Перечитывая Федина

Б. Брайнина, Федин и Запад, «Советский писатель». М. 1980. 375 стр.

Новая работа Б. Брайниной привлекает внимание уже своей темой.

Запад занимает огромное место и в жизни, и в книгах К. Федина. Достаточно вспомнить, что действие большинства его произведений 20 – 30-х годов, в том числе его известных романов – «Города и годы», «Братья», «Похищение Европы», «Санаторий Арктур», – совершается за рубежом, иногда частью, иногда полностью. Федин, не боявшийся подходить к литературе с тематическими определениями, сам не раз говорил о «теме Запада» в своем творчестве. Он отмечал, в частности, что работа над трилогией «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер» означала для него отход от этой темы и «обращение к чисто русскому материалу», что «являлось не только давно созревшим сильным желанием, но и было выражением моих поисков большого современного героя».

Но, конечно, тема «Федин и Запад» не сводится для исследователя к вопросу о том, где происходит действие его книг. Тема эта неизмеримо шире и представляет собой важнейший аспект основных проблем творчества писателя. Истинное ее зерно – вопрос о новаторстве советской литературы, о мировом значении русской революции и новых путях истории, открытых ею.

С этой точки зрения мы можем уточнить слова самого писателя. Само собой разумеется, и ранние книги Федина, где присутствует «чисто русский материал» (если воспользоваться его собственным выражением), играя в них важнейшую роль, и поздние вещи Федина, в том числе его трилогию, охватившую три десятилетия русской истории, нельзя исключить из «западной темы» хотя бы уже потому, что все, связанное в ней с Отечественной войной, – это тоже ведь «западная тема». В автобиографии, рассказывая о своем пребывании на Нюрнбергском процессе, Федин писал: «О многом заставила подумать русского человека Западная Европа за годы второй мировой войны».

В то же время, по свидетельству Б. Брайниной, Федин говорил: «Мне очень хотелось бы, и я надеюсь написать книгу, состоящую из картин Запада и рассказывающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей». Известно и название этого предполагавшегося мемуарного романа: «Хождения на Запад» («Новым романом будет закончена пятитомная эпопея о Западной Европе, – полушутя-полусерьезно сказал он однажды», стр. 225).

Важна, однако, другая сторона темы «Федин и Запад», которая с годами становится все актуальнее, – исследование той жизни, которой живет наследие Федина как органическая часть советской литературы за рубежами нашей страны. Книги Федина переведены сегодня на двадцать языков мира, они изучаются во многих странах, внимательнее всего в странах социалистического содружества, где появились серьезные исследования о его творчестве¹. Сегодня следует говорить уже о международном «фединоведении».

До сих пор, однако, нет обобщающей работы, посвященной многообразным связям Федина с зарубежным миром. Мы можем говорить только о подходах к такому исследованию, об отдельных интересных и плодотворных сопоставлениях, о некоторых – еще немногочисленных – разработках частных аспектов этого вопроса и т. п. Нет соответствующей главы и в предыдущей книге Б. Брайниной «Константин Федин. Очерк жизни и творчества» ². «Западная тема» проходит здесь, так сказать, пунктиром, не будучи рассмотрена специально.

Теперь наступило время для ее специального рассмотрения. К этому побуждает и то обстоятельство, что сегодня, знакомясь с ранее неизвестными материалами, появившимися в печати после смерти Федина, обращаясь к его творчеству, мы вольно или невольно по-новому воспринимаем его книги, перечитываем их.

Поэтому хорошо, что новая работа Б. Брайниной не замкнута в пределах конкретного разговора о зарубежных связях Федина в непосредственном смысле слова, Она построена широко, как монография о творчестве писателя, хотя и с преимущественным вниманием к теме, сформулированной в названии.

Первые четыре главы монографии посвящены четырем первым романам Федина, две последующие – трилогии. Главное в этих главах – уверенная демонстрация актуальности фединского творчества. Здесь важны не только оценки объективного исследователя, но и автокомментарий самого Федина, всегда отличавшийся трезвостью и выверенностью формулировок. В начале книги (содержащей много личных свидетельств автора, которые приобретают научную ценность) Б. Брайнина воспроизводит свою беседу с писателем в 1974 году, когда исполнилось пятьдесят лет со времени выхода в свет романа «Города и годы». Федин сказал тогда: «…Роман мне близок и сейчас. Очень близок». И добавил: «Это го, с чего стоило начинать литературную жизнь»

Известны слова Федина о первых шагах молодой советской литературы: «Война и революция были основой нашего переживания», «Города и годы» поднимали главную тему времени и решали ее бескомпромиссно, в революционном духе. Запад представал в этом романе глубоко расколотым, «многоликим» (слово К. Федина). В то же время он был совсем рядом – его контрасты тесно переплетались с тем, что происходило в те годы на просторах России. Сегодня мы внимательнее относимся к тому, что в этом романе показаны как смертельные враги два немца, воплощающие две ипостаси Германии, – революционер Курт Ван и маркграф фон цур Мюлен-Шенау, о котором Федин позднее сказал, что он был бы «отмечен со временем золотым знаком гитлеровской партии».

