О ценностных измерениях «новой» поэзии

Если бы деревья могли говорить,

они бы молчали.

Они молчат.

Иван Марковский (один из поэтов, опубликованных в антологии)

Все содержащееся под обложкой антологии с заглавием «Девять измерений» оказалось здесь неспроста. Есть общая концепция, определен сюжет актуального развития литературы. Каждый включенный текст есть важный кирпичик в конструкции единого здания, изъять который нельзя.

Антология вообще – далеко не простая книга, а тем более та, которая предложена нашему вниманию, ибо организована она по совершенно особым принципам. Илья Кукулин в предисловии-манифесте обращается с защитительным словом к гипотетической аудитории, в котором он развенчивает традиционные стереотипы, сложившиеся у читателей и критиков. Кукулин утверждает, что нужна особая форма, не совсем привычная, в которую можно было бы втиснуть «не устоявшийся, меняющийся на глазах ландшафт», то есть придать этому самому ландшафту удобоваримую форму – «особую конструкцию антологии».

Конструкция, конструирование – слишком много механистичных слов. Возможно, они и обоснованны, ведь речь идет о подобии Вавилонской башни. Хотя Илья Кукулин и открещивается от буквальной трактовки метафоры «вавилон» применительно к современной поэзии, на наш взгляд, именно буквальное понимание здесь и напрашивается. Смешение языков, шок, когда все рушится и никто ничего не видит, не слышит, не понимает. Воспринимается лишь гул разлома, разрушения, сливающийся в эпитете «новое». Гул, да в воздухе стоит взвесь из пыли, по неясным контурам которой кто-то пытается что-либо разглядеть – обрести чаемое «новое».

Говоря о современной молодой поэзии, лучшее средство (именно его избрал Кукулин) – пользоваться различного рода глубокомысленными метафорами, проводить аналогии, сравнения, например, с серебряным веком. Исходя из задач сравнения, легко обнаружить больше точек сходства, чем различий. Да и особый кастинг можно устроить: одни подходят, другие нет.

Структура антологии имеет сверхзадачу – отразить современный литературный ландшафт – «комбинацию многих несогласных точек зрения». При этом необходимость потребления этого продукта очень витиевато и наукообразно обоснована. Кукулин говорит, что «современная русская поэзия, особенно молодая, регулярно оценивается как замкнутая, «тусовочная», маргинальная, разрушающая традиционную эстетику». Традиция, сбившаяся в кучу ссылок, цитат, каких-то аллюзий, для этого «нового» – в лучшем случае подсобный материал либо круг с особой разметкой для метания дротиков. Традиция мертва, а вместе с ней прежняя поэзия. Конструкторы антологии пытаются доказать этот тезис, помещая в ее структуру как авторов, которые утверждают свою неотделимость от традиции (выбор М. Амелина, Б. Кенжеева), так и тех, кто «явно подчеркивают свое существование после конца «великой поэзии»» (И. Кукулин). Их стихи – своего рода «оды на помин» в ожидании Рождества и с заключением: «Вы богооставлены. Аминь» (Павел Белицкий «Зима»). Конец «великой поэзии» – доказанный факт, проиллюстрированный примерами. Такой вот сюжетный ход, завязка интриги. То есть «комбинация несогласных точек зрения» лишь путь к выстраиваемому сюжетом единомыслию, к единственно возможному варианту дальнейшего развития событий – обретению новой поэзии, как переход от силлабического к силлабо-тоническому стихосложению.

Составители этой замысловатой комбинаций есть одновременно и участники и «аналитики литературного процесса».

Или, как многие сами себя презентуют: «поэт, прозаик, литературовед» – и все в одном лице. Актуально, поскольку сейчас все, вплоть до шампуня, тяготеет к универсализму.

«Любая поэзия суть неприличное занятие», – заявляет Дарья Суховей («Наивные стихи по результатам апреля этого года»). О себе она говорит в первую очередь как о лингвисте, специалисте по современной поэзии. Что ж, специалисту видней, она знакома с предметом. Поэзия действительно неприличное занятие, когда в ее пределах возможно все, даже то, что к поэзии не имеет никакого отношения. Мне же ответят – расширение горизонта, освоение новых, невиданных доселе пространств. А на деле экстенсивная колонизация новых территорий прирастает лишь (в тексте у той же Дарьи Суховей) «корочкой / в носу / от весенней пыли» («Несуровая»).

Составители антологии пропагандируют основной ее принцип – многосторонность и разнополярность охвата современной молодой поэзии, что основывается на различии выбора и выборщиков. Одни, мол, сторонники «толстожурнальной» поэтической культуры, более традиционалистской, другие – интернет-авторы и т.д. Видимо, эта широта для конструкторского бюро есть свидетельство того, что «новая» поэзия – тенденция, одна из наиболее важных в литературе сегодняшнего дня. Задача антологии – аморфным, растекающимся очертаниям придать завершенную форму и тем самым приобрести право считаться художественным произведением (в чем ужасно хочется отказать многим текстам, вошедшим в ее состав).

Один из в высшей степени знаменательных тезисов Кукулина гласит, что поэзия этого поколения (условно, тридцатилетних) требует «медленного вчитывания и погружения». Как с этим не согласишься, ведь чтение поэзии вообще по преимуществу происходит при предельно внимательном вчитывании и погружении в текст. Но почему само собой разумеющееся условие потребовало специальной оговорки? Или публика, которую вовремя не спустили с лестницы, освоилась; обнаглела и стала чего-то требовать, чего-то не находить в собранных текстах?

Создается устойчивое ощущение, что работа автора сводится только лишь к конструированию плана, формы, особому виртуальному моделированию, составлению программы, карты, по которой должен пропутешествовать читатель. И все это для того, чтобы упростить задачу того же читателя, а значит, и лишить его возможности самостоятельного построения целостного образа, навязать ему готовый, чаще всего визуальный, шаблон – отстранить от процесса творчества, изгнать в резервацию культурного потребительства.

Новые теоретики добавляют, что текст, для его надлежащего понимания, еще должен быть грамотно откомментирован. По словам того же Кукулина: «Современную поэзию надо объяснять, доводить до понимания даже образованных читателей». Ну что ж, границы очерчены, флажки расставлены. Если что-то не доходит, воспользуйся услугами мистагога, и он введет тебя в чертоги тайны. Это должно сразу отмести все сомнения.

Императивная установка делает свое дело, и ей начинаешь следовать. Машинально выполняешь рекомендации – обратиться первоначально к комментариям, а не самим текстам. Если же говорить о собственно начинке антологии, о стихах, то по этому поводу вспоминается, статья Анны Кузнецовой «О необъяснимом», опубликованная в журнале «Арион» (2004, N2). Некоторые тезисы из нее мы позволим себе привести: «поэзия из разговоров о поэзии все время ускользает»; «за поэзию выдаются высказывания, которые никому, кроме автора, ни о чем не говорят». Думается, нет особой нужды их подробно расшифровывать, ведь смысл здесь очень даже прозрачен. Также и, на наш взгляд, в данной антологии мы имеем дело вовсе не с поэзией, а с неким явлением, которое можно условно именовать как «текст» (вовсе не в категориях семиотики).

Так называемый текст предельно агрессивен. Он активно навязывает себя миру. Ведь на кону вопрос его элементарной выживаемости. Именно выживаемости, а не адаптации, так как он весь мир пытается обустроить, приспособить под восприятие себя. Важен пиар, какая-то внетекстовая установка, которая императивно организует читательское сознание и при случае направит его в нужную сторону. Более важен жест, событие, сопровождающее этот текст, перформанс.