Пародическое цитирование в «Безумном волке» Н. Заболоцкого
Поэма Николая Заболоцкого «Безумный волк» (1931) – произведение «задержанное», то есть своевременно не соотнесенное с историко-литературным контекстом. Оно было опубликовано после смерти поэта в 1965 году. Лишь относительно недавно, причем в зарубежной славистике1 (опередившей в этом отношении отечественные исследования), «Безумный волк» был прочитан на широком фоне русской и советской культуры: обозначена связь между образом «нового леса» и господствующими идеями социализма, где «члены общества работают сообща под руководством мудрого Председателя», испытывают «энтузиазм по поводу НТР»2 и не поют панихид по отринутому прошлому3.
«Безумный волк» имел особое значение в творческом развитии Заболоцкого, и сам поэт это сознавал. Никита Заболоцкий сообщает по поводу чтения у Пастернака в августе 1953 года: «Кроме «Безумного волка» Николай Алексеевич читал и другие свои стихи. Поэма понравилась Пастернаку, и его авторитетное мнение было очень важно для Заболоцкого, ибо сам он считал это произведение одним из своих серьезных достижений, чем-то вроде своего «Фауста»»4. Эта оценка говорит и о большой философской нагрузке произведения, и о связи его с гетеанским текстом5 (как известно, в неопубликованном сборнике 1933 года поэму предварял эпиграф из Гете: «Hor’! Es splittern die Saulen ewig gruner Palaste»6).
В то же время гетеанские отсылки – это вовсе не единственный слой литературного претекста в поэме. «Безумный волк» построен и на пушкинских реминисценциях. Они прозрачны и, несомненно, рассчитаны на легкое опознание. Каждая из трех частей поэмы связана со «своим» пушкинским претекстом.
Глава первая, «Разговор с медведем», соотносится с пушкинской «Сказкой о медведихе» (1830). В своей неоконченной сказке Пушкин показал двух готовых к бою хищников: медведиху и мужика с рогатиной, их жестокие намерения («И сама мужику <…> выем»), кровавые подробности убийства («Он сажал в нее рогатину, / Что повыше пупа, пониже печени», «Распорол ей брюхо белое, / Брюхо распорол да шкуру сымал» и т. п.). Аналогично Волк Заболоцкого вначале еще не расстался со своим хищным естеством: «Я, задрав собаки бок, / Наблюдаю звезд поток»77. Его план самосовершенствования также связан с жестокими, кровавыми действиями – но теперь уже направленными на самого себя: «Я закажу себе станок / Для вывертыванья шеи. / Сам свою голову туда вложу, / С трудом колеса поверну». Его собеседник, медведь, в свою очередь предстает охотником-живодером: «Приятно у малиновок откусывать головки», «Конский я громила!» – говорит он.
Помимо мотивной преемственности «Сказка о медведихе» намечает также общую композиционную канву «Безумного волка». В обоих произведениях после сцен убийства в животном царстве следует собрание всех жителей леса. «В ту пору звери собиралися / Ко тому ли медведю, к боярину» – далее в «Сказке о медведихе» идет перечень лесных жителей с краткой характеристикой каждого: «Прибегал туто волк-дворянин, / У него-то зубы закусливые, / У него глаза завистливые, / Приходил тут бобр, торговый гость…» – затем ласочка, белочка, лисица, горностаюшка, зайка-смерд, целовальник-еж.
В «Безумном волке» это отразилось в главе «Собрание зверей», где на месте сословий выступают профессии: вслед за Волком-студентом представляются Волки – инженеры, доктора, музыканты, рассказывая «какое у них занятие».
Итак, «Разговор с медведем» заимствует у «Сказки о медведихе» образы, темы, мотивы, а поэма – композиционную канву. В речи Волка много слов, присущих языку Пушкина: для друзей и юных жен, ужель, презреть, светильник и т.п. В первой главе есть и цитата из «Евгения Онегина»: «Все это шутки прежних лет»## Д. Голдстейн сопоставляет эти слова Волка со строчкой пушкинского Пимена из «Бориса Годунова»: «Безумные потехи юных лет», а слова Волка:
- Goldstein Dana. Nikolai Zabolotsky: Play for mortal stakes. Cambridge University press, 1993.[↩]
- Тут допущен простительный иностранцу анахронизм: Научно-техническая революция – современница позднего Заболоцкого, а во времена создания «Безумного волка» это называлось индустриализацией.[↩]
- Goldstein Dana. Op. cit. P. 176.[↩]
- Заболоцкий Ник. Московское десятилетие: глава биографии Н. А. Заболоцкого // Московский вестник. 1991. N 1. С. 282; Заболоцкий Ник. Жизнь Н. А. Заболоцкого. М.: Согласие, 1998. С. 476 – 477.[↩]
- В новейших работах, касающихся этой проблемы, выявлены новые аспекты гетеанского контекста, приоритетного для Заболоцкого (ср.: Pratt Sarah.Nikolai Zabolotsky: Enigma and Cultural Paradigm. Evanston, Illinois: Northwestern university press, 2000. P. 27). Показано, что гетеанский контекст шире, чем адресация только к «Фаусту»; в частности, для художественной системы Заболоцкого актуальны вертеровские мотивы (Шайтанов И.»Лодейников»: ассоциативный план сюжета // Вопросы литературы. 2003. N 6).[↩]
- «Внемли! Раскалываются колонны вечнозеленого дворца» (см.: Заболоцкий Н. Поли. собр. стихотворений и поэм. СПб.: Академический проект, 2002. С. 630).[↩]
- »Безумный волк» цитируется по: Заболоцкий Н. Указ. соч. Все курсивы в цитатах мои. – С. Б. [↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2005