Пафос – исследование
В. Перцовский, Продолжение поиска. Литературно-критические статьи разных лет, Новосибирск, Западно-Сибирское книжное изд-во, 1984, 144 с.
В одной из статей, вошедших в книгу «Продолжение поиска», В. Перцовский пишет: «Советская литература сегодня имеет дело с необыкновенно сложной, стремительно меняющейся действительностью, зачастую опрокидывающей устоявшиеся представления и нормы». И далее: «Постижение современности требует смелого, диалектически гибкого мышления, не пугающегося неожиданных и парадоксальных явлений, готового их принять и осмыслить» (стр. 71).
Это требование, которое диктует время и своеобразие нынешней социально-духовной ситуации, относится не только к собственно художественной словесности, но и к литературной критике, через литературные образы вглядывающейся в реальные общественно значимые процессы, стремясь постичь их внутреннюю логику и социально – исторический смысл, их нравственно-психологические предпосылки и последствия.
Сам В. Перцовский в своих критических работах старается максимально сообразовываться с данным требованием. Статьи, собранные в его книге, написаны в 70-е годы и объединены темой, а именно – нравственными поисками современной литературы. Именно под этим углом зрения вглядывается критик в поэзию Н. Рубцова, стараясь выявить не только оригинальное лирико-философское содержание его образов, но и их социальный, человековедческий смысл. Нравственная проблематика интересует критика и в исторической прозе В. Пановой, Ю. Трифонова, Б. Окуджавы, Д. Балашова, В. Шукшина. Но основное внимание В. Перцовского привлекают произведения, прямо обращающиеся к проблемам современности.
Объединяет работы В. Перцовского и единый метод подхода к художественным явлениям. В статьях критика социологический аспект анализа художественного произведения почти всегда тесно сопряжен с тонким пониманием и чувством эстетической специфики последнего, с учетом его внутриструктурных содержательных связей и глубоким проникновением в своеобразие авторской идейно-художественной концепции.
Именно такой, тщательно продуманный и внутренне целостный подход, думается, позволил критику, к примеру, в статье «Драматизм современного быта», опубликованной в самый разгар дискуссии о «городских» повестях Юрия Трифонова, предложить свою трактовку произведений писателя, во многом близкую, как нам представляется, авторской идейно-художественной концепции.
Эта концепция, по мнению В. Перцовского, прежде всего связана «с ощущением современной жизни огромного города как непрерывного движения, изменения, в которое вовлечены все и всё: дома, улицы, понятия, образ жизни, нравы, стремления и, конечно, судьбы миллионов людей, заполняющих до отказа городские кварталы. В этом движении неразрывно соединены «большое» и «малое» (стр. 51).
Критик верно связывал идею всеобщего изменения в повестях Ю. Трифонова с осмыслением писателем потока времени, влекущего людские судьбы, его противоречий, так или иначе воздействующих на души людей, на их духовно-нравственный облик.
О нравственном «обмене» трифоновских героев, об их «олукьянивании» писали многие – очень уж удобно ложилась исследуемая писателем коллизия в предложенную им же в заглавии одной из повестей («Обмен») образную «формулу». И в этом была доля истины. Но только доля. Важно было правильно понять позицию самого писателя, его идейно-эмоциональное отношение как к героям, так и к художественно поставленным проблемам. Нужно было выявить индивидуальные особенности его творческого подхода к действительности, ее художественного осмысления.
В. Перцовский дает точную этическую интерпретацию и оценку конфликтов и участвующих в них характеров в повестях Ю. Трифонова. Не впадая в поверхностную морализацию и не прибегая к расхожим нравственным «клише» вроде «мещанства», которым многие критики «побивали» героев Трифонова, критик очень определенно высказывался по поводу такого жизненного явления, как тот же «обмен»: «Но они (герои. – Е. Ш.) трижды неправы, пытаясь переложить на обстоятельства и время свою вину перед обществом и близкими людьми, перед своей совестью. Ссылаясь на стремительные изменения в жизни современного города, можно действительно внушить себе, иллюзию такого оправдания – но только иллюзию. Бремя, казалось бы, все разрешает, все излечивает; но в том-то и драматизм трифоновского финала, что мы явственно чувствуем: это разрешение чисто внешнее, ложное, кажущееся» (стр. 54).
Здесь существенно не только то, что нравственная позиция писателя близка критику и в значительной мере совпадает с его собственной, но и то, насколько адекватно прочитаны произведения писателя, которому в этом отношении, прямо скажем, не очень повезло. Как мы помним, спор Трифонова с его критиками и взаимное недовольство и непонимание продолжались вплоть до последних лет жизни писателя.
В Перцовский, хотя его некоторые статьи и публиковались в дискуссионном порядке, весьма бережен в обращении с произведением, не стремится произвольно подчинить его художественную идею собственной концепции. И это, заметим, при том, что концепция у него всегда действительно есть. Но она не навязывается материалу, а органично вырастает из него, из его идейно-художественного своеобразия.
