Пафос защиты социалистического Отечества

Чем больше удаляются от нас события Великой Отечественной войны, тем явственнее сказывается желание всесторонне, пристально всмотреться в облик ушедших дней, восстановить в полной мере славное, непотухающее прошлое. Запас памяти о минувшем не оскудел, не исчерпан. Он не иссякнет никогда. Мы всегда с чувством гордости будем вспоминать о том, как сражались советские люди на фронте и на партизанских тропах, доказывая жестокому, мстительному врагу, что человек, если он по достоинству носит это имя, никогда не подчинится фашизму, не склонит головы перед ним. Невозможное, казалось бы, для человека во время войны становилось обычным, нормальным.

Где были истоки этой энергии, этого великого порыва, этого героического деяния, рассчитанного не на мгновения, а на всю оставшуюся жизнь? Чувство любви к социалистической Родине, чувство патриотизма и интернационализма сделало человека сильнее, могущественнее. Некоторые западные буржуазные теоретики, так называемые советологи, пишут о том, будто в Великой Отечественной войне в неуступчивой борьбе схватились друг с другом две националистические стихии – немецкая и русская, два националистических мировоззрения – русское и немецкое. Это ложь! В войне столкнулись не нации, а идеологии, противоположные жизненные концепции – фашизм и социализм, каннибализм и демократия.

Во имя чего дрались, жертвуя единственным, никогда не возвратимым даром – жизнью, народы Советского Союза, славные партизаны Болгарии, Югославии, Чехословакии, воины Польши и других народов? Они дрались не за эгоистические интересы. Защищая свою жизнь и честь, они защищали все человечество от фашистского мракобесия. Это была борьба против озверевших, спущенных с цепи сил оголтелого империализма, против тьмы и человеконенавистничества. Мы сломали хребет фашизму, не позволили черной зловещей фашистской туче закрыть солнце, погасить свет, истребить разум.

Идут годы, стареют ветераны, растут поколения, лишь по книгам и кинофильмам знающие войну, а интерес к этой теме, к событиям тех героических лет в литературе не утихает, а возрастает. Советские писатели с первых же дней войны вступили в бой с врагом оружием художественного слова. Всем хорошо известны произведения, созданные в период войны, -романы, повести, рассказы, очерки, стихотворения, памфлеты, пьесы. Их авторы – А. Толстой, М. Шолохов, А. Фадеев, Н. Тихонов, Л. Леонов, А Твардовский, М. Исаковский, Б. Горбатов, К. Симонов, В. Кожевников, П. Павленко, И. Эренбург, А. Платонов, В. Гроссман, В. Овечкин, П. Тычина, А. Корнейчук, Я. Колас, Айбек, А. Исаакян, Г. Леонидзе и многие, многие другие. Литература была приравнена к штыку, бомбе, артиллерийским залпам. Это была литература патриотическая, интернациональная по духу, смелая, не знающая покоя и сна.

Литература военных лет не утратила своей действенной силы и поныне. Пламя опаляет лицо, когда читаешь эти произведения. Но жизнь есть движение. Без движения нет развития. Это естественно, это необходимо. Иначе остановится пульс, сердце перестанет биться. Поэтому и в литературе о войне, созданной писателями за последние годы, нетрудно обнаружить новаторские качества. Каковы же ее особенности? Доскональное исследование всех аспектов новой волны в разработке военной темы потребовало бы сотен и сотен страниц. Не хватило бы и увесистого тома для этого. Моя задача – наметить лишь некоторые линии, разобраться в отдельных ее чертах, которые кажутся мне важными, существенными.

