстит Гению – за его инакость, за то, что он не такой, как все, за то, что он – единственный в своем роде.

Но История- беспристрастный и никогда не ошибающийся судия – все расставляет на свои места. К сожалению – слишком поздно. И потому Фаддей Булгарин нам если и интересен, то только потому, что он жил в «пушкинскую эпоху», а маркиз Куинсберри – кто и когда вспомнил бы это имя, если бы не его причастность к «делу» Оскара Уайльда… И его сын Альфред Дуглас, «Бози», злой гений Уайльда, – кто бы знал его, не будь этого знаменитого, гениального «De Profundis», единственного письма Уайльда, которое» он, адресуя конкретному лицу, сознательно писал для потомков, для будущего. Писал – наверное, даже наверняка зная, что оно окажется его лучшим, самым блистательным произведением – одновременно литературным манифестом и потрясающим человеческим документом… Да, История все расставляет на свои места- и в этом ее запоздалая сила и прерогатива, которая никому не подвластна. Прерогатива, которая должна служить утешением гениям и перед которой вынуждены склоняться их гонители, всегда и во все времена…

Письма Оскара Уайльда печатаются по следующим изданиям: «Selected letters of Oscar Wilde». Ed. by Rupert Hart-Davis, Oxford, New-York, Oxford university press, 1979; «More letters of Oscar Wilde». Ed. by Rupert Hart-Davis, New York, The Vanguard press, 1985. Датировка писем приводится по этим же изданиям. Несколько писем (N 16, 22, 27, 37 – 39, 41 – 43, 48, 53, 55, 59) публиковалось в наших предыдущих подборках: в журналах «Современная драматургия» (1992, N 2) и «Иностранная литература» (1993, N 11). Составители сочли возможным включить их и в настоящую подборку, дабы отдельные «сюжеты» из жизни Уайльда были представлены максимально полно и целостно. Остальные письма публикуются на русском языке впервые.

 

I

Любовь питается воображением,

от которого мы, сами того не сознавая,

становимся мудрее, лучше, сами того не

чувствуя, становимся благороднее, чем мы есть…

Оскар Уайльд

 

1

УИЛЬЯМУ УОРДУ¹

Дублин, Меррион-сквер Норт, 1 [Среда 26 июля 1876 г. Почтовый штемпель – 27 июля 1876 г.]

Дружище, признаться, я не числю себя прихожанином Храма Разума. Ведь разум мужчины – это, по-моему, самый лживый и дурной советчик на свете, не считая разве что разума женщины. Вера, на мой взгляд, есть яркий свет на стезе моей, хотя это, конечно, экзотический побег в нашем сознании, нуждающийся в постоянном уходе. Моя матушка², наверное, согласилась бы с тобой. Делая исключение для народа, которому догма, по ее мнению, необходима, она отвергает религиозные предрассудки и догмы во всех формах, и особенно идею священника и таинства, стоящих между нею и Богом. У нее очень сильна вера в ту ипостась Бога, которую мы называем Духом Святым, – в божественный разум, коему сопричастны все мы, смертные. В этой вере она очень крепка. Хотя иной раз ее, конечно, тревожат разлад и несовершенство мира, когда ей случается заглянуть в книгу очередного философа-пессимиста.

Последний из ее пессимистов, Шопенгауэр, утверждает, что весь род человеческий должен был бы в назначенный день, выразив в твердой, но уважительной форме решительный протест Богу, сойти в море и оставить сей мир необитаемым, но, боюсь, некоторые негодники уклонятся и, попрятавшись, заново заселят потом землю. Удивительно, как ты не видишь красоты и неизбежности воплощения Бога в человеке ради того, чтобы помочь нам хотя бы чуть-чуть приобщиться к вечности. А вот идею искупления, честно сознаюсь, понять трудно. Но после явления Христа неживой мир пробудился от сна. После его прихода мы стали жить. По-моему, наилучшим доказательством идеи воплощения Бога в человеке является вся история христианства – история благородных людей и мыслей, а не простой пересказ неподтвержденных исторических преданий.

По-моему, ты не можешь не ощущать того, что и св. Бернар, и св. Августин, и св. Филипп Нери, а в наше время и Лиддон, и Ньюмен³ – это истинные философы и добрые христиане. Это напомнило мне «Новую республику» Мэллока⁴ в «Белгрейвии»: вещь явно неглупая, особенно хорош Джоуэтт. Если у тебя есть ключ ко всем персонажам – пришли мне, пожалуйста.