В частности, это относится и к трактовке критиком финалов трифоновских повестей. В. Перцовский справедливо указывает на неразрешенность художественного конфликта в этих финалах и связанные с ней их драматизм и открытость, на их проблемность. В самом деле, «жизнь у Трифонова не разрешает противоречий и драм, но лишь присыпает их песком забвения, под которым остаются кровоточащие, живые проблемы» (стр. 138 – 139).
Вместе с тем пафос статей В. Перцовского не только нравственный, но едва ли не в большей степени социально-аналитический. Эта особенность во многом определяет и тот круг произведений современной литературы, который критик избирает для анализа и на основе которого строит свою концепцию. Критик обращается к произведениям Ф. Абрамова, В. Астафьева, Г. Бакланова, Д. Гранина, В. Конецкого и др. Указанной особенностью подхода определяется, в частности, и постоянный интерес критика к творчеству Ю. Трифонова.
«Все дело в том, что его подход к жизни не столько публицистический и нравственный, – пишет В. Перцовский, – сколько, так сказать, социально-исторический: его герои, их беды, сама их вина – это для него часть нашей жизни, часть общего потока, движения ее, которое так глубоко волнует писателя» (стр. 55).
Художественное исследование текущей литературой новых, непознанных явлений современной общественной жизни и ее противоречий – вот что в первую очередь привлекает критика. Эти явления возникают в самых разных областях её, в том числе и в такой социальной, как справедливо подчеркивает он, сфере жизни, которую условно можно обозначить как «личное» или как «быт» (словечко, вызывавшее недоумение Трифонова его несоответствием огромной значимости скрытой за ним близлежащей к нам жизни). Именно поэтому критик отстаивает право и необходимость обращения литературы к этой сфере, без которого действительно проблематичной становится многосторонность, объемность художественного познания современного человека.
Правда, сегодня уже кажется несколько чрезмерной энергия, с которой В. Перцовский обосновывает значимость бытовой темы, особенно применительно к Трифонову. Что Трифонов далеко не бытовой писатель – это, кажется, уже ясно всем, хотя, чего греха таить, есть критики, которые будут отстаивать иную точку зрения, есть и такие, которые и социальность этого писателя склонны считать слабой стороной его прозы.
Гораздо более верной является другая мысль, в ее справедливости убеждаешься, когда читаешь работы того же В. Перцовского, которые доказывают, что творчество Трифонова не умещается ни в одну из этих характеристик. Человеческие отношения, на которые неумолимо накладывает свою печать время, их нестабильность и драматизм осмысливаются писателем с такой художественной глубиной и пониманием человеческой души, что вполне правомерно говорить о его философском постижении современного человека.
Однако и сегодня по-прежнему остается актуальной и по существу верной мысль В. Перцовского о расплывчатости, неопределенности термина «мещанство», которым часто – к месту и не к месту – оперируют многие критики. «Неясность социальною адреса в сочетании с резко отрицательной эмоциональной окраской в таких случаях делает термин «мещанство» крайне ненадежным для социального анализа…» (стр. 47).
Актуальность этой мысли связана прежде всего с качественными изменениями в системе художественного конфликта в современной прозе. Важнейшее из них, по наблюдению критика, – отсутствие социально-классового противопоставления «героя» и «антигероя» во многих произведениях текущей литературы, в отличие, к примеру, от литературы 20 – 30-х годов с ее антимещанской, классово разоблачительной линией. Это означает, что в большой степени изменяется и трактовка отрицательного персонажа в литературе.
Критик правильно отвергает взгляд, согласно которому современный «антигерой» может быть только мещанином, то есть человеком «с классово враждебной идеологией и психологией» (стр. 73). Мещанство – реальный социально-психологический феномен, но списывать на его счет большинство негативных явлений, существующих в нашем обществе, значит способствовать превращению этого понятия в миф. Гораздо важнее пристальнее вглядеться в каждое отдельное явление, осмыслить его в свете сегодняшнего дня.
И концепция «потребительства», на которую опираются критики, видящие в современном «антигерое» прежде всего мещанина, не может объяснить всех реальных процессов в нашем обществе, поскольку, как замечает В. Перцовский, «становление нового образа жизни – процесс объективный» и «ценности «потребительского» плана не могут не иметь для всех нас значения» (стр. 77). Другое дело, что и здесь возможны определенные издержки и искажения.
Социологические размышления критика, его постоянное соотнесение художественных конфликтов с жизненными противоречиями заслуживают тем большего внимания, что они достаточно убедительно подкрепляют и углубляют его наблюдения над текущей литературой.
Следует отметить и то, что анализируемые произведения рассматриваются критиком в контексте текущего литературного процесса, в сопоставлении с более близкими или более далекими по своим идейным акцентам художественными явлениями, в соотнесении с предыдущими литературными периодами, с более отдаленными историко-литературными параллелями, что позволяет ему с большей эффективностью выделить определенную тенденцию, проследить качественные изменения в большем масштабе.
