Письма. Вступительная статья, составление, примечания и перевод с английского А. Ливерганта

За пятьдесят лет нелегкой, полной треволнений и нескончаемых разочарований жизни крупнейший английский романист-просветитель Тобайас Джордж Смоллетт (1721 – 1771) перепробовал немало профессий, отдал дань многим видам литературного труда, что, впрочем, – вспомним хотя бы его старшего современника Д. Дефо или младшего – О. Голдсмита, – было в XVIII веке делом обычным.

Когда ему не было и двадцати, Смоллетт нанялся на корабль судовым врачом, долгое время подвизался практикующим лондонским хирургом, много путешествовал, побывал – и не раз – в самых экзотических странах, дважды объездил всю Европу, в молодости, в составе бесславной Вест-Индской экспедиции адмирала Вернона, плавал на Ямайку, участвовал в неудачной осаде Картахены, которую впоследствии описал в своем первом, во многом автобиографическом романе «Приключения Родерика Рэндома» (1748).

Смоллетт-литератор – главным образом ради денег, которых всегда не хватало, – не только сочиняет сам, но и много переводит – с французского (Лесаж, Вольтер, Фенелон) и с испанского. Над переводом «Дон Кихота», который, по мнению многих, не принадлежит к числу самых удачных переложений испанского классика на английский язык, Смоллетт трудился без малого десять лет, с 1748 по 1755 год. Переводя и редактируя французских и испанских знаменитостей, Смоллетт далеко не всегда точно передает смысл оригинала, зато творчески его перерабатывает, заимствует в собственных книгах приемы и даже сюжет переводимых произведений: «Родерик Рэндом» – это английская версия «Жиль Блаза» Лесажа, «Приключения сэра Ланселота Гривза» (1762) – «Дон Кихота».

Смоллетт-историк за год с небольшим написал пятитомную «Полную историю Англии» (1757 – 1758), которая принесла ему 2000 фунтов (сумма по тем временам огромная) и которой, о чем свидетельствуют многие его письма, он очень гордился. Вообще в названиях многих произведений Смоллетта дает себя знать стремление автора (и, разумеется, издателя) завоевать читателя широкомасштабностью замысла, грандиозностью проекта. Если Смоллетт пишет историю Англии, то обязательно «полную», «от Цезаря до наших дней» (это не цитата из Пушкина, а подзаголовок исторического труда Смоллетта), если описывает современное состояние народов, то непременно «всех». «Нынешнее состояние всех народов» (1768) – еще один всеобъемлющий труд лиса-теля, дотошно, хотя и прихотливо составленный компендиум всевозможных знаний, включающий статистику, географию, историю и политику.Сочинял Смоллетт и стихи – и не только, в соответствии со своим темпераментом, сатирические, но и патетические: названия изданной посмертно «Оды независимости», а также поэмы «Слезы Шотландии», в которой содержалась резкая критика в адрес герцога Камберленда, жестоко расправившегося с бежавшими после битвы при Каллодене шотландскими повстанцами, и которая была даже, ввиду очевидного историко-патриотического пафоса, положена на музыку, говорят сами за себя.В юные годы Смоллетт усмотрел в себе задатки талантливого драматурга, он рассылает свои пьесы по театрам и искренне недоумевает, когда их ему возвращают. Пятиактную трагедию «Цареубийство» (1739) о шотландском короле Якове I, которую будущий писатель в возрасте восемнадцати лет привез с собой из Шотландии в Лондон, отказывались печатать десять лет и так и не поставили, зато фарс «Ответный удар, или Морские волки старой Англии» (1757), сыгранный в театре «Друри-Лейн» самим Гарриком, кстати говоря, являвшимся прототипом довольно нелепого Мармозета в «Родерике Рэндоме», имел шумный и продолжительный успех.Как и многие литераторы того времени, не лишен был Смоллетт и издательских амбиций; за свою не слишком долгую жизнь он в разные годы выпускал три журнала, не принесших ему, впрочем, ни морального, ни материального, ни политического успеха. Более того, за напечатанную в «Критическом обозрении» рецензию на брошюру адмирала Чарльза Ноулза, участника Картахенской экспедиции, которого Смоллетт назвал «судовым механиком без знаний, офицером без решимости и мужчиной без честного слова», писатель был оштрафован на 100 фунтов и заключен на три месяца в тюрьму. «Британский журнал» выходил меньше двух лет, с января 1760-го по декабрь 1761 года, и вошел в историю английской литературы лишь потому, что в нем впервые в издательскойпрактике писатель печатал с продолжением, ежемесячными выпусками, свое собственное сочинение «Приключения сэра Ланселота Гривза». Что же до политического еженедельника «Британец», то его Смоллетт основал, перейдя из стана вигов в стан тори, по инициативе первого лорда казначейства, консерватора лорда Бьюта, и после его отставки журнал свое существование довольно скоро прекратил.