Посылаю тебе вместе с этим письмом книгу. Интересно знать, что ты раскроешь сначала? «Аврора Ли» ⁵, – по-моему, ты говорил, что не читал ее. Это одна из тех книг, в которые автор вложил сердце – и какое большое сердце! – и которые не могут наскучить, потому что они искренни. После всех наших эстетских умствований перестаешь воспринимать искусство – и хочется простоты и естественности. По-моему, это одна из величайших книг в нашей литературе.

Я ставлю ее в один ряд с «Гамлетом» и «In Memoriam» ⁶. Она мне так нравится, что я не мог послать ее тебе, не отметив нескольких мест, которые, по-моему, ты должен особенно оценить, – и вдруг понял, что отмечаю все подряд. Ты уж прости меня: это все равно что получить букет сорванных цветов и лишиться удовольствия собирать их самому. Но я просто не мог удержаться от искушения – иначе мне пришлось бы писать тебе о каждой строчке.

Единственный недостаток: она перегружает свои метафоры, пока они не ломаются, и местами ее стих слишком уж нехудожественно шероховат даже для противника отшлифованных эмоций. Она и сама говорит, что вырезает их топором на вишневых Косточках.

Надеюсь, ты найдешь время, чтобы в нее заглянуть

Ложусь спать, прочитав на сон грядущий главу из св. Фомы Кемпийского. По-моему, ежедневное получасовое истязание души весьма способствует благочестию.

Передай, пожалуйста, привет от меня своей матушке и сестрам.

Твой

Оскар Ф. О Ф. Уиллс Уайльд.

 

2

УИЛЬЯМУ УОРДУ

Колледж Магдалины [Приблизительно 20 июля 1878 г.]

Дорогой дружище, ты лучший из однокашников: прислал по телеграфу свои поздравления⁷; ничьи другие не оценил я так высоко. Приятная неожиданность, этот фейерверк под конец моей учебной карьеры. Свои высшие оценки я могу объяснить единственно тем, что удачно написал сочинение – в этом я достаточно силен. А на устном экзамене расхваливали мою письменную работу.

Преподаватели безмерно удивлены: нерадивый шалопай так отличился в конце концов! Они уговорили меня остаться до дня ежегодного торжественного обеда в честь бывших выпускников и говорили обо мне разные приятные вещи; я в самых лучших отношениях со всеми ними, в том числе с Алленом⁸который, по-моему, раскаивается в том, что так обращался со мной.

Потом я греб с Фрэнком Майлзом⁹ на байдарке из бере-

зовой коры до Пангборна, пролетал через пороги и вообще совершал чудеса на каждом шагу, – это было замечательно.

Боюсь, не смогу походить с тобой на яхте. Очень меня беспокоит моя тяжба¹⁰, которую я выиграл, но должен, оказывается, платить большие судебные издержки, хотя для меня и сделана скидка. Мне надо быть в Ирландии.

Дружище, жаль, что не могу снова повидаться с тобой.

Всегда твой

Оскар.

 

3

ФЛОРЕНС БОЛКОМБ¹¹

Мэррион-сквер Норт, 1 [ Понедельник, вечер, конец 1878 г.]

Дорогая Флорри, так как на днях я уезжаю обратно в Англию, наверное навсегда, я хотел бы взять с собой золотой крестик, который я подарил тебе давным-давно утром на Рождество.

Надо ли говорить, что я не стал бы просить вернуть его, если бы он представлял для тебя какую- нибудь ценность, но для меня этот ничего не стоящий крестик служит памятью о двух чудесных годах – самых чудесных годах моей юности, -и я хотел бы всегда иметь его при себе. Если бы ты захотела передать его мне сама, мы могли бы встретиться в любое время в среду, а не то отдай его Фил¹², с которой я увижусь сегодня.

Хотя ты не сочла нужным известить меня о том, что выходишь замуж, я все же не могу уехать из Ирландии, не пожелав тебе счастья; что бы ни случилось, я никак не могу

быть безразличен к твоему благополучию: слишком долго пути наших жизней шли рядом.

Теперь они разошлись, но крестик будет напоминать мне о минувших днях, и хотя после моего отъезда из Ирландии мы никогда больше не увидимся, я всегда буду поминать тебя в молитвах. Прощай и да благословит тебя Бог.

Оскар.

 

4

ДЖОРДЖУ МАКМИЛЛАНУ¹³

Вестминстер, клуб св. Стефана 22 марта 1879 г.

Дорогой Макмиллан, я был очень рад получить весточку от тебя и узнать, что Общество действительно будет создано; я совершенно уверен в его успехе.

Мне будет в высшей степени приятно заняться литературной работой для твоего издательства. Я давно ждал этой возможности.

