№3, 1972/Обзоры и рецензии

Перед лицом Октября

Е. П. Никитина, Русская поэзия на рубеже двух эпох. Часть первая, Изд. Саратовского университета, 1970, 205 стр.

В Саратовском университете издавна сложилась сильная филологическая школа, представленная в последние десятилетия хотя бы такими авторитетными именами, как А. Скафтымов и Е. Покусаев. Нельзя забыть и о стимулирующем значении, которое имело пребывание Г. Гуковского в годы Отечественной войны в научном центре на Волге. Е. Никитина восприняла многие положительные стороны местной традиции: свои утверждения и выводы она стремится подкрепить неизменной опорой на первоисточники, широкими историко-литературными сведениями и сопоставлениями. В строгой по стилистике и аргументации работе автор обращается не столько к декларациям и манифестам, которых было предостаточно в предреволюционную пору, как, впрочем, и в раннее для советской литературы время, сколько к живому слову поэзии, избегая расхожих цитат и кочующих примеров. Уважение к текстам и должно быть самоочевидным залогом исследовательской добросовестности; на нашей памяти нередки случаи поверхностной, а подчас и просто произвольной интерпретации явлений отечественного искусства, нуждающихся не в безапелляционных приговорах, но во внимательном и пристальном рассмотрении; можно только порадоваться тому, что выборочное и «усеченное» цитирование нынче не в чести.

Там, где Е. Никитина устанавливает общие признаки русской поэзии на великом историческом перевале (это прежде всего глава «Перед лицом Октября», открывающая книгу), ею высказано немало дельных соображений. Автору удалось показать, что еще в час «канунов» большие поэты жили предчувствием «неслыханных перемен, невиданных мятежей». Сквозная идея исследования – неизбежность возникновения и быстрого расцвета романтической, окрыленной поэзии в годину социальных бурь, закономерность прихода крупнейших русских поэтов начала века (А. Блок, В. Маяковский, В. Брюсов) к народу, к революции. Справедливо указывает Е. Никитина на подвижность рамок литературной периодизации, на своеобразие и неповторимость художнических судеб. «Новая эпоха, – пишет Е. Никитина, – дала силу всем здоровым росткам, какие пробивались в дореволюционное время, и явилась творческим катализатором для сложившихся поэтических индивидуальностей».

Так объясняется взлет А. Блока в «Двенадцати», подготовленный неприятием «страшного мира» в трагических стихах и в еще большей степени напряженностью и масштабом лирических раздумий «Возмездия». Поэма А. Блока понята как наяву осуществленная «музыка революции», акт «героического единства с эпохой», положивший предел мучительной разобщенности художника и действительности. Характер чествования А. Блока в связи с недавней юбилейной датой лишний раз подтвердил право автора «Двенадцати» именоваться поэтом общенародным. В полном соответствии с истиной С. Наровчатов в одном из мемориальных выступлений отвел А. Блоку место одного из основоположников советской литературы – рядом с М. Горькими В. Маяковским. Концепция Е. Никитиной в целом согласуется с таким высоким и объективным пониманием поэзии А. Блока.

Тем удивительней оговорки, сопровождающие в книге разбор гениального «Возмездия», открывшего поэту пути преодоления кризиса, выхода к новым задачам и новым масштабам. Е. Никитина со всей категоричностью «ограничила» смысл «Возмездия». «Устанавливая зависимость личности от века, Блок не сумел идейно и художественно конкретизировать эту связь».«Не сумел»! Что сие означает? Попытался, но сбился с верного тона, или, быть может, просто не «дорос» до решения ответственных «идейных» и «художественных» задач по линии связи и зависимости «личности от века»? Но как в таком случае понять автобиографический образ повествователя в поэме?! Ведь А. Блок именно в ту пору выразил скромную надежду, что в его поэзии «с миром утвердилась связь»…

Справедливости ради замечу, что исследовательница отнюдь не склонна рассматривать «Двенадцать» в отрыве от всего сделанного А. Блоком до Октября, что она внимательна к любым «накоплениям», облегчившим и подготовившим в чем-то неожиданный даже для современников прорыв поэта к революционному искусству. Однако тут есть и спорные моменты. В книге Е. Никитиной «Двенадцать» представлены как чисто «романтическая поэма нового типа», над которой не властны критерии бытового правдоподобия. В полемике между И. Сергиевским («…предъявлять к образам поэмы требование бытового правдоподобия было бы по меньшей мере абсурдно») и К. Зелинским, сопрягавшим строки блоковской поэмы с буднями петроградской революционной зимы, узнаваемой «в лицо», автор целиком на стороне первого: по ее мнению, в «Двенадцати» не приходится усматривать тенденции «возвратить нас в грубую прозу реальных отношений» – «закулисная сторона» (истории. – В. Г.), быт романтика не интересуют». Остается лишь гадать, откуда в поэме А. Блока взялись, скажем, «гетры серые» и шоколад «Миньон»?!

Вряд ли прав К. Зелинский в своем стремлении «заземлить» любой ценой содержание и пафос «Двенадцати»: «Изображение главных героев поэмы – двенадцати красногвардейцев – тоже, как сказано, лишено всякой (курсив мой. – В. Г.) романтической приподнятости». Тут достаточно ссылки на самый образ красногвардейского патруля, печатающего «державным шагом» марш «в даль» будущего. Но столь же неправомерно отрывать произведение А. Блока от конкретной обстановки, его породившей и в нем отразившейся, и видеть в поэме только романтически-условное и романтически-возвышенное прославление стихии Революции.