Чего только Смоллетт, никогда не чуждавшийся литературной поденщины, не сочиняет: и путевые очерки, и политические инвективы, и медицинские трактаты, и оперные либретто, и эссе, причем на темы самые экзотические («О пользе холодной воды», например), и рецензии – большей частью, в соответствии со своим желчным нравом, отрицательные. Писал Смоллетт и памфлеты, в том числе и на Генри Филдинга. Автора «Тома Джонса» Смоллетт – это видно и из писем – терпеть не мог, вывел его в «Приключениях Перигрина Пикля» (1751) в отталкивающем мистере Спонди, а в «Истинном описании Хаббаккука Хилдинга» (1753) даже обвинил в плагиате; с Филдингом его – ирония судьбы! – перепутали в первом, переведенном, как водилось, с французского, русском издании «Родерика Рэндома»: «Похождения Родрика Рандома, сочиненные г-ном Филдиенгом» (1788).

Громкий успех, нередко сопутствовавший многим, прежде всего литературным и историческим, начинаниям Смоллетта, сопровождался почти хроническим безденежьем, сменялся неудачами, непониманием и небрежением, – в основном это касалось, как уже было сказано, издательской и политической деятельности писателя. Для политики Смоллетт был слишком непоследователен, нерасчетлив, честен и горяч. Смоллетта-романиста, тем более историка, хвалили и читали, со Смоллеттом же критиком и политическим памфлетистом в лучшем случае не желали считаться, а в худшем подвергали нападкам и гонениям, на которые он постоянно сетует в своих письмах.

В начале 60-х годов Смоллетт переживает самый, пожалуй, тяжелый жизненный кризис: в феврале 1763 года «Британец», с которым у писателя связаны были весьма честолюбивые планы, из-за крайне непопулярной политики консервативного кабинета лорда Бьюта терпит фиаско. Спустя два месяца умирает пятнадцатилетняя дочь Смоллетта, резко ухудшается здоровье и самого писателя, всю жизнь страдавшего астмой. В июне 1763 года Смоллетт уезжает из Англии, путешествует по Франции и Италии, с ноября 1763 по апрель 1765-го лечится от чахотки в Ницце, причем совсем неподалеку, в Тулузе, примерно в это же самое время живет и тоже лечится от чахотки его «обидчик» Лоренс Стерн: «Сентиментальное путешествие» Стерна задумано было как пародия на «Путешествие по Франции и Италии» (1766) Смоллетта, где автор, в соответствии с традицией английского путевого очерка, ругает легкомысленных и набожных французов, постоянно жалуется на здоровье и на местные обычаи и нравы и дает советы английским путешественникам, призывая их к осмотрительности и экономии.

Письма Смоллетта, которые писались им на протяжении почти четверти века, с 1747 по 1771 год, представляют немалый интерес и сегодня, в них литературная и житейская биографии писателя, как это нередко бывает, вычитываются куда лучше, чем в самых дотошных литературоведческих и биографических исследованиях. В переписке Смоллетта прямо или косвенно отражены его писательское кредо, мысли о главных сочинениях, романах «Родерик Рэндом», «Перигрин Пикль», об «Истории Англии», о переводе «Дон Кихота», соображения о политической, литературной и театральной жизни Лондона середины XVIII века. Пишет Смоллетт о «Томе Джонсе» Филдинга, о постановках театра «Друри-Лейн» и игре Дэвида Гаррика, о журнальной полемике, «битве книг» (говоря словами Свифта), в которой писатель, как правило, участвует самым активным образом. Раскрывается в письмах, что естественно, не только литературная, но и, так сказать, каждодневная жизнь писателя, который постоянно, почти в каждом письме близким друзьям, жалуется, нередко даже с каким-то ожесточением, на пристрастность критиков и публики и на несправедливость судьбы. «Я – жалкий пес, чью гордыню судьба сочла нужным наказать пыткой неустанных унижений, и судьбу свою я, поверьте, ненавижу всем сердцем», – пишет Смоллетт своему приятелю, шотландскому врачу Уильяму Хантеру. Столь же душераздирающий «крик души» ощущается и во многих других помещенных в нашей подборке письмах (Чего стоит хотя бы горькое и мудрое письмо переводчику Данте и Ариосто Уильяму Хаггинсу, написанное около 1760 года), которые свидетельствуют: «сплином и разлитием желчи», «неприязненными чувствами» (как писал о Смоллетте, выведенном в «Сентиментальном путешествии» в образе вечно всем недовольного ученого Смельфунгуса, Стерн) страдает не только автор «Родерика Рэндома» и «Путешествия по Франции и Италии», но и Смоллетт-корреспондент.