Литература о Великой Отечественной войне многомерна, разнообразна по своим функциям и содержанию, по краскам, художественным особенностям. Создаются произведения так называемого панорамного типа – широкие, масштабные, в которых события войны рассматриваются со многих точек обзора. Сюда можно отнести романы К. Симонова, И. Мележа, Ю. Бондарева, А. Чаковского, И. Стаднюка, Й. Авижюса, Г. Березко, П. Проскурина, А. Ананьева, П. Куусберга, П. Сажина, С. Ханзадяна и других. Эти писатели любят внимательно, пристально рассматривать явления со всех сторон, найти скрытую связь, существующую между ними, нарисовать крупные, резко очерченные характеры, проследить за единоборством различных человеческих сущностей, различных представлений о жизни и смерти, о чести и бесславии, о высоком и низменном, о страхе и отваге. Романы эти густо населены людьми. Герои их включены в острейшие конфликтные борения, которые выступают движущей силой сюжетного развития.

Эти произведения неоднородны. К примеру, романы К. Симонова, П. Проскурина, И. Стаднюка, Г. Березко, П. Сажина, С. Ханзадяна по своей художественной структуре продолжают традиции реалистического эпического повествования, не нарушающего ритма времени, текущего сравнительно спокойно, не выплескиваясь из берегов. Романы же Й. Авижюса, О. Гончара, А. Беляускаса, П. Куусберга, В. Козаченко написаны в эмоционально напряженном стиле. В них учащенно бьется пульс, часто сдвигаются границы времени. Прошлое врывается в настоящее, настоящее убегает в прошлое, а грядущее растворяется в настоящем. Создается ощущение динамичности бытия, его внезапных, крутых перемен.

В литературе о войне возникают и укрепляют позиции также жанры мемуарно-документальные. Они неоднородны по своей структуре. В одних произведениях (например, в дневниковых записях К. Симонова, Б. Полевого, в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина) достоверным жизненным фактам и событиям отдано полное предпочтение. С завидной точностью, обстоятельностью, без желания что-то прибавить или убавить запечатлены в них будни войны с ее трагедиями и подвигами, с ее жестокостью и суровостью. У К. Симонова охвачен весь период войны – с первых дней до праздника Победы («Разные дни войны»). У Б. Полевого нить рассказа протягивается до октября 1946 года, когда в Нюрнберге состоялся суд над фашистскими преступниками («Эти четыре года»). Основа документального повествования А. Адамовича и Д. Гранина – величественные и трагические дни блокадного Ленинграда, быт, жизнь, сверхчеловеческая выдержка, стойкость его жителей.

В других произведениях мемуарно-документального характера, к примеру в романе грузинского писателя А. Каландадзе «Водоворот», реально точным, выверенным является лишь жизненный материал: участие советских партизан – русских, грузин, азербайджанцев- в движении Сопротивления во Франции, боевая дружба советских воинов и французских патриотов в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Но в «Водовороте» есть и вымышленные персонажи. Роман не претендует «а абсолютную точность всех фактов, на реальное су-, ществование всех героев, в нем изображенных. Документализм сочетается здесь с вымыслом, который призван сильнее, отчетливее выявить суть действительных событий. А в романе «Не говори, что лес пустой…» таджикского писателя Фатеха Ниязи почти стерты следы документальности. Взята лишь общая жизненная основа романа: во время Великой Отечественной войны Ф. Ниязи сражался в Белоруссии в партизанском отряде. Пролог романа возвращает нас к первым годам советской власти в Таджикистане, когда шла ожесточенная борьба с басмачами – наемниками империалистических государств, засылаемых в Таджикистан. Затем появляется фигура Давлята Сафоева – сына героя гражданской войны Султана Сафоева. Приняв эстафету отца, Давлят мужественно сражается с гитлеровцами на земле братской Белоруссии и гибнет. Отдельные детали боев белорусских партизан с немецко-фашистскими захватчиками летом 1943 года исторически правдивы, точны. Но роман Ф. Ниязи в целом нельзя отнести к документально-художественной литературе. Документ спрятан здесь внутрь сюжета, растворен в нем.

