Ответственность

А. Твардовский, Статьи и заметки о литературе, «Советский писатель», М. 1961, 222 стр.

Теперь, кажется, никого уже не «нужно убеждать в том, что критик – это писатель, в центре внимания которого находится литература – плод духовной деятельности человека.

Книга статей и заметок А. Твардовского о литературе написана в духе лучших традиций русской критики. С торжественностью почти обрядовой говорит Твардовский о родине, о светлом гении первого поэта России – Пушкина. С нежностью и беспредельным уважением вспоминает своих литературных учителей – Некрасова и Исаковского. Задушевно и открыто беседует с читателем-другом.

Твардовский прост и сдержан, когда рассказывает о себе. Гневен, когда говорит о людях, мешающих развитию литературы. Невозможно спокойно читать эту книгу. Волнение автора захлестывает и заражает тебя. Вместе с ним перечитывая Пушкина и Некрасова, ты заново открываешь для себя страну прекрасного, познаешь секрет «большого обаяния» М. Исаковского, ступаешь по родной и теплой земле И. Соколова-Микитова, выносишь из окружения «знамя бригады» с героями Аркадия Кулешова, постигаешь, «какой поистине подвижнический и вдохновенный Труд вложил поэт (С. Маршак. – В. С.) в свой перевод, чтобы явить нам живого Бернса».

Ясные, афористические суждения Твардовского о сущности поэзии, о мастерстве перевода, о неразрывной связи художника со своим народом, о природе песни – прекрасный ответ на многочисленные вопросы, встающие перед нашей критикой.

Но сам Твардовский, кажется, меньше всего думает об этом. Он пишет как влюбленный в искусство читатель «в порыве восхищения и растроганности», словно боится, что «радость, испытанная им, еще не постигнута другими».

Статьи, созданные в разные годы, органически следуют одна за другой, как бы вытекая друг из друга, углубляя и конкретизируя сказанное Твардовским ранее.

По убеждению Твардовского, советская литература «призвана средствами художественного выражения подтверждать и закреплять в сознании людей все то новое, что входит в нашу действительность в преддверии коммунизма». Потому что литература не может существовать, оставаясь безучастной к интересам народа. Но она, как и другие искусства, «способна подтверждать только то, что не является навязанным жизни извне, а что составляет ее существо и правду, органическое и закономерное следствие ее поступательного движения. В иных случаях она не в силах этого сделать…» К пониманию литературы как гражданского деяния, как подвига во имя народа Твардовский пришел, постигая опыт великих мастеров мировой культуры. Полнее всего об этом он сказал в лучшей своей статье, открывающей книгу и посвященной Пушкину.

Только двух поэтов называет Твардовский полноправными наследниками великих пушкинских традиций – Некрасова и Маяковского. Выбор этот при всей субъективности и суровой ограничительности не случаен. Для Твардовского наследник Пушкина – прежде всего гражданин, самоотверженно отдающий свой талант служению нуждам народным. Но мы вправе пополнить этот список именами Лермонтова, Блока, Есенина и других русских, советских и иноземных писателей и поэтов, которым равно со всей щедростью светило солнце пушкинского гения.

Влияние Пушкина на литераторов, и не только на литераторов, но и на литературу, на всех, кто читал его книги, следовательно, на формирование русского национального самосознания, – постоянно имеет в виду Твардовский, говоря о долге и задачах писателя.

Памятные всем размышления поэта «О родине большой и малой», как, впрочем, вся его поэтическая деятельность, и рисуют в книге образ писателя – выразителя народных интересов.

Твардовский неохотно, только после настойчивых требований читателей берется за перо, чтобы рассказать о себе. Но и по скупым автобиографическим признаниям мы видим, как судьба поэта определила характер его творчества, как вырастал и мужал его талант.

Его жизненный путь и его поэзия кровно связаны с переломными моментами Жизни нашей страны – вот что прежде всего выносишь из статей «О «Стране Муравик»; «Как был написан «Василий Теркин», «О себе», совранных вместе и вошедших в рецензируемую книгу.

«Все происходившее… в годы «великого перелома», – пишет Твардовский, – составляло для меня самый острый интерес и задачу жизни».

Из раздумий над процессами, подготовившими революцию в сельском хозяйстве, в которых активно участвовал Твардовский, возникла его юношеская лирика и поэма «Страна Муравия».

Война. Годы работы во фронтовой печати. «Я просто свернул все свое писательское хозяйство для того, чтобы заниматься тем, чего неотложно и немедленно требует обстановка». Работа над «Василием Теркиным» дала поэту «ощущение законности места художника в великой борьбе народа, ощущение очевидной полезности» своего труда, «чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения».

Поиски новой связи с «иными краями», с «большой родиной» отразились в главной работе Твардовского – в поэме «За далью – даль», в лирике последних лет, в его публицистике.

Сложной была работа Твардовского над поэмой «За далью – даль»:

Изведав горькую тревогу,

В беде уверившись вполне,

Я в ату бросился дорогу,

Я знал, она поможет мне.

В этой поэме Твардовский явился нам писателем мужественного знания, ничего не принимающим на веру, подтверждающим в жизни только то, что «составляет ее существо и правду».

Мысль об ответственности перед народом за состояние литературы проходит через все статьи и высказывания Твардовского. Выступая на Третьем съезде писателей, он требовал личной ответственности каждого за свой труд.

«Высшая форма коллективной ответственности в нашем деле – это по-настоящему осознанная ответственность за себя, – не «за литературу в целом». И заметьте, что у нас не так уж много литераторов, справляющихся с этой формой ответственности. И, пожалуй, больше тех, что с готовностью берутся отвечать «за литературу в целом», руководить ею, заведовать ею, направлять ее.

Словом, отвечать «за себя» – дело адски трудное, требующее наибольшей отдачи душевной и даже физической энергии, долгих лет выучки, главной и лучшей части твоего жизненного срока, полного бескорыстия даже в помыслах».

Все это – сказанное и делаемое Твардовским – дает ему право быть беспощадным ко всем тем, кто под видом хлеба насущного подсовывает народу суррогаты, подделки под искусство. «Проповедью серости и посредственности» назвал Твардовский статью, в которой авторы отстаивали установку на малохудожественные, бесталанные произведения. Появление злободневной реплики в книге, обращенной к вечным и непреходящим задачам искусства, – не случайно. Она является частным применением тех принципиальных положений, которые высказываются Твардовским. Это выступление имеет самое непосредственное отношение к горячим спорам, ведущимся сегодня в критике. О высоком качестве как первейшей задаче литературы сказано в проекте Программы КПСС.

Говоря о Твардовском, невозможно не отметить еще одну отличительную черту его творчества – самобытность, самостоятельность – первый признак настоящего художника. И у других писателей он выше всего ценит самостоятельность.

Как мастер с мастером разговаривает поэт со своими товарищами по профессии. Дотошно и придирчиво опробывает он вещь, сработанную собратом.

Принимая с восторгом переведенные Маршаком стихи Бернса («Он сделал Бернса русским, оставив его шотландцем»), Твардовский тем не менее пишет: «…я хочу указать С. Я. Маршаку не на недоработки в его превосходной книге, а как раз, если позволено так выразиться, на переработки в отдельных, правда, единичных случаях».

И с большим знанием дела, категорично и резко рассказывает он, как Маршак «перекалечил ритмически» одно из лучших стихотворений Бернса «Джон Андерсон». «Может быть, – оговаривается Твардовский, – это