Перевод осуществлен по изданию: Smollett Tobias George.The Letters of Tobias Smollett / Ed. by Lewis M. Knapp. Oxford: Clarendon Press, 1970.

КОРРЕСПОНДЕНТЫ СМОЛЛЕТТА

Дэвид Гаррик (1717 – 1779) – английский актер, руководитель лондонского театра «Друри-Лейн»; друг и ученик критика и лексикографа, крупнейшего английского просветителя Сэмюэла Джонсона (1709 – 1784).

Александр Карлейль (1722 – 1805) – шотландский священник, близкий друг Смоллетта.

Александр Хьюм Кэмпбелл (1708 – 1760) – английский политик, юрист, член парламента от Бервикшира; отличался острым и даже грубым языком.

Джордж Маколей (1716 – 1766) – шотландский врач-акушер; казначей лондонской больницы в Браунлоу; муж известного историка Кэтрин Маколей; неоднократно оказывал Смоллетту денежную помощь.

Джон Мур (1729 – 1802) – шотландский врач, литератор, автор путевых очерков; близкий друг Смоллетта и автор его биографии, помещенной в первом томе посмертного восьмитомного собрания сочинений Смоллетта (Лондон, 1797).

Александр Рид (1719 – 1789) – английский врач, приятель и коллега Смоллетта; проработал без малого пятьдесят лет в Королевском госпитале в Челси, автор классического медицинского труда «О заболеваниях, требующих хирургического вмешательства» (1766).

Сэмюэл Ричардсон (1689 – 1761) – английский писатель и издатель; автор ставших классическими эпистолярных сентиментальных романов «Памела» (1740 – 1741), «Кларисса» (1747 – 1748), «История сэра Чарльза Грандисона» (1753 – 1754) и др.

Ричард Смит (1735 – 1803) – американский архивариус из Берлингтона, штат Нью-Джерси; квакер, отличался исключительной образованностью и широтой взглядов.

Калеб Уайтфорд (1734 – 1810) – виноторговец и литератор; друг Оливера Голдсмита и Бенджамина Франклина.

Джон Уилкс (1725 – 1797) – английский политик и общественный деятель, лорд-мэр Лондона; известный острослов.

Уильям Хаггинс (1696 – 1761) – английский литератор, переводчик с итальянского; переводил «Божественную комедию» Данте, «Неистового Роланда» Ариосто, вышедшего в Лондоне в 1757 году.

Уильям Хантер (1718 – 1783) – шотландский врач, анатом; один из ближайших друзей Смоллетта в Лондоне.

Фрэнсис Хеймен (1708 – 1776) – английский художник; иллюстрировал книги Смоллетта «Родерик Рэндом», «Дон Кихот», «Полная история Англии».

Джон Хьюм (1722 – 1808) – шотландский священник; в 1762 году был личным секретарем лорда Бьюта (см. вступительную статью). Со Смоллеттом, про которого он писал А. Карлейлю: «…Ваш друг Смоллетт, обладающий тысячью прекрасных, нет, превосходных качеств…», Хьюм был знаком с 1749 года.

АЛЕКСАНДРУ КАРЛЕЙЛЮ

1747 (?)