Произведения К. Симонова и Б. Полевого, созданные по всем законам жанра «чистой» документалистики, тем не менее (возможно, вопреки желанию авторов) разрушают устойчивые, заранее определенные границы документализма. В них как бы ненароком возникают художественные островки, появляются авторские зарисовки, сделанные размашистой кистью. Командир полка Семен Федорович Кутепов, встреченный К. Симоновым на могилевском направлении в самом начале войны, – лицо вполне реальное. К. Симонов подробно воспроизводит свой разговор с ним, обстоятельно рисует его внешний облик, сообщает биографические сведения. До встречи с Кутеповым писатель рассказывал о виденном на дорогах войны относительно спокойно, уравновешенно, хотя, естественно, и с чувством горечи, обиды, боли за неудачи наших войск в начальные месяцы войны. Когда же на страницы книги входит Кутепов, все вокруг как будто освещается иным – надежным – светом, невольно меняется и стилистика повествования. Слог К. Симонова становится упругим, взволнованным, чуть даже патетически-возвышенным. Кутепов – героическая личность, человек беззаветной храбрости, стойкий, волевой, решивший стоять насмерть на защищаемом им рубеже. Что бы ни случилось справа или слева, Кутепов не отступит, не отдаст врагу своих позиций. Из-за того, что другие плохо дерутся, менять своего поведения не будет. Погибнет, но не сделает ни шагу назад. Не отклоняясь от правды факта, К. Симонов укрупняет, художественно увеличивает виденное, создает в какой-то мере обобщенный героический характер.

Документализм в художественном произведении и подразумевает отбор, отсеивание впечатлений и наблюдений: из многотонной руды жизненного материала выплавляется чистая сталь емкого обобщения. В книге «Эти четыре года» Б. Полевой воспроизводит эпизоды, похожие на былинные сказания, на легенды. Вот один из таких эпизодов. Вера Васильевна Сахно, домашняя хозяйка из города Люботина, спасает сбитого в воздушном бою раненого советского летчика. Она знает: наверняка за его падением следили и дружеские, и вражеские глаза. Знает она и о том, что фашисты все вверх дном перевернут, чтобы найти летчика, и люто замучают того, кто осмелится его спрятать. Но Сахно не думает о грозящих ей опасностях. Все страхи и непокорные инстинкты самосохранения заглушены, подавлены одним желанием – спасти советского летчика, спасти, чего бы это ни стоило. С силой, для нее просто невероятной и невесть откуда взявшейся, эта немолодая уже женщина поднимает дюжего парня, волочит его в сарайчик на огороде, прячет в свежее сено, укрывает, загораживает досками, набрасывает на них всякий хлам… Потом сжигает парашют, перекапывает следы…

Когда мотоциклы свирепых, опытных жандармов, по очереди обшаривавших каждый дом, затрещали у ее ворот, внешне она выглядела совершенно спокойной и занималась обычным делом – чистила картошку. С огромным напряжением воли, с волнением, которое с непостижимой силой было загнано в закоулки души и никем не замечено, встречает она гитлеровцев. И те никого не находят. С трепетом читаешь этот эпизод. Б. Полевой чуть учащает пульс повествования, он незаметно включает в спокойные, казалось бы, строки электрический ток, заставляет их загораться и светиться.

Произведения К. Симонова и Б. Полевого носят дневниковый характер. Это определяет черты их художественной структуры, стилистическую тональность, хотя, как я уже говорил, в строгой документальной прозе то там, то здесь, вырываясь из тесноты и плотности жизненных обстоятельств, образовываются, скажем условно, «беллетристические» главки, тесно связанные с фактами, их породившими, но все же выделяющиеся своей эмоциональной силой, силой умного, как будто нечаянно рожденного обобщения.

Иногда документальный материал вторгается в ткань художественного произведения, соединяя вымысел с земной сущностью, убеждая нас в том, что то исключительное, необыденное, с чем мы столкнулись в книге, – не вымысел, а всамделишная правда. Думаешь так, когда читаешь роман В. Богомолова «В августе сорок четвертого…». Здесь цитируется немало служебных записок, шифротелеграмм, оперативных документов. Они включены в повествование столь тонко и умело, что события, происходящие в романе, приобретают конкретную реалистическую окраску, словно «одеваются» материальной плотью. Лексика, стиль этих «документов» так точно «реконструируют» первоисточники, что некоторые литературные критики впали в невольное заблуждение. Им показалось, что В.