За перевод Геродота – то есть избранных мест из него я взялся бы с огромным удовольствием; уверен, что изумительная колоритность его сочинений, равно как страстная сила и нежность, звучащие в некоторых его историях, привлекли бы к нему великое множество читателей. Я с наслаждением стал бы делать эту работу и обязался бы закончить ее к 1 сентября.

Я не знаю, сколько греческих пьес собираетесь вы напечатать, но в последнее время я много занимался Еврипидом и из всех его вещей хотел бы редактировать переводы «Безумного Геракла» и «Финикиянок» – пьесы, с которыми я хорошо знаком. По-моему, я вполне представляю себе, какой стиль редактирования требуется.

Буду рад получить от тебя вскоре ответ, а также повидаться с тобой на Солсбери-стрит в любое время, когда ты будешь свободен.

Искренне твой

Оскар Уайльд.

 

5

МИССИС АЛЬФРЕД ХАНТ¹⁴

Челси, Тайт-стрит 25 августа [1880 г.]

Дорогая миссис Хант, как мило с Вашей стороны, что Вы взяли на себя труд прислать мне такое длинное описание Вашей деревеньки. Я каждую неделю надеялся вырваться к Вам, но меня так одолели дела, что приехать не было никакой возможности – к немалому, уверяю Вас, моему огорчению. Мне бы так хотелось побыть со всеми вами.

А сейчас я пытаюсь обустроиться в новом доме, в котором мистер Майлз и я собираемся жить. Адрес ужасный, но дом прелестен. Он гораздо ближе к Вам, чем мой прежний дом, так что, надеюсь, мы станем часто, если Вы позволите, заглядывать друг к другу «на чашку чая».

Я позорно не сдержал слова, которое дал мисс Вайолет: не послал ей обещанное стихотворение. Единственным оправданием мне служит то, что в наше время выбор обстановки и цвета обоев полностью занял место средневекового копания в душе и обычно связан с не меньшими угрызениями совести. Впрочем, я посылаю ей стихотворение, которое только что напечатал¹⁵. Надеюсь, что она найдет его хоть немного красивым и что моя первая попытка заняться политическим пророчеством, предпринятая в последнем четверостишии, утолит чудесный радикализм Вашего чудесного мужа. Если она пошлет мне пару строк, Чтобы высказать свое мнение о стихах, это будет для меня такой радостью!

Надеюсь, она и сама пишет. Ведь в наших английских полях можно так же часто встретиться с музой, как у Кастальского ключа или на склоне Геликона.

Передайте, пожалуйста, мой самый сердечный привет Вашему мужу и всем Вашим и примите мои заверения в искреннейшем к Вам почтении.

Оскар Уайльд.

 

6

МЭТЬЮ АРНОЛЬДУ¹⁶

Тайт-стрит, Китс-хаус [Июнь-июль 1881 г.]

Дорогой мистер Арнольд, не соблаговолите ли Вы принять от меня мою первую книгу стихов¹⁷… тем постоянным источником радости и благоговейного изумления, каким было для всех нас в Оксфорде Ваше прекрасное творчество… ¹⁸ потому что я только теперь, может быть слишком запоздало, понял, сколь необходимо для всякого искусства уединение, только теперь узнал я прекрасную трудность того высокого искусства, в котором Вы прославленный и непревзойденный мастер. Так позвольте же мне предложить Вам этот томик, каков уж он есть, и выразить Вам свою любовь и восхищение.

Искренне Ваш

Оскар Уайльд.

 

7

ЭММЕ СПИД¹⁹

Омаха, штат Небраска 21 марта 1882 г.

То, что Вы подарили мне, дороже золота, ценнее любого сокровища, которое могла бы предложить мне эта огромная страна, где вся земля покрыта сетью железных дорог, а каждый город служит гаванью для судов со всех концов света.

Этот сонет я всегда любил, и действительно, только художник высочайшего мастерства и совершенства смог бы извлечь из чистого цвета такую дивную, чудесную музыку; а теперь я почти влюбился в бумагу, которой касались его руки, и в чернила, послушные его воле, проникся нежностью к милой прелести его почерка, ибо с младых ногтей я как никого любил Китса, этого богоподобного юношу, подлинного Адониса нашего века, который умел слышать голос сребряностопых лун и постигать таинство рассвета; который внимал громогласию первых богов в долине Гипериона и пению легкокрылой дриады в буковой роще; который увидел Маделину у расцвеченного окна, и Ламию в доме Коринфянина, и Эндимиона среди лилий в долине; который избил забияку приказчика-мясника и выпил за посрамление Ньютона, подвергшего анализу радугу. В моем раю он вечно будет пребывать рядом с Шекспиром и великими греками, и, может быть, в один прекрасный день

Божественный, ко мне он снизойдет,

Мой поцелует лоб сладчайшими устами,

С любовью высшей руку мне пожмет²⁰.