Доктор Карлейль, со стыдом и смятением признаюсь, что я вопиюще нарушил правила переписки, ибо на Ваше последнее письмо должен был ответить уже очень давно. Я был бы куда более пунктуален, если б не музыкант Освальд, который пообещал мне время от времени класть Ваши стихи на музыку, дабы я имел возможность, послав Вам обратно стихи с нотами, тешить Ваше самолюбие <…> Со времени моего последнего письма я закончил роман в двух небольших томах

под названием «Приключения Родерика Рэндома»; выйдет в свет он недели через две¹. Задуман роман как сатира на человечество, и, судя по тому, как его приняли здешние (лондонские. – А. Л.) взыскательные судьи, у меня есть все основания предполагать, что ему будет сопутствовать успех. Как распорядятся книгопродавцы тиражом, я понятия не имею, но думаю, что несколько сот экземпляров в Шотландию попадут. Если найдете время, прочтите роман без пристрастия и сообщите, что Вы о нем – а заодно и обо мне – думаете. Я надеялся услышать, что Вы получили приход в одном из лучших мест в Лотиане², но, насколько я понимаю, вопрос этот еще окончательно не решен. Коль скоро послание сие не более чем исповедь в содеянных грехах, на то, что я стану развлекать Вас новостями, не рассчитывайте. Когда внимание мое будет не так занято, как было все это время, непременно напишу снова; пока же, если только окажется несколько свободных минут, сжальтесь надо мной и обяжите письмом. преданного Вам доктора Сэнди³.

Ваш друг и покорный слуга

[Т. Смоллетт]

АЛЕКСАНДРУ КАРЛЕЙЛЮ

Лондон, 7 июня 1748

Доктор Карлейль, я столь горд Вашим панегириком (по поводу «Родерика Рэндома». – А. Л.), что не в силах более сопротивляться желанию сообщить Вам, сколь много значит для меня Ваша похвала. Прежде у меня бывали случаи, когда я испытывал постыдное тщеславие, – ведь автор ликует даже в том случае, когда ему аплодирует безмозглый болван. Тем более приятна та похвала, в основе которой (льщу себя надеждой) правдивость и безупречный вкус.

В то же время успех моего сочинения в немалой степени омрачается тем, что многие персонажи, как выяснилось, причисляются к живым людям, коих я вовсе не собирался высмеивать, вследствие чего иные лица, кому был я немало обязан, с прискорбной обидой восприняли некоторые главы романа, ибо сочли, что, коль скоро «Родерик» написан от первого лица, герой книги – я, а они, стало быть, – действующие лица. Я слышал от многих, в какое бешенство пришел Лав⁴, и, поверьте, отношусь к нему с презрением, тем более заслуженным, что, как мне стало известно, он, желая отомстить, распространяет сведения, меня порочащие.

Хочу, таким образом, воспользоваться случаем и заявить Вам со всей прямотой истинной дружбы, что во всей первой части книги не выведен ни один из ныне живущих. В главах же, где действие происходит в Шотландии (за вычетом Картахенской экспедиции), описана не столько моя жизнь, сколько жизнь многих других нуждающихся шотландских хирургов, коих я знал лично или по рассказам. Стрэп (он, говорят, пользуется успехом у всех женщин без исключения) отчасти взят из жизни, однако его привязанность к Рэндому⁵ полностью вымышлена.

Поскольку Вы не могли не заметить кое-какие погрешности в стиле, должен, в качестве оправдания, заверить Вас, что (за исключением одной-двух оплошностей) все они вызваны спешкой, в какой печатался роман. Если не ошибаюсь, весь процесс от начала до конца занял всего восемь месяцев, за это время было к тому же несколько пауз, продолжавшихся одну, две, три, а то и четыре недели, когда я не прикасался пером к бумаге, – некоторая неряшливость тем самым вполне объяснима.