Эта подтвержденная историей зоркость молодого Федина раскрывается и при сопоставлении его первого романа с европейской литературой 20-х годов. Чаще всего такие сопоставления делались с книгами писателей так называемого «потерянного поколения». Повод для этого дал сам Федин, отметивший в послесловии к переизданию романа в 1947 году, то есть после Отечественной войны, известное сходство своего героя Андрея Старцова с героями этих книг и в то же время его отличие – ибо, по Федину, гибель Старцова была предопределена не тем, что он стал жертвой войны, а тем, что он не смог пойти путем революции.

В ходе изложения Б. Брайнина уточняет некоторые наблюдения и выводы, сделанные ею ранее, в частности, и по отношению к образу Андрея Старцова. Она в большей мере подчеркивает сейчас в нем черты искренности, честности, не ведущие к его оправданию, но делающие его судьбу трагической, а в Курте Ване, не отрицая его исторической правоты, она резче отмечает механистичность мышления, холодный автоматизм. В этом образе, о котором так много писали и спорили в критике начиная с самых первых откликов на роман «Города и годы», известные противоречия мышления самого Федина тех лет переплелись с противоречиями немецкого революционного движения, ибо Курт Ван, конечно, образ очень «немецкий», хотя он в романе, как пишет Б. Брайнина, и «символизирует время, великое, и беспощадное к ошибкам», Можно согласиться с исследовательницей, что «эмоциональная глухота» Курта Вана была в известном смысле «следствием подспудных влияний сытой, тупой шовинистско-милитаристской среды», которую он «возненавидел потом, пройдя через войну и вдохнув живительный воздух русской революции» (стр. 14).

Столь же актуальна сегодня проблематика романа «Братья», в котором, по справедливому замечанию Б. Брайниной, тема воинствующего гуманизма повернута к проблемам искусства. Федин, как известно, неоднократно говорил о тесной связи, существующей между «Братьями» и романом «Города и годы», и даже выражал желание, чтобы эти книги были изданы вместе, под одним переплетом. Связь здесь не прямая (ни один из героев первого романа не переходит в другой), а идейно-тематическая; «Братья» поднимали те же вопросы, от которых зависели судьбы России и судьбы русской литературы. Б. Брайнина справедливо говорит, что «Города и годы» и «Братья», «по существу, составляют дилогию» (стр. 33). Поэтому такое значение с точки зрения авторского замысла приобретают финальные сцены этого романа, в которых композитор Никита Карев, пройдя долгий и сложный путь, по-разному в разное время понимая свои отношения с революционной родиной (и своего искусства с революцией), возвращается в Россию.

Успех его симфонии, названной Ю. Шапориным «симфонией-романом», – это, как показывает Б. Брайнина, успех музыки, созданной в подлинно национальных традициях и «запечатлевшей на себе все то великое, что принесла нам революция» (стр. 57).

Кстати сказать, статья Ю. Шапорина, введенная в текст романа, – отнюдь не литературная мистификация. Б. Брайнина подробно рассказывает об этом интересном литературном факте, привлекшем сравнительно мало внимания. Федин, работая над романом, постоянно советовался с Ю. Шапориным, с которым был дружен, и даже попросил его написать статью о своем герое-музыканте. «Шапорина, – говорит Федин, – захватила эта мысль – критическим словом передать свое отношение к такого типа художнику, – и он, приняв мое предложение, очень быстро его осуществил». Работая над завершением романа, Федин заранее определил, куда он «вставит» статью своего друга, подписав ее его подлинным именем³.

Эпизод этот свидетельствует о редкой силе воплощения в словесном искусстве процесса музыкального творчества.

То, что Никите Кареву автор передал многое из своего личного жизненного опыта, очевидно. Но мне кажется, что Б. Брайнина поступила правильно, обратив внимание в новой своей книге прежде всего не на отдельные совпадения биографических фактов, а на внутреннее сходство героя и его создателя в их отношении к творчеству. Некоторые высказывания самого Федина указывают на это. В письме к А. М. Горькому от 8 марта 1928 года, которое цитирует Б. Брайнина, он говорил, что работал над романом, «пожалуй, так же упрямо, как мой Никита над музыкой».