Еще раз благодарю Вас за эту дорогую мне память о человеке, которого я люблю, и спасибо Вам за те добрые и сердечные слова, которыми Вы сопроводили свой дар; в самом деле, было бы странно, если бы та, в чьих жилах течет кровь, что побуждала петь этого юного жреца красоты, не была моей союзницей в том великом деле возрождения искусства, которое пришлось бы Китсу так по душе и для которого он сделал столь много.

Позвольте приложить мой сонет «Могила Китса» ²¹, который Вы с такими лестными для меня словами цитируете в Вашей записке, и если ему посчастливится лежать рядом с его собственными бумагами, на него, может быть, перейдет частица юной силы и свежести с тех иссохших листов, в выцветших строчках которых обитает вечное лето.

Надеюсь как-нибудь снова побывать у Вас в Сент-Луисе и еще раз полюбоваться маленьким Мильтоном и прочими сокровищами; удивительное дело, Вы называете свой дом «выцветшим и обветшалым», а моя фантазия, сударыня, давным-давно превратила его для меня во дворец, и я вижу его преображенным, сквозь золотую дымку радости.

С глубоким уважением, искренне Ваш

Оскар Уайльд.

 

8

ДЖЕЙМСУ МАК НЕЙЛУ УИСТЛЕРУ²²

[Июнь 1882 г.]

Дорогой старый бездельник Сухая игла! Почему не пишешь мне? Даже оскорбительное послание доставило бы мне радость; а я здесь читаю о тебе лекции (смотри приложенную газетенку), чем навлекаю на себя гнев всех американских художников. Салон²³, разумеется, имеет успех… Маленькую розовую леди²⁴ и другие картины… я помню их прекрасно, расскажи мне о них. И почему «дирижерская палочка», как я прочел в «Уорлд» ²⁵, это звучит восхитительно. А Леди в лунном свете, Серая леди, прекрасное видение с глазами-бериллами, наша леди Арчи, – как она²⁶? Кроме того, когда ты собираешься в Японию? Вообрази себе книгу: я ее автор, ты – иллюстратор. Мы бы разбогатели.

Оскар.

 

9

ТЕОДОРУ ДЮРЕ²⁷

[Париж], гостиница «Вольтер»

[Апрель 1883 г.]

Дорогой месье Дюре, я буду чрезвычайно рад иметь удовольствие посетить с Вами в ближайшую среду месье де Гонкура; в моих глазах это один из величайших мастеров современной прозы, а его роман «Манетт Саломон» ²⁸ – шедевр.

Очень Вам благодарен за Вашу любезность и за то, что Вы представили меня месье Золя, знакомством с которым я не премину воспользоваться.

Примите уверения в моих самых лучших чувствах.

Оскар Уайльд²⁹.

 

10

Р. Х. ШЕРАРДУ³⁰

Гостиница «Вольтер» Среда

[начало апреля 1883 г.]

Мой дорогой Роберт, посылаю тебе томик стихов настоящего поэта, но фальшивого друга³¹, в нем есть новые вещи, «Шартрский собор» и «Могила викинга», в которых многое прекрасно; надеюсь, тебе особенно понравится последняя из них, а также «Посланец». Значение ритмической прозы до сих пор полностью не изучено; я рассчитываю еще поработать в этом жанре, как только убаюкаю своего «Сфинкса» и найду трехсложную рифму к слову «катафалк» ³². Любящий тебя

Оскар Уайльд.

 

11

Р. Х. ШЕРАРДУ

Лондон, Гросвенор-сквер, Маунт-стрит, 8

[Почтовый штемпель – 17 мая 1883 г.]

Дорогой Роберт, твое письмо так же восхитительно, как и ты сам, а я впервые после всех этих передряг: переправы через пролив, посадки в поезд и уплаты дополнительного сбора за провоз багажа из Парижа (последнее вызвало у меня естественное негодование), – нашел минуту, чтобы присесть за стол и сказать тебе, какое удовольствие оно мне доставило и какие воспоминания о блужданиях без цели при луне и о прогулках на закате нахлынули на меня при виде твоего почерка.

Что до посвящения твоих стихов³³, то я его принимаю, – как бы я мог отвергнуть дар, столь музыкальный в своей красоте и сотворенный человеком, которого я так люблю?