В книге Е. Никитиной подвергаются сопоставительному анализу стихотворения и поэмы разных авторов, так или иначе использовавших традиционную символику «ветра». В конце ряда – «За далью – даль» А. Твардовского. Отмечено, что «ветер века», дующий «в наши паруса», – «совсем блоковский образ, но (!) он венчает размышления о пути народа, который дружен с временем, который идет вперед при попутном ветре истории». Вроде бы все правильно, всем сестрам по серьгам. Но не получается ли здесь невольного умаления подвига тех, кто тоже по-своему «дружен с временем», идя вперед наперекор встречному, опаляющему ветру, мировой «вьюге»?! Не в «попутности», очевидно, дело. И «Двенадцать»»венчали» размышления о пути народа в революцию, возникшие у А. Блока. Я уж не говорю о формализации образа – злополучный «ветер» перепархивает в книге Е. Никитиной к стихам С. Есенина и В. Луговского.

Отступления от историзма, хотя и носят частный характер, все же не столь редки в рецензируемом исследовании. Это достаточно ясно проявилось в характеристике лирики А. Ахматовой. Представления об ее полной отчужденности от гражданских интересов требуют точности. Так, Е. Никитина с сочувствием цитирует пятидесятилетней давности работу В. Виноградова, замыкавшего (1922) поэзию А. Ахматовой в «узкий круг «сердечных», личных проблем – «песню, молитву и любовь». Заметим, что кавычки к эпитету «сердечный» принадлежат автору книги. Конечно, можно бы ограничиться ссылкой на ставшие хрестоматийными стихи – «Мне голос был…» (кстати, приводимые и Е. Никитиной) или «Не с теми я, кто бросил землю…». Значение их было огромно, а повторять выстраданное много раз поэзия не обязана. Но дело даже не в этом. С пушкинской просьбой судить поэта по законам, им над собою установленным, вежливо соглашаются, но не всегда ее выполняют.

В главе «Народность истинная и мнимая» Е. Никитина основное внимание уделила тому, как «радостное приятие революции изменяет весь эмоциональный настрой поэзии Сергея Есенина». Многое здесь выполнено впечатляюще – разговор о последовательном углублении есенинской «поглощенности происходящим», показ обновления образной системы его пооктябрьской лирики. Рецидивы вульгарного социологизма получают в работе Е. Никитиной убедительный отпор. Четко обозначены вехи расхождения и в дальнейшем окончательного разрыва С. Есенина с «крестьянствующими» Н. Клюевым и С. Клычковым, оказавшимися, в общем, чуждыми революционному обновлению деревенской России. На этом фоне досадной опечаткой оказывается разбор стихотворения Н. Клюева «О, Кто ты, родина? Старуха? иль властноокая жена?». Е. Никитина, справедливо указывая на ущербность «народности» Н. Клюева, из-за неточности выражения мысли, по сути, побивает… Блока: «Победительно подавая «голос из народа». Н. Клюев не замечает, как сам начинает вторить голосу Блока… Оказывается, и для него (!) Россия – тайна, непостижимая загадка, царевна в башне, ожидающая витязя. Он тоже (!) жалуется (!!) на «воли пламенный недуг», и неорганичность народности Клюева становится очевидной». Вот уж воистину странно.

В книге много свежего материала. Е. Никитина нашла место и время поговорить о таких русских поэтах, как С. Городецкий, В. Нарбут, М. Зенкевич, Ф. Сологуб, М. Волошин. Не беда, что мера историзма в характеристиках некоторых из этих полузабытых и малоизученных поэтов не слишком высока. Обидней другое – выяснение особенностей акмеизма и эволюции примыкавших к нему поэтов подчинено весьма спорному тезису: вот, мол, чем довелось «переболеть» Э. Багрицкому, прежде чем он пришел к «Думе про Опанаса». Самое включение в книгу следующей главы – «Преодоление традиций» – представляется делом искусственным. Для Э. Багрицкого – лирика вопрос об избавлении от чуждых влияний вовсе не был так значителен, чтоб это могло явиться поводом для пространного обзора модернистской поэзии начала века. Развитие Э. Багрицкого шло в целом стремительно и органично: «Я пух теряю, как петух здоровый». Но наши сомнения иного рода. Автор как бы «подверстал» концепцию героико-романтической поэмы первых революционных лет к «Думе про Опанаса». Самый подход к поэме не может вызвать возражений, но хронология здесь «подводит»: произведение Э. Багрицкого даже с натяжкой не отнесешь к литературе «на рубеже двух эпох». Да и поставлено оно в удивляющий перечень: «рядом с поэмами Маяковского, Есенина, Асеева, Пастернака, написанными к 10-летию Октября». Хотя об Есенине в этом плане ничего не известно..

У читателя может создаться впечатление, что работа Е. Никитиной, как принято говорить, «состоит» чуть ли не из одних недостатков и обмолвок. Жаль, если бы случилось именно так. Скажу не ради «баланса» и с полной убежденностью: перед нами серьезное исследование, вобравшее в свою орбиту обширный поэтический материал. Спорные, неточные утверждения и оценки Е. Никитиной как раз и связаны с его сложностью и малоизученностью. Автор собирается продолжить свой труд (впереди разговор о В. Маяковском, Д. Бедном, пролетарских поэтах) и готовит к выпуску его вторую часть. Хотелось бы надеяться, что Е. Никитина окажется чуткой к критическим замечаниям, высказанным не только здесь, но и другими рецензентами книги, что позволит поднять историко-литературный уровень нужного и полезного издания.

Цитировать

Гальперин, В. Перед лицом Октября / В. Гальперин // Вопросы литературы. - 1972 - №3. - C. 189-191
Копировать