Без описания этого упорнейшего, подвижнического труда ради достижения совершенства, ради воплощения в искусстве правды эпохи, – труда, ставшего смыслом жизни художника, – образ Никиты Карева был бы бледнее и его вновь укрепившаяся связь с родиной менее убедительной. Ибо через понимание своего искусства выражается его патриотическое сознание. Именно поэтому в статье о симфонии Карева, написанной Ю. Шапориным, говорится:

«Есть произведения, которые, несмотря на сложность их языка, сразу впечатляют слушателя своей сущностью, быть может потому, что в основе их лежит ясность и убеждающая искренность».

Романы, созданные Фединым в 30-е годы – «Похищение Европы» и «Санаторий Арктур», – непосредственно сталкивают два мира – Советский Союз и буржуазный Запад – в сюжете, в судьбах героев, в самом замысле. «Похищение Европы» в дискуссиях 30-х годов (книга вызвала острые споры) Федин называл «политическим» романом (тогда этот термин еще не употреблялся), и для этого есть все основания. Это самое публицистическое произведение Федина-художника. Интересно, однако, приведенное в книге Б. Брайниной более позднее свидетельство автора, согласно которому он признавал (в письме 1970 года), что композицию романа держит «этическая тема». «Я бы добавил теперь, – пишет Федин, – и всю идейно-образную систему. Этическая тема решительно выпала из западноевропейской литературы (модернистской, которая сейчас преобладает)».

«Этическая тема» – это проблема нравственного содержания искусства и жизни, проблема гуманизма, глубоко занимавшая Федина во все годы его деятельности, поворачивающаяся здесь противопоставлением молодого советского общества и советского человека изжившему себя, готовому на преступления старому миру.

Такое понимание романа «Похищение Европы» связывает его непосредственно с «Санаторием Арктур», в котором эта мысль стала внутренней движущей пружиной столкновения характеров.

«Санаторий Арктур» написан как «ответ» на «Волшебную гору» Т. Манна. «Волшебная гора» сделала распространенным в европейской литературе сюжет, построенный на взаимоотношениях больных людей, существующих в замкнутом мирке горного туберкулезного санатория (будь то «Жизнь взаймы» Э. -М. Ремарка, упомянутая Б. Брайниной, или «Последняя глава» К. Гамсуна, не упомянутая в ее книге). Герой «Санатория Арктур» советский человек Левшин, оказавшийся внутри такого мирка, становится наблюдателем и участником западной буржуазной жизни, он ощущает себя чужим среди чужих ему людей. Выздоровление Левшина вопреки безжалостной болезни обретает символическое значение (как и в «Волшебной горе» и других книгах, порожденных ею и полемизирующих с ней), Смысл этого символа необычен для западной литературы: коллективизм общества, которое сформировало Левшина, дает ему силы выздороветь. «У нас не так» – вот лейтмотив, проходящий через всю книгу, самые горькие страницы которой посвящены одиночеству и обреченности тех, кто не смог выстоять против «холода» жизни.

Человек советского общества как носитель нового нравственного идеала, как антитеза буржуазному Западу – один из глубинных лейтмотивов трилогии «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер». В письме 1961 года (это письмо в редакцию журнала «Нью-уорлд ревью» приведено в книге Б. Брайниной) Федин писал, что «это романы русских судеб и – может быть – история того характера, которым стал известен советский человек, выросший из небывалых испытаний народа революцией, войнами, строительством нового мира». Жаль, что анализ трилогии сравнительно редко включается в общие размышления, касающиеся темы монографии, и связан с ней, в сущности, только формально, через отклики на трилогию за рубежом и международные дискуссии о судьбах романа.

Органично входит в замысел книги глава «Вечный спутник», в которой речь идет о толстовской традиции в русской литературе (прежде всего в связи с работой Федина над трилогией). «Толстовская традиция, – приводит Б. Брайнина слова Федина, – подспудно лежит в нашей литературе – от нее идет все лучшее».

Без учета того, какое место во взглядах на искусство Федина занимает русская классическая литература, невозможно правильно представить себе его отношение к культуре Запада.

Федин сравнительно много писал о зарубежных художниках слова; великими из великих были для него, наряду с Толстым, Гёте и Бальзак. На протяжении всей своей жизни, и в ранние годы, и позднее, когда он возглавлял Союз писателей СССР, он встречался со многими крупнейшими представителями европейской культуры XX века. Ромен Роллан, Герберт Уэллс, Арнольд Цвейг, Ганс Фаллада, Халлдор Лакснесс, Дора Габе, Мартин Андерсен-Нексе, Иоганнес Бехер, Бертольт Брехт, Анна Зегерс, Вилли Бредель – вот далеко не полный список имен, которые должны быть названы в этой связи в первую очередь. Иногда эти знакомства переходили в стойкую личную привязанность, но даже краткие встречи всегда были (благодаря таланту общения, свойственному Федину, благодаря его неизменному стремлению за малым, конкретным, увидеть значительное, общее) необычайно содержательны и внутренне насыщены. Это были действительно встречи «мастеров культуры» в том смысле, какой вкладывал в это выражение М. Горький.