Никакое предательство, пусть самое гнусное, и никакое вероломство, пусть самое низкое, не замутит для меня образа идеальной дружбы. Люди приходят и уходят, как тени, но навсегда останется непотускневшим идеал – идеал жизней, соединенных не только привязанностью или приятностью дружеского общения, но и способностью приходить в волнение от одних и тех же проявлений прекрасного в искусстве и поэзии. Ведь мы могли бы поклоняться одной и той же мраморной богине и извлекать сходные звуки гимнов из тростниковых трубочек ее флейт; золото ночи и серебро рассвета могли бы оборачиваться для нас совершенной красотой; каждая струна, поющая под пальцами музыканта, каждая пичуга, восторженно заливающаяся в роще или в кустарнике, каждый полевой цветок, распустившийся на склоне холма, могли бы наполнять наши сердца одним и тем же ощущением прекрасного, и мы могли бы встретиться и взяться за руки в обители Красоты.

Вот какой, по-моему, должна быть подлинная дружба, вот как могли бы строить свою жизнь люди, но дружба — это огонь, который испепеляет все, что небезупречно, и который не очищает несовершенство, а сжигает его. Возможно, есть немало вещей, в которых мы расходимся, может быть, их больше, чем мы думаем, но в нашем желании находить красоту во всем мы едины, как едины мы в наших поисках того маленького золотого града, где без устали играет флейтист, вечно цветет весна и не безмолвствует оракул, того маленького града, в котором обитает искусство, слышны музыка сфер и смех богов и ожидает своих поклонников Красота. Ибо мы по крайней мере отправились не в пустыню на поиски тростинки, колеблемой ветром, а в край свежих вод и к источнику жизни; ибо нам обоим пел соловей и радовалась луна, и не Палладе, и не Гере отдали мы приз, но той, что из мрамора каменоломни и минерала копей может сотворить для нас колоннаду Парфенона и резную гемму, той, что есть душа Красоты, той, что явилась из своего грота в прохладу вечера этого старого мира и, зримая, живет среди нас.

Вот чего мы, по-моему, ищем; а то, что ты ищешь это со мною, ты, который сам столь дорог мне, крепит мою веру в наше будущее и уверенность в нашей любви.

Оскар.

 

12

Э. У. ГОДВИНУ³⁴

Тайт-стрит, 16

[Апрель 1885 г.]

Дорогой Годвино, рад, что Вы отдыхаете на лоне природы. Природа – глупое место для поисков вдохновения, но восхитительное – для того, чтобы забыть о всяком вдохновении. Конечно же, мы скучаем по Вам, но белая мебель напоминает о Вас ежедневно, и мы убеждаемся, что на стол слоновой кости можно положить лепесток розы, во всяком случае белой, не причинив ему вреда. А это не пустяк. Хотим поскорей увидеть Вас здоровым и полным сил. Моя жена шлет Вам сердечные пожелания доброго здоровья. Всегда Ваш

Оскар Уайльд.

 

13

Э. У. ГОДВИНУ

[20 мая 1885 г.]

Дорогой Годвино, счастлив узнать, что Вы где-то обретаетесь. Мы уже думали, что Вы пропали неизвестно куда, всюду Вас искали, но нигде не могли найти.

Спасибо за похвалу моей статье³⁵. Объясню, почему я говорил о спектакле, «поставленном леди Арчи» ³⁶. Поскольку я уже писал о Вашей работе в «Клаудиане», я побоялся упомянуть Вас вторично, чтобы это не выглядело так, будто я расхваливаю Вас за то, что Вы декорировали мой дом. Но ведь всем известно, что все это сделано Вами. Слава целиком принадлежит Вам.

Приезжайте в город. В Оксфорде Ваше отсутствие вызвало плач и стенания. Спектакль был прелестен³⁷. Смотрите мой отчет о нем в субботнем номере «Дрэмэтик ревью». Изумительный образчик театральной критики! С экскурсами в археологию, которых будет достаточно, чтобы превратить Литтона в соляной столп³⁸.

У моей жены «насморк», но примерно через месяц она поправится. Надеюсь, насморк окажется мальчиком, но полюблю, кого бы ни послали мне боги.

Что скажете о постановке в Кумбе в этом году? Я должен где-нибудь ее раскритиковать. Всегда Ваш

О. У.

 

14

ГЕНРИ Э. ДИКСИ³⁹

Тайт-стрит, 16 [Начало июня 1886 г.]

Дорогой мой Адонис, я рад отметить, что хотя критикам не вполне понравилась Ваша пьеса, все они высоко оценивают очарование и изящество Вашей игры.