А теперь, надоев Вам своим «Родериком» сверх всякой меры, спешу (как истинный влюбленный в себя сочинитель) сообщить, что подписал договор с двумя книготорговцами на перевод «Дон Кихота» с испанского языка, который я уже некоторое время изучаю. Быть может, предприятие это покажется Вам безрассудным, ибо существует никак не меньше четырех переложений этой книги на английский язык, однако я весьма увлечен этой идеей и от нее не откажусь. Имеется и еще одна новость, которая удивит Вас ничуть не меньше – особенно если вспомнить, как я отомстил директорам театров в «Родерике Рэндоме»⁶. Дело в том, что я задумал комедию, и закончена она будет к началу следующего года. Гаррик, пришедший в неописуемую ярость от Мармозета, делает кое-какие шаги к примирению, но покамест я ему навстречу не иду, ибо вознамерился отплатить ему той же монетой, – пускай меня обхаживает. Вы не можете себе представить, как рад я Вашему назначению⁷, – это место одно из лучших в Шотландии. Одна беда: живя среди злобы и суеверий, Вам поневоле придется себя сдерживать <…>

Простите, доктор Карлейль,

мое многословие и поверьте,

что самые искренние чувства питает к Вам Ваш друг

АЛЕКСАНДРУ КАРЛЕЙЛЮ

Лондон, 1 октября 1749

Доктор Карлейль, Ваш упрек справедлив; я начисто забыл о своем обещании и помню лишь о том, что Вы задолжали мне письмо. Как видите, я иду в ногу со временем и умею быть не меньшим эгоистом, чем люди, меня окружающие. Притворись я, что защищаю от Вас «Тома Джонса», и Вы с легкостью обнаружили бы мое лицемерие и заслуженно обвинили меня в притворном беспристрастии. А потому чистосердечно признаюсь, что обратил внимание на то же, что и Вы, и что, не сомневаюсь, бросилось в глаза всякому зоркому читателю. Даже самые его (Филдинга. – А. Л.) горячие приверженцы согласятся, что есть очевидная разница между той частью книги, что предназначена для избранных, и той, что написана ради выгоды его книгопродавца <…>

Благодарен Вам за поддержку моего «Цареубийства»; пьесу ожидает печальная судьба, о которой Вы пишете, как, впрочем, и любое другое сочинение, увидевшее свет в подобных обстоятельствах. Макгай (вслед за Армстронгом)⁸ – самый сдержанный поэт, с каким мне только приходилось встречаться. Клянусь Богом, поэтическая его робость никак не вяжется с теплотой и дружелюбием, каковые он демонстрирует по любому другому поводу. Вряд ли это неуверенность в себе. Не хочется думать, что это гордыня. Меня, по правде сказать, задевает то превосходство, какое имеют эти осмотрительные и мудрые люди над людьми вспыльчивыми и многословными вроде меня. И тем не менее я восхищаюсь их поведением и радуюсь их успехам. Говорят, Макгай подает большие надежды. Если у меня появится возможность познакомиться с леди Линдор, я, не извольте сомневаться, этой возможностью непременно воспользуюсь. Прежде я был с милордом в хороших отношениях, но уже несколько лет мы не переписываемся. В своих дружеских чувствах Ваша шотландская знать очень уж капризна и непостоянна. Два дня назад я отправил свою «Маску» Ричу⁹, чтобы ее можно было сразу же начать репетировать, однако в этом человеке столько лени, никчемности и глупости, что рассчитывать на него не приходится. Действуй он в соответствии со здравым смыслом, пусть бы даже и был величайшим негодяем под солнцем, он не доставил бы мне и вполовину столько хлопот, но поскольку представления его о действительности несовместимы с законами разума, его поведение не поддается объяснению, а планы совершенно непредсказуемы. Хотя Рич ничего не имеет против пьесы, которая удостоилась неоднократного одобрения у судей, им же самим назначенных; хотя в ее постановке – его единственное спасение и хотя у него нет почти никаких сомнений в ее безусловном успехе, беспримерная его глупость и подлость таковы, что он по секрету говорит своим друзьям, будто эта пьеса ему в зубах навязла. О наших театральных деятелях я мог бы со всей справедливостью сказать то же самое, что сказал о книгопродавцах мой предшественник Майкл Дрейтон: «Это стая низких подлецов, коих я презираю и ненавижу»¹⁰.

Ничего более интересного сообщить Вам не имею, и это несмотря на то, что всего неделю назад вернулся я из Европы, где путешествовал по Франции, Фландрии и Голландии, отчего только еще больше полюбил свою отчизну. Прошу Вас, впредь пишите мне чаще, чем один раз в год, письма направляйте по адресу: кофейня «Радуга», что в Ланкастер-Корт, у церкви Святого Мартина.

С истинным чувством,

доктор Карлейль,

преданный Ваш друг и слуга

Т-с Смоллетт.