В. Перцовский считает, что усложнение трактовки отрицательного героя и его социальной оценки в современной прозе во многом связано с исследованием такого свойства характера, как моральная облегченность. Именно оно вызывает у писателей особую тревогу. К примеру, «эпицентром трагедии» в «Прощании с Матёрой» В. Распутина, по мнению критика, является «легкость прощания в стремительность забвения» (стр. 80), проявляющиеся у самых разных персонажей и порождающие трагический пафос повести.
Вряд ли все-таки эта грань художественного конфликта является его трагедийной сущностью; здесь критик, думается, несколько «спрямляет» художественную мысль Распутина, однако само по себе данное наблюдение представляется очень интересным и плодотворным. Важно также при этом отдавать себе отчет, что «затмения» нередко теряющего себя фронтовика Павла, так и не пришедшего в себя после войны, совсем иной художественно-психологический феномен, нежели легкомыслие Петрухи или бесхозяйственность строителей поселка. У Распутина здесь другое, более глубокое, не укладывающееся в формулу «моральной облегченности». Но тема забвения вбирает и этот мотив.
Совершенно справедливо напоминая о плодотворности использования в критическом анализе исследования художественного типа, который «предполагает открытие нового, до сих пор не понятого обществом явления» (стр. 122). В. Перцовский именно на этом пути делает ряд очень существенных наблюдений.
К примеру, он дает, на наш взгляд, блестящий анализ «типа сознания», запечатленного Трифоновым в образе Вадима Глебова в «Доме на набережной», осмысливая различные его параметры – социальный, психологический, нравственный. Рассматривает критик его и в историко-литературном, типологическом ряду, что тоже позволяет более глубоко понять его сущность.
Вот как определяет В. Перцовский «глебовщину», основное свойство которой – «органичность конформизма» – действительно явилось подлинным художественным открытием Трифонова: «Безмерная гибкость и податливость самосознания, инстинкт самосохранения, принимающий форму нравственного чувства…» (стр. 85).
Основывается же «глебовщина»»на последовательном отрицании всякого значения и роли личности («что же мы можем, несчастные лилипуты?»). Глебов успешно убеждает себя в том, что поступки людей целиком и полностью определяются обстоятельствами; а если так, то о какой вине человека вообще может идти речь?» (стр. 87).
Рассматривая характеры, раскрывающиеся преимущественно в сфере социального деяния, критик отмечает, что моральная облегченность, покорность обстоятельствам приводит к искаженному пониманию личностью ее общественных функций. Главным для такого типа героя становится «сохранение роли, то есть желанной, удобной для него формы социального бытия» (стр. 91).
Привлекательная черта работ В. Перцовского – последовательность развития его критической мысли. В каждой новой статье критик стремится углубить концепцию, уточнить свою позицию, используя свежий материал, расширяя поле исследования, делая новые наблюдения и обобщения.
В статье «Авторская позиция» в литературе и критике» В. Перцовский, основываясь на своих предыдущих выводах, приходит к важному и вполне обоснованному заключению, что с изменением трактовки «антигероя» трансформируется вся структура художественного конфликта. Это проявляется прежде всего в том, что в его построении исчезает полярность, когда на одном полюсе — добро, на другом – зло и соответственно альтернативно распределяются авторские, симпатии и антипатии.
Такая структурная, особенность конфликта была характерна для литературы конца 50-х – начала 60-х годов и была обусловлена, по словам критика, нравственной нормативностью, в которой выразились нравственный максимализм «середины века», необходимость восстановления нравственных норм в их правах.
В 70-е годы, как отмечает В. Перцовский, выдвигаются тенденции «антинормативные» – в связи с тем, что «значительно усложнилось чувство соотношения этих норм и реальной действительности» (стр. 120), возникла потребность в более глубоком социально-художественном анализе, в пересмотре и расширении сложившихся оценок. Поэтому и «нормативная» литературно-критическая мысль испытывает нередко определенные трудности как в истолковании произведения, так и в понимании авторской позиции, что угрожает ей отставанием от литературы в познании реальных жизненных процессов и противоречий.
Так, негативная оценка главного героя пьесы А. Вампилова «Утиная охота» в критике сводилась преимущественно к моральному назиданию, порицающему поведение Зилова, и именно поэтому была недостаточна в плане социального анализа. В. Перцовский подчеркивает особое значение в пьесе зиловской компании, своеобразной «микросреды», представляющей собой определенное общественное явление, а не просто моральную аномалию. И судьба героя, и авторское отношение к нему, по мысли критика, не могут быть оценены однозначно: «тема вины Зилова и расплаты за нее переплетается с чувством беды» (стр. 133).
Книга В. Перцовского «Продолжение поиска» – не только о художественных и нравственных поисках литературы. Она сама носит поисковый характер, в ней отчетливо выразилось стремление критика конкретно-исторически осмыслить своеобразие сегодняшней социально-духовной и литературной ситуации. Можно не соглашаться с какими-то конкретными суждениями его, можно спорить с ним и о более принципиальных вещах, на то, что высказанное им основывается на серьезном и вдумчивом наблюдении за литературным процессом, не подлежит никакому сомнению.