Что до меня, то я хотел бы, чтобы Вы были морской волною и танцевали вечно. Каждое Ваше движение, каждый Ваш жест преисполнены естественной красоты и выражают прелесть самой жизни.

Как-нибудь днем я, если позволите, загляну к Вам и посижу с Вами, пока Вы обедаете.

Примите мои наилучшие пожелания и поздравления. Искренне Ваш

Оскар Уайльд.

 

15

ГЕРБЕРТУ П. ХОРНУ⁴⁰

Тайт-стрит, 16

[7 декабря 1886 г.]

Дорогой Хорн, ну конечно, мемориальная доска будет⁴¹ – мы этого добьемся. Мне казалось, мы договорились обо всем в Бристоле. Маленький классический фасад школы – самое подходящее место для нее: она придаст зданию дополнительный исторический интерес без ущерба для его облика и значения архитектурного памятника XVIII века. Помнится, в поезде Вы говорили, что один из Ваших друзей обещал создать проект мемориальной доски, а я на днях разговаривал на эту тему с горячим поклонником Чаттертона.

Считаете ли Вы нужным поместить на доске барельефный профиль Т. Ч.? Сдается мне, что ни одного подлинного портрета поэта не сохранилось. А что, если ограничиться простой надписью:

Памяти

Томаса Чаттертона

одного из величайших поэтов Англии и бывшего ученика

этой школы.

Я бы предпочел одну надпись, хотя ей мог бы сопутствовать какой-нибудь символический рисунок.

В тот вечер, когда опустился такой туман, я чуть было не заехал за Вами, чтобы отвезти послушать мою лекцию о Чаттертоне в Беркбек-колледже⁴², но не решился вытаскивать Вас из дому в такую мерзкую погоду.

