Петрарка в русской литературе

«Я стою на рубеже двух эпох и смотрю одновременно в прошлое и в будущее», – эта фраза Франческо Петрарки звучит для культурной ситуации наших дней не менее метафизично и всеобъемлюще, чем прозвучал когда-то эпиграф из медитации Джона Донна к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол». Может быть, именно поэтому вступительная статья И. Пилыцикова, которой открывается двухтомное издание о «страждущем Петрархе», начинается именно этой мыслью великого итальянца. Каким было усвоение «воображений петрарковых» в культурном обиходе русского читателя, как воспринималось имя «любовника Лоры» и что есть русский петраркизм, – ответ на этот вопрос даёт данная книга, изданная в прошлом году в издательстве «Рудомино» в рамках федеральной целевой программы «Культура России», предваренная обращением к читателям итальянского посла Джанфранко Факко Бонетти.
Это одно из тех изданий, которые приятно держать в руках, и в этом безусловная заслуга оформителя (Н. Кудря) и фотографа (М. Халилов). Книга, которой не отказать в чувстве меры и вкуса как оформительски, так и смыслово. Это не может не радовать, особенно ввиду того, что издания, в котором был бы тщательно откомментирован каждый сонет Петрарки, сделан грамотный подстрочник, собраны переводы с параллельным итальянским текстом, до сих пор в России нет. Несколько обидно, особенно если вспомнить, что еще Батюшков в 1815 году ехидно замечал, что итальянские критики, «ревнители славы божественного Петрарки <…> на каждый стих Петрарки написали целые страницы толкований» (т. 1, С. 90).
Из имеющегося у нас и выпущенного в свет за последние несколько лет стоит разве что отметить «Сонеты Петрарки» (Радуга, 2004), – но опять-таки не безоговорочно: можно ли полностью доверять изданию, в котором в названии произведения допущена орфографическая ошибка (в итальянском названии второй части «На смерть донны Лауры» вместо «sonetti in morte di Laura» написано в двух местах «in morta»)? – и сборник по материалам международной конференции «Франческо Петрарка и европейская культура» (Наука, 2007)¹.
Безусловно, издание «Петрарка в русской литературе» также не может полностью восполнить имеющуюся лакуну, так как цель этой книги все-таки несколько другая, но, тем не менее, книга приоткрывает перспективу на будущее, дает читателю интуитивное представление о Петрарке, что очень важно. Образ русского Петрарки не навязан, но складывается как мозаика из разного рода подробностей, иногда косвенных и как будто бы прямого отношения к Петрарке не имеющих, но именно этим и создается соответствующая атмосфера книги. Удивительны воспоминания Б. Зайцева об Италии, передающие неуловимое, тонкое ощущение Италии: «Дальняя тишина Альп, почти фантастических <…> таинственный надземный мир. Эти возвышенности свои, это часть здешнего пейзажа, здешней жизни: Евганейские холмы. Отсюда недалеко и до родины Вергилия <…> Недалеко от Монселиче, в сторону от дороги, выбрал себе Петрарка последнее пристанище: местечко Аркуа, конец страннической и одинокой его жизни» (т. 2, С. 98). Первая встреча Петрарки с Лаурой в соборе святой Клары находит, оказывается, отражение в рассказе Ю. Яковлева (1922 – 1996), напечатанном в «Известиях» за 1974 год и построенном как разговор с Петраркой, в котором автор полушутя, полусерьзно предлагает Петрарке в духе нашего времени запросто подойти к Лауре и спросить о каком-нибудь пустяке, например о том, какое в тот день было число, и тем самым свести с ней знакомство.
Камертоном, настраивающим на верное восприятие переводов Петрарки, следует принять слова Жуковского о том, что «верховная цель перевода – создать музыкальный эквивалент подлинника». Интуиция переводчика, основанная на безусловном знании языка (услышать голос чужой речи практически невозможно, если подстрочник сделан за переводчика кем-то другим), есть один из секретов успеха. Недаром Вяч. Иванов, которому «удалось создать целостный образ поэтики Петрарки» (Пильщиков, т. 1, С. 29), много лет жил в Италии, участвовал в конференциях, писал статьи по-итальянски.
Вопрос о том, как переводить Петрарку, заявлен достаточно остро: следовать ли за Ивановым, то есть «поднять читателя до Петрарки» или, наоборот, приблизить Петрарку к современности, перевести «не нарушая законов собственной поэтики» (И. Семенко)? Огромная работа проделана составителем в прояснении и этого аспекта. Так, В. Данилов приводит не только прозаический перевод (практически подстрочник) знаменитого 35 сонета А. Шишковым в 1790-е годы («Solo et pensoso i piu deserti campi»), но и примечание переводчика о том, что сонеты Петрарки «в подлиннике таковы, что без нарушения последственной связи и плавности их едва ли могут быть переведены из стиха в стих <…> Особливо же трудно соблюсти в расположении и ударении слов ту созвучность, которая протяжностию своею так естественно согласуется с унылостию и томностию душевных чувств…» (т. 1, С. 72).