ФРЭНСИСУ ХЕЙМЕНУ

Бьюфорт-Билдингс¹¹, 11 мая 1750

Дорогой сэр, сердечно благодарен Вам за хлопоты и прошу еще об одной услуге – передать мою пьесу¹² мистеру Гаррику согласно его желанию, высказанному в письме, которое вкладываю. Предвижу, впрочем, и второй отказ, с которым, уверяю Вас, смирюсь, ибо решил не упускать ни одной возможности (какой бы ничтожной она ни была) пристроить свою пьесу всеми честными и достойными средствами.

Перечитывая и правя пьесу, я старался учесть все замечания заказчика¹³, если только они не противоречили моим собственным взглядам и советам моих друзей, и в результате внес несколько существенных изменений в ее композицию, каковые заказчик, читая ее, сразу же заметит. Невозможно себе представить, чтобы, прежде чем сесть за комедию, я не вник в природу этого жанра; чтобы был настолько несведущ в театральных делах, настолько непригоден к сочинительству, что написал бы драматическое сочинение, которое не заслуживает поощрения, ведь зритель никогда еще не осудил то, что вправе претендовать на его благосклонность. А между тем все мои попытки преуспеть на сцене до сих пор сводились на нет, и вовсе не из-за публики, что всегда была ко мне благожелательна, а из-за двух-трех негодяев, что (не могу этого не сказать) покровительствовали другим сочинителям, коим, как мне представляется, я ничем не уступаю. Говорю это не из тщеславия, а от возмущения тем, как со мной обходятся. Должен признаться, во мне все кипит, когда я думаю, сколь несправедливо не давать мне ходу в театре… Но чувствую, что начинаю горячиться, а потому кончаю с заверениями, что я,

дорогой сэр,

остаюсь Вашим преданным и благодарным слугой

Т-с Смоллетт.

УИЛЬЯМУ ХАНТЕРУ

Ок. 1751 – 1752

Дорогой Хантер, в ожидании этого проклятого корабля с Ямайки, который наконец-то пришел, увы, без денег¹⁴ и без письма, я уже полтора месяца прячусь от людей. Возможно, Господь распорядится, чтобы Вы и впредь, не дрогнув, благородно откликались на мои просьбы; возможно, я в конце концов так Вам надоем, что Вы без промедления от меня отвернетесь. С определенностью могу сказать лишь одно: в настоящее время, ввиду некоторых незначительных трат, откладывать которые более невозможно, мне совершенно необходимы на нужды семьи восемь или десять гиней. Признание это, клянусь Богом, для меня мучительно, оно сродни тяжкой повинности, и, если б речь шла обо мне одном, я бы скорее повесился, чем обратился с подобной нищенской просьбой. Ради всего святого, не считайте меня одним из тех отъявленных подонков, что готовы пасть столь низко, чтобы жить за чужой счет без стыда, угрызений совести и намерения вернуть долг. Я – жалкий пес, чью гордыню судьба сочла Нужным наказать пыткой неустанных унижений, и судьбу свою я, поверьте, ненавижу всем сердцем. Однако, даже погрязнув в мелочах, куда ввергает меня судьба, я в полной мере отдаю себе отчет в своем предназначении.

Ваш и пр.

Т-с Смоллетт.

Вчера послал Гордона¹⁵ к Дэвиду Уилсону¹⁶ за небольшим вспомоществованием, и выяснилось, что этот тип вот уже десять дней как в Голландии, а потому вынужден обременить Вас еще больше; будь Вы человеком состоятельным, я мог бы обращаться к Вам с большей охотой и меньшими угрызениями совести.

АЛЕКСАНДРУ КАРЛЕЙЛЮ

Челси, 1 марта 1754

Дорогой Карлейль, не думаю, что на свете есть место, где я мог бы наслаждаться жизнью больше, чем в Шотландии, в Вашем обществе и в обществе Ваших друзей, а потому я часто строю в своем воображении планы счастливой жизни, осуществиться которым, увы, не суждено. Я смертельно устал от этой равнодушной, флегматичной страны, где не принято прислушиваться к душевным порывам и где отупляющий портвейн и пережаренный кусок говядины – предел счастья, где гений гибнет, где знания не в чести, а вкуса давно нет и в помине, невежество же столь велико, что член нашего клуба в Челси как-то поинтересовался у меня, благоприятствовала ли нам погода, когда мы плыли из Англии в Шотландию. Другой член того же клуба пожелал узнать, сколько в мире пап; ему, видите ли, доводилось слышать словосочетание «римский папа», вот он и решил: раз есть папа в Риме, почему бы ему не быть и в других городах. На это я ответил, что, кроме римского, есть еще троянский папа, а также татарский, и он остался полностью удовлетворен, тем более что никто из присутствующих не стал мне возражать.