1. Уильям Уэлсфорд Уорд (1854 – 1932)- соученик Уайльда по колледжу Магдалины в Оксфорде. Его небольшой очерк «Оксфордские воспоминания», посвященный Уайльду, был включен в качестве приложения в книгу младшего сына Уайльда – Вивиана Холланда «Сын Оскара Уайльда» (1954).[↩]
2. Мать О. Уайльда – леди Уайльд (урожд. Джейн Франческа Элджи; ок. 1824 – 1896) – активная участница движения 1840-х годов «Молодая Ирландия» как автор, мы бы сказали, «агитационных» стихов и статей, которые печатала в газете «Нейшн» под псевдонимом «Сперанца». Впоследствии издала несколько прозаических произведений, а также – сборник стихов, в том числе поэму «Сидония» (1849), о которой с похвалой отзывался в письмах Данте Габриэль Росеетти (1828 – 1882), один из признанных законодателей вкуса той эпохи, как об одной из книг, которыми он зачитывался в юности. В 1893 году поэма была издана отдельной книгой Уильямом Моррисом.[↩]
3. Генри Парри Лиддон (1829 – 1890)- ирландский священник, профессор Оксфорда, специалист по толкованию Библии; с 1870 года – настоятель собора Святого Павла, последний великий английский проповедник. Джон Генри Ньюмен (1801 – 1890) – ирландский священник, вначале принадлежавший к англиканской церкви, впоследствии ставший католиком, с 1879 года – кардинал[↩]
4. Уильям Харрелл Мэллок (1849 – 1923)- английский писатель, автор пародийного романа «Новая республика, или Культура, Вера и Философия в английском загородном доме», который печатался анонимно в журнале «Белгрейвия» с июня по декабрь 1876 года. Впоследствии (в марте 1877 года) вышел в виде книги, в двух томах, также анонимно. Однако, во всяком случае в Оксфорде, авторство Мэллока было прекрасно известно с самого начала. Все персонажи его романа – реальные люди, в том числе – Джон Рёскин, Мэтью Арнольд, Олдос Хаксли, Уолтер Патер и др.[↩]
5. «Аврора Ли » (1857)- роман в стихах английской поэтессы Элизабет Барретт Браунинг (1806 – 1861), жены поэта Роберта Браунинга (1812 – 1889). Книга, которую Уайльд послал Уорду с надписью «У. У. Уорду от Оскара Ф. О’ Ф. Уайльда. Меррион-сквер, 1. 25 июля ’76», сохранилась у сына Уайльда – Вивиана Холланда.[↩]
6. «In Memoriam » (1850)- поэма Альфреда Теннисона (1809 – 1892).[↩]
7. О том, что Уайльду присуждается степень бакалавра по гуманитарным наукам с отличием, было объявлено 18 июля 1878 года, на следующий день сообщение появилось в «Таймс». Второй успех Уайльда – получение «Ньюдигейт Прайз» за поэму «Равенна» (10 июня 1878 года). Отрывки из поэмы Уайльд читал 26 июня в театре «Шелдониан» в Оксфорде в присутствии главы Оксфордского университета и других высокопоставленных лиц.[↩]
8. Уильям Деннис Аллен (1843 – 1923)- священник, профессор классической филологии в колледже Магдалины в 1873 – 1881 годах.[↩]
9. Джордж Фрэнсис Майлз (1852 – 1891)- соученик Уайльда по колледжу. В начале 1880-х годов – известный в Лондоне художник, автор нескольких портретов актрисы и модной красавицы Лили Лэнгтри, искусство которой Уайльд высоко ценил.[↩]
10. Тяжба, о которой пишет Уайльд, – судебное дело, слушавшееся в Дублине и касавшееся дома, который Уайльд получил в наследство от отца.[↩]
11. Флоренс Энн Лемон Болкомб (1858 – 1937) – знакомая Уайльда по Дублину, дочь отставного подполковника, одна из самых красивых женщин своего времени. Вышла замуж за Брэма Стокера – молодого ирландского служащего, ставшего впоследствии секретарем и ближайшим помощником выдающегося английского актера и режиссера Генри Ирвинга.[↩]
12. Фил – сестра Флоренс Болкомб – Филиппа.[↩]
13. Джордж Макмиллан (1855 – 1936) – представитель семьи известных английских издателей, друг Уайльда по Оксфорду. Один из создателей Греческого общества (1879), целью которого было изучение античной классики. Впоследствии в издательстве «Макмиллан» была выпущена целая серия переводов из античных авторов. Макмиллан ответил Уайльду на его письмо 24 марта, принимая все сделанные им предложения. Однако дальше этого дело не пошло.[↩]
14. Жена художника-пейзажиста Альфреда Уильяма Ханта – Маргарет Рейн (1831 – 1912) – английская писательница, автор многих романов. Послужила прообразом героини стихотворения Теннисона «Маргарет». Ее дочь Вайолет Хант (1862 – 1942) также была писательницей.[↩]
15. Речь идет о стихотворении Уайльда «Ave Imperatrix», опубликованном в газете «Уорлд 25 августа 1880 года.[↩]
16. Мэтью Арнольд (1822 – 1888) – английский поэт и критик.[↩]
17. Сборник «Стихотворения» Уайльда вышел 30 июня 1881 года и выдержал в течение года пять переизданий по 250 экземпляров каждое. Все расходы по изданию были оплачены самим Уайльдом. Он также направил экземпляры книги Роберту Браунингу и Уильяму Гладстону, являвшемуся в тот год премьер-министром Великобритании.[↩]
18. В этом месте письма и выше пропуски допущены в английской публикации.[↩]
19. Эмма Спид (1823 – 1883) – дочь Джорджа Китса, младшего брата великого английского поэта Джона Китса (1795 – 1821), в 1818 году эмигрировавшего в Америку. Во время пребывания Уайльда в Америке

    (январь- декабрь 1882 года) она подарила ему рукопись стихотворения Китса «Сонет на голубом».[↩]

