П. А. Кропоткин. Русская литература. Идеал и действительность

Теоретик анархизма в этой книге выступает в не совсем обычной роли – историка русской литературы. Издание представляет собой курс лекций, прочтенных им в Америке в 1901 году, которые он, существенно дополнив, издал в 1905-м на английском языке. Теперь эта книга переведена на русский.

Образованнейший человек, Кропоткин порой пренебрегает точностью и полнотой в целях популяризации и доходчивости. Он выбрасывает из истории литературы период с XIII по XVII век как не представляющий интереса. Исключение сделано только для переписки Грозного с Курбским и «Жития протопопа Аввакума». Между тем к 1901 году изучение древнерусской литературы продвигалось семимильными шагами: были известны «Задонщина», «Слово о погибели Русской земли» и многие другие тексты; сказания о Смутном времени, которые якобы не сохранились (с. 21), опубликованы еще в 1831 году. Представления Кропоткина о взаимоотношениях церкви и государства в Древней Руси являются западноевропейской калькой: он приписывает православию Московской Руси всесилие папства эпохи крестовых походов. Он не считает нужным проводить для слушателей разграничение между древнерусским и старославянским языками (из его вступления на с. 7 – 8 совершенно непонятно, на каком языке говорили наши предки), между тоническим и силлабо-тоническим стихосложением и т. п. Оценки раздаются с легкостью: Тредиаковский «был лишен малейшего признака поэтического таланта» (с. 25); Пушкин – «избалованный и поверхностный ребенок»; «в поэзии Пушкина нет <…> глубоких и возвышенных идей <…> красота формы, а не красота идеи отличает поэзию Пушкина» (с. 42).

Суждения о литературных произведениях отличаются поспешностью и необоснованностью: так «вся поэма [«Руслан и Людмила»]» признается написанной «самым простым разговорным языком, в котором вовсе нет устарелых или малоупотребительных слов» (с. 46; это о поэме, изобилующей строками наподобие «И в ароматах потопляют / Темнокудрявые власы»!). Кропоткин склонен измерять ценность литературы ее обличительным пафосом, и многие пассажи читаются как дежа вю советских школьных учебников.

Но только мы приготовились разочароваться в литературоведческом даре Кропоткина, как тут же он преподносит удивительные сюрпризы. Вдруг он проявляет глубокое и тонкое понимание «Евгения Онегина» – и, уж конечно, не твердит о прогрессивности героя и не делает из него декабриста: «…Онегин, – который, несмотря на высказываемое им якобы презрение к общественному мнению, очень дорожит мнением даже местного деревенского общества, – принимает вызов [на дуэль]» (с. 51). То он, позитивист чистой воды, наблюдательно подмечает, что «в произведениях Золя мы видим громадное влияние того самого романтизма, с которым этот писатель столь яростно сражался…» (с. 85). Вот он анализирует распадение системы персонажей в «Тарасе Бульбе» – на реалистические образы и заимствованные из парадигмы романтизма; дает поразительно точную и объективную оценку творчества Некрасова; замечает, что «изображение женщин, за исключением очень молоденьких девушек, – слабая сторона таланта Толстого: он мало знает женщин…» (с. 125) ¹, остроумно и своеобразно пишет о двойственности толстовского гения. Что же касается страниц, посвященных духовной эволюции Толстого и его попыткам реформировать христианство, то они принадлежат к числу самых блестящих во всей книге.

Но, кроме множества литературно-критических удач, к числу достоинств книги стоит отнести колоссальное обаяние темперамента Кропоткина. В своих оценках он полностью искренен; его резкости в адрес Пушкина и других писателей объясняются нежеланием играть по правилам – он вправду говорит то, что думает. Его похвала «Руслану и Людмиле» стократ ценна тем, что вырвалась из уст позитивиста, меряющего ценность литературы ее социальностью; его патетическая, часто в нелепых выражениях, поддержка всех «обличителей» убеждает описанием бедствий народа (увы, реальных, а не выдуманных коммунистами!). Современный читатель разучился сопереживать литературе; Кропоткин нам это сопереживание возвращает. Думается, что эта книга содержит нечто большее, чем материалы к истории позитивизма.

Огорчают опечатки, особенно в датах и цифрах. Некоторые явно принадлежат корректору (XVIII век вместо XVII на с. 21), другие оставляют недоумение – то ли результат невнимательности, то ли неисправленные ошибки самого Кропоткина: так, смерть Е. Р. Дашковой датирована 1819 годом вместо 1810-го (с. 29). На с. 32 имеется совершенно дикая опечатка «метрополит». Досадны также оплошности переводчика: на с. 145 он пишет: «Шекспира или, скорее, Марлоу» (вместо принятого написания «Марло»). Поэтому рекомендация книги «учащимся средних школ, гимназий, абитуриентам» (с. 2) представляется поспешной.

М. ЕЛИФЁРОВА

1. Позднее об этом же будет говорить Анна Ахматова, что естественно; но реплика критика-мужчины свидетельствует о его незаурядной проницательности.[↩]