То же равнодушие царит и в театре, а потому я нисколько не разделяю разочарования Хьюма¹⁷, которого люблю от души. Ханжеская критика долгое время бесновалась, однако теперь поостыла, а потому автор, которого раньше с негодующими криками сажали на раскаленную сковороду и жарили на медленном огне, теперь просто предается забвению. Третий спектакль «Константина¹⁸ не собрал и половины зала. Подумай об этом, старина Брук¹⁹, подумай об этом и дрожи! Его не спас бы и крест животворящий. Теперь вместо hoc signo vines – hoc signo moriturus es²⁰. Город напоминает мне огромного змея, что заглатывает тигра, – тот затих и даже не шевелится. Английский зритель перекормлен новыми трагедиями до такой степени, что его вот-вот вырвет, а потому питает отвращение даже к самым изящным образцам такого рода. И то сказать, он уже не в состоянии отличить лакомый кусок от вонючего. Да, не самое лучшее время для одаренного автора! <…> Мой перевод «Дон Кихота» уже в типографии, книга с новыми иллюстрациями и на тонкой бумаге смотреться будет превосходно. Кроме того, я подготовил к печати второй том справочника по акушерству и надеюсь, моя «История немецкой империи» будет напечатана летом, – так что, как видите, без дела я не сижу <…>

ДОКТОРУ ДЖОРДЖУ МАКОЛЕЮ

Челси, суббота, 16 ноября 1754

Дорогой доктор, пока ответа из Шотландии на мое письмо я еще не получил; как только он придет, дам Вам знать. Я ужасно удручен, что Вы находитесь в столь стесненном положении, и огорчение мое тем более велико, что страдаете Вы в какой-то мере из-за меня²¹. Этот проклятый корабль из Индии (Вест-Индии. – А. Л.) давно уже должен был быть здесь и привезти мне хорошие новости, на что я, признаться, очень рассчитывал. Однако последнее время меня преследуют неудачи, все мои планы рушатся, а потому боюсь, как бы и Шотландия тоже не ответила мне отказом²². Имей я кредиты в Лондоне – и Вы бы получили свои деньги сей же день, пусть бы я брал их под 50 процентов. Но, поверьте, добыть в Англии и половину искомой суммы будет очень трудно, даже рискуя сесть за решетку. Никогда прежде меня так не преследовали кредиторы, как теперь <…>

Остаюсь,

дорогой сэр,

искренне привязанный к Вам,

Ваш всецело

Т-с Смоллетт.

ДЖОНУ МУРУ

Челси, 11 декабря 1755

Дорогой сэр, я никогда так не сетовал на незначительность своего положения в обществе, как теперь, когда возникла надобность оказать помощь друзьям, а потому вынужден с грустью заверить Вас, что у меня нет «хода» к великому человеку, которому предстоит выбор между Вами и Вашим соперником²³.С великими мира сего я дела не имею, не вожу знакомства и не испытываю интереса к тем, кто мог бы быть полезен мне или моим друзьям. Я живу в тени и безвестности, пренебрегаю обществом, а оно пренебрегает мной, и свободное время провожу среди честных, флегматичных англичан, коих ценю за чистоту помыслов и простоту в обращении. С человеком благородного происхождения не говорил я уже несколько лет; те же, кого мне выпала честь знать когда-то, либо не представляли собой никакого интереса, либо не испытывали интереса ко мне.

Мне искренне жаль, что герцог Аргайл²⁴ оказывает Вам поддержку столь незначительную, – без его поручительства, а попросту говоря, без его веского слова место профессора, боюсь, будет Вам заказано. Личные достоинства в этом случае никакой роли не играют. Здесь, как и у Вас на родине (в Шотландии. – А. Л.), добиться чего-то можно только интригой и связями; в Шотландии же связи Кэмпбеллов всегда будут играть решающую роль. Недалек тот час, когда все земли, все, что влечет за собой почести, власть и прибыль, окажутся во владении сего достойнейшего клана. И тогда можно будет воскликнуть вслед за древними: «…поп numinis sed Campbellorum omnia plena! «²⁵.