Я думаю, Б. Брайнина правильно делает, не отделяя друг от друга и не «разводя» по разным рубрикам писателей современных и классиков, русских и зарубежных, ибо К. Федину было в высокой степени свойственно «хозяйское» отношение к мировой литературе, отношение к великим художникам прошлого и современности как к «вечным спутникам». Б. Брайнина начинает эту часть своей книги с главы о дружбе Федина с Горьким, которая сама по себе уже есть существеннейшая часть истории советской литературы.

Как известно, именно Горький познакомил Федина с Роменом Ролланом. Отношение Федина к Роллану было отмечено особой близостью. Федин писал, как всегда словно «измеряя» деятелей зарубежной культуры великими русскими именами: «Если говорить о писательском типе, то призвание Роллана звучало в ключе Герцена и Чернышевского, Льва Толстого и Горького. Из западных европейцев он один так близок русской традиции писателей – учителей, проповедников, революционеров».

Теплые чувства связывали Федина и с С. Цвейгом, с которым он переписывался с 1928 года. Особым было отношение Федина к Л. Франку. В автобиографических заметках, впервые опубликованных в книге Б. Брайниной (эти заметки, относящиеся к 1947 году, представляют большой интерес для каждого, кто занимается историей советской литературы), Федин, упоминая множество имен иностранных писателей, с которыми он был лично знаком, только в связи с Л. Франком употребил слово «дружба». Между тем статьи Федина о Л. Франке далеко не всегда можно назвать панегирическими, в них много есть горького и отстраненного. Но Л. Франк был близок, думается, Федину своим внутренним обликом, их связывало «артистическое сродство душ», как справедливо говорит Б. Брайнина. Это был неуступчивый, предельно честный перед самим собой художник, необычайно требовательный к себе. Начало первого романа Л. Франка «Разбойничья шайка» Федин считал «образцом реалистической прозы». Известен рассказ самого Л. Франка о том, как он работал над первым абзацем книги (в автобиографической книге «Слева, где сердце»). Из этого рассказа следует, что начальную фразу романа он писал несколько недель, а следующие полстранички – в течение трех месяцев, «причем работал весь день, до позднего вечера». Недаром Федин любил повторять слова Л. Франка: «…Кто не умеет вычеркивать, должен еще многому научиться».

На протяжении всех лет Федин был связан с немецкой культурой. Германию он назвал однажды «как бы одним из главных действующих лиц» романа «Города и годы». Последние десятилетия жизни Федина отмечены пристальным вниманием к становлению и росту Германской Демократической Республики, к ее литературе, к ее писателям старшего и новых поколений. Деятели культуры ГДР отвечали ему чувством взаимности. Приведу слова А. Зегерс, глава о которой в книге Б. Брайниной принадлежит к наиболее содержательным. А. Зегерс писала о Федине: «Его молодое и светлое лицо, где бы он ни шел и ни стоял, на трибуне съезда в Москве или на лесной тропинке в Гарце, несет на себе ясные приметы прожитой им русской жизни, его советской Родины, его истории, его общества, его природы. И в то же время он, как никто иной, понимает, что происходит в немцах и вокруг них, в людях молодых и старых, он понимает их поступки и их слова, их грехи и их заслуги».

Мир каждого большого художника представляет собой некое единство, и с какой бы стороны мы ни подходили к его изучению, мы неизменно придем к главному, к сердцевине этого творческого мира. Б. Брайнина приводит в конце книги отрывок из воспоминаний Вс. Иванова о встрече молодых тогда писателей с Горьким в 1921 году и слова Горького о том, что им предстоит путь за рубежи нашей страны. Вс. Иванов подумал тогда, что это преувеличение.

Вс. Иванов добавляет: «Не думал так разве только Федин. И вовсе не потому, что он был заносчив или самоуверен, – в те дни мы были очень скромными, даже, может быть, и чересчур, – а потому, что, пожалуй, он один понимал, что именно путь советского писателя, идущего по России, не может миновать Европы».

Рассмотрение наследия Константина Федина с точки зрения многообразных его связей с зарубежным миром – необходимая часть исследования советской литературы в контексте мирового литературного развития, и оно, без сомнения, будет продолжено. Новая книга Б. Брайниной, отличающаяся широтой постановки вопроса, – удачное ему начало.

1. Среди авторов – М. Заградка (Чехословакия). В. Дювель (ГДР), Х. Дудевский (Болгария) и др.[↩]
2. Последнее (пятое) издание вышло в свет в 1962 году.[↩]
3. См.: С. Левит, Юрий Александрович Шапорин, «Наука», М. 1964; а также письмо К. Федина Ю. Шапорину в сб. «Творчество Константина Федина». «Наука», М. 1966, стр. 400.[↩]