Поражает тщательность, подбор материала из совершенно разных и порой труднодоступных источников – читатель знакомится с достаточно редкими изданиями прошлых веков. Таков рассказ неизвестного автора конца XVIII века о «чистосердечии <…> и строгой привязнностии к правде» Петрарки (т. 1, С. 53), напечатанный в «Детском чтении для сердца и разума» (1785), стихотворение Д. Дашкова «Надписи к изображениям некоторых итальянских поэтов» («Северные цветы», 1828), «Отрывки из путевых воспоминаний» З. Волконской (Париж, 1865) и др.
Всей своей структурой и способом мысли в этом издании подчеркнуто, что история постижения Петрарки в России – это скорее наше русское желание постичь итальянскую душу, постоянное желание задаваться вопросом: «а какой он, Петрарка?», не пытаясь найти однозначный ответ. Вот что писал В. Яковлев в 1847 году о палаццо Мандрини в Венеции и о портрете Петрарки: «Кто отгадал бы, что это физиономия аскетически-влюбленного поэта? <…> А эти притворно-сентиментальные черты Лауры, с какой стороны оправдывают оне целый водопад сонетов и канцон, гремящий про ее красоты? (т. 1, С. 150). И. Бунин в небольшом эссе «Прекраснейшая Солнца», реконструируя момент знакомства Петрарки с Лаурой, дает словесный портрет Петрарки: «пишут, что в молодости он был силен, ловок, голову имел небольшую, круглой и крепкой формы, нос средней меры, тонкий, овал лица мягкий и точный, взгляд быстрый и горячий» (т. 1, С. 190). В ясном, неторопливом бунинском описании рождается Петрарка-человек. Собранные материалы таковы, что в какой-то момент начинает казаться, будто это не разрозненные заметки разных веков о далеком итальянце, жившем в XIV веке, но некая книга воспоминаний современников о ком-то, близком нашему сердцу. Ценность этой книги в том, что она построена на бесконечном эффекте приближения воссозданного образа в его цельности, несмотря на то, что шесть столетий отделяют нас от Петрарки. Тексты расположены в хронологическом порядке, но подборка их осуществлена так же тонко, как монтаж в хорошем фильме. Издание кинематографично: это и крупный план, и далекий план, и пейзажные зарисовки, и многое другое. Во многом такому восприятию способствуют и гравюры из собрания редких изданий ВГБИЛ (фотограф М. Халилов).
Художественность данного издания ни в коей мере не умаляет его научности, даже если в чем-то это звучит парадоксально. Во втором томе помимо знаменитых переводов Мандельштама, Эфроса, Левика, Ревича, Солоновича читатель найдет выкладки Бахтина, статьи Лозинского, Розанова, Хлодовского, Томашевского, Бибихина, Аверинцева, Баткина и др.
Петрарка был зеркалом самого себя, писал М. Гершензон, рассматривающий Петрарку как истинного психолога, и приводил в подтверждение своей мысли слова Мюссе: «…он один умел схватывать на лету мгновенные биения сердца; получив в дар улыбку, он чертил ее образ острием золотого резца на чистом алмазе» (т. 2, С. 72). Гершензон считает, что Петрарка не любил никого, кроме Лауры и самого себя, так как в своей обширной переписке только несколько раз упоминает имя отца и матери, а брату за сорок лет он написал только восемь писем и в последний раз его видел за 21 год до собственной смерти. Каковыми бы ни были эти свидетельства – они еще один штрих к портрету Петрарки, еще одна деталь, высвечивающая образ (т. 2, С. 74). В небольшой главе из книги «История литературы древнего и нового мира» В. Костомаров (1837 – 1865) показывает, что Лаура не могла быть вымышленным лицом: в 1533 году в капелле фамилии de Sade были найдены некие документы, согласно которым, Лаура – «дочь рыцаря Одиберта de Noves, синдика города Авиньона, родилась в 1308 г., вышла замуж за Гюго де Сада» (т. 1, С. 154).
Помимо серьезного восприятия издание предлагает и шуточное, полуироничное переосмысление «воображений петрарковых». Таков, к примеру, ироничный сонет Сапгира с явной перефразой 132-го сонета Петрарки:

Но что со мною, если не любовь?
А если я влюблен, то что же это?
Само-му-чи-тель-ство!.. Простите. Нездоров.
Заразный. Все. Не прикасайтесь. Вето.

Второй том заканчивается переводами из Петрарки Ольги Седаковой. Открывает эту небольшую подборку перевод знаменитого 189-го сонета, одного из самых сложных для перевода на русский язык. Парадоксально, но текст Седаковой, словесно близкий оригиналу, как будто написан в другой тональности. Ее Петрарка – метафизик, текст пронизан «рыдающим духом», враг в первом катрене назван «сердечным», но при этом четко сохраняется метафорическое движение мысли поэта. Возникает атмосфера действа, мистического, завораживающего. Именно таким становится «щасливый разум петрарха», воспринятый через призму современного метафизического сознания.
Е. ЛУЦЕНКО

1. Рецензия на этот сборник будет опубликована в N 4 «Вопросов литературы» за 2008 год.
   [↩]