Передайте мои наилучшие пожелания миссис Мур и всему Вашему семейству и будьте уверены (если только подобное заявление что-либо значит для того, кому я не в силах помочь ничем существенным), что я остаюсь,

дорогой сэр,

Вашим истинным почитателем и верным слугой.

Ваш

Т-с Смоллетт.

СЭМЮЭЛУ РИЧАРДСОНУ

Челси, 10 августа 1756

Сэр, узнав, что меня подозревают в глупых и мелочных нападках на мистера Ричардсона, появившихся некоторое время назад в «Критическом обозрении»## В рецензии на роман «Вымышленная дочь», напечатанной в апрельском номере «Критического обозрения» за 1756 год, между прочим говорится: «…краткость относится к безусловным достоинствам этого сочинения;

1. »Родерик Рэндом» вышел в январе 1748 года. [↩]
2.  Лотиан – район в Шотландии, куда входит графство Эдинбургшир.

   [↩]

3. Письма друзьям Смоллетт часто подписывал «доктор Сэнди»; Сэнди (Sandy) – букв.: рыжеволосый.[↩]
4. Джон Лав (1695 – 1750) – школьный учитель Смоллетта.[↩]
5. Стрэп и Родерик Рэндом – главные герои «Приключений Родерика Рэндома».[↩]
6. Намек на Дэвида Гаррика, директора театра «Друри-Лейн».[↩]
7. В августе 1748 года Карлейль получил приход в Инвереске, близ Эдинбурга.[↩]
8. Уильям Макгай – шотландский врач, друг А. Карлейля и Сэмюэла Джонсона. Джон Армстронг (1709 – 1779) – шотландский врач, поэт, эссеист, друг Смоллетта.[↩]
9. Смоллетт послал свою несохранившуюся пьесу «Маска» тогдашнему директору и основателю театра «Ковент-Гарден», актеру Джону Ричу (1692 – 1761).[↩]
10. Смоллетт цитирует письмо поэта Майкла Дрейтона (1563 – 1631) его другу, поэту и историку Уильяму Драммонду от 14 апреля 1619 года.[↩]
11. На Бьюфорт-стрит, между Стрэндом и Темзой, Смоллетт жил с 1748 по 1750 год.[↩]
12. Вероятнее всего, речь идет о несохранившейся комедии Смоллетта «Отсутствующий» («The Absent Man»), которая никогда на сцене не ставилась.[↩]
13. Имеются в виду либо Джеймс Лейси, либо Гаррик, которые в 1747 году были совладельцами театра «Друри-Лейн».[↩]
14. Речь идет о доходе с владений Энн Ласселс, дочери плантатора с Ямайки, с которой Смоллетт познакомился в 1741 году во время Картахенской экспедиции и на которой женился спустя два года.[↩]
15. Вероятно, имеется в виду Питер Гордон, литературный поденщик и школьный учитель. В 1752 году Смоллетт подал на него в суд за клевету.[↩]
16. Дэвид Уилсон – лондонский книгопродавец, продавал первое издание «Перигрина Пикля».[↩]
17. Джон Хьюм (1722 – 1808) – драматург, которому удалось пристроить в театр свою первую пьесу, трагедию «Дуглас», только в 1757 году.[↩]
18.   «Константин» – пьеса малоизвестного драматурга, преподобного Филиппа Фрэнсиса.

    [↩]

19. Скорее всего, подразумевается второстепенный драматург и романист Генри Брук (1703? – 1783).[↩]
20. под этим знаком ты победишь – под этим знаком ты умрешь (лат.).[↩]
21. Смоллетт многократно брал у Маколея в долг.[↩]
22. Смоллетт боится, что ему откажет в деньгах его зять, Александр Телфер, живший в Шотландии.[↩]
23. Джон Мур рассчитывал получить место профессора в университете Глазго.[↩]
24. Имеется в виду Арчибальд Кэмпбелл, третий герцог Аргайл.[↩]
25. »…везде царит не божественная власть, а Кэмпбеллы!»(лат.). [↩]