20. Строчки, которые Уайльд приводит в своем письме, – неточная цитата из его собственного стихотворения «Цветок любви», вошедшего в сборник 1881 года «Стихотворения».[↩]
21. В письмо вложен переписанный рукой Уайльда его сонет «Могила Китса». Впервые опубликован в июльском номере журнала «Айриш магазин», в статье Уайльда «Могила Китса». В сборнике 1881 года вошел в цикл «Золотые цветы».[↩]
22. Джеймс Эббот Мак Нейл Уистлер (1834 – 1903) – американский художник, живший в Англии и Франции. Его взаимоотношения с Уайльдом были довольно сложными. Познакомившись с Уистлером в 1879 году, Уайльд поначалу старался во всем ему подражать: собирал восточный фарфор, украшал комнаты павлиньими перьями и даже причесывался «под Уистлера». Однако позднее он начал соперничать с Уистлером в острословии и между ними разгорелась настоящая полемика, внешне вполне дружественная, однако по существу весьма колючая.[↩]
23. В Парижском салоне 1882 года, открывшемся 1 мая, Уистлер впервые после 1867 года выставил свою картину: портрет леди Мью «Композиция в телесном и черном цвете».[↩]
24. На выставке в «Гросвенор-гэлери» (Лондон, май 1882 года) Уистлер представил несколько работ, в том числе другой портрет леди Мью «Гармония в телесном и розовом».[↩]
25. 3 мая в «Уорлд» появилась заметка, где описывалась та самая «дирижерская палочка», о которой упоминает Уайльд. Имелся в виду необычный стек, с которым появился на выставке Уистлер.[↩]
26. Уистлер написал несколько портретов леди Арчибальд Кэмпбелл (7 – 1923). За один из них, называвшийся «Желтые полуботинки», он получил на международной выставке в Мюнхене (1888) Малую золотую медаль. Последний из этой серии – портрет, названный им «Леди в’ сером», – он уничтожил, не закончив.[↩]
27. Теодор Дюре (1838 – 1927) – французский художественный критик и историк искусства.[↩]
28. »Манетт Саломон » (1867) – один из двух последних совместных романов братьев Эдмона (1822 – 1896) и Жюля (1830 – 1870) де Гонкур. [↩]
29. Письмо написано по-французски.[↩]
30. Роберт Харбороу Шерард (1861 – 1943)- английский журналист и литератор, праправнук Уильяма Вордсворта. Уайльд познакомился с ним в Париже в начале 1880-х годов. Автор книг о Золя, Доде, Мопассане (с каждым из которых был лично знаком), а также четырех книг об Уайльде.[↩]
31. Томик стихов, о котором говорится в письме, принадлежит Джеймсу Реннеллу Родду (1851 – 1941), английскому поэту и дипломату, другу Уайльда по Оксфорду.[↩]
32. Свою поэму «Сфинкс» Уайльд начал писать еще в Оксфорде и закончил только во время пребывания в Париже. Однако она не публиковалась до 1894 года «Трехсложную рифму» Уайльд в итоге нашел:

    И как оплакан Афродитой

    Был Адониса катафалк?

    Вел не тебя ли Аменалк,

    Бог, в Гелиополисе скрытый?

    (Перевод Н. Гумилева.)[↩]

33. Надпись на сборнике «Шепоты. Ранние стихи Роберта Харбороу Шерарда» была следующая: «Оскару Уайльду, Поэту и Другу, с преданностью и восхищением посвящается».[↩]
34. Эдвард Уильям Годвин (1833 – 1886)- известный английский художник, архитектор и сценограф. По его рисункам был оформлен дом Уистлера в Челси, он же являлся и «автором» дома на Тайт-стрит, в котором с 1884 по 1895 год жила семья Уайльда, и многие письма Уайльда к нему связаны со всевозможными «строительными проблемами».[↩]
35. Речь идет о статье Уайльда «Шекспир и сценический костюм», опубликованной в журнале «Найнтинс сенчури» в мае 1885 года. Впоследствии в переработанном виде она была включена Уайльдом в его сборник статей «Замыслы» (1891) под названием «Истина о масках». В этой статье Уайльд писал о костюмах и декорациях Годвина к спектаклю «Клаудиан» по пьесе У. Уиллса.[↩]
36. Имеется в виду спектакль, поставленный леди Арчибальд Кэмпбелл в июле 1884 года по комедии Шекспира «Как вам это понравится». Рецензия Уайльда на возобновление постановки в 1885 году, о которой идет речь в последней фразе письма, была опубликована в «Дрэмэтик ревью» 6 июня.[↩]
37. Спектакль, который, по словам Уайльда, «был прелестен», – «Генрих IV» Шекспира в постановке Драматического общества в Оксфорде. Премьера состоялась 15 мая, рецензия Уайльда вышла 23 мая.[↩]
38. О подходе лорда Литтона к «археологии» в постановке шекспировских пьес Уайльд писал в своей статье «Джульетта в исполнении Мэри Андерсон», опубликованной в журнале «Найнтинс сенчури» в декабре 1884 года.[↩]
39. Генри Э. Дикси (1859 – 1943) – американский актер. Его пьеса-бурлеск «Адонис», в которой он исполнял главную роль, была поставлена в лондонском театре «Гейети» (премьера состоялась 31 мая 1886 года) и с успехом шла три месяца. Дикси в ней пародировал игру стареющего Генри Ирвинга – к удовольствию всего театрального Лондона.[↩]
40. Герберт П. Хорн (1864 – 1916)- английский архитектор, писатель, знаток искусства и поэзии. В конце 1890-х годов переехал во Флоренцию, где написал биографию Боттичелли (1908) и основал музей.[↩]
41. Уайльд, Хорн и другие почитатели поэта Томаса Чаттертона (1752 – 1770) пытались поместить мемориальную доску на здании школы в Бристоле, к сожалению, неудачно. Никакой мемориальной доски памяти Чаттертона не существует и по сей день.[↩]
42. Уайльд прочитал лекцию в Беркбек-колледже в Лондоне 24 ноября 1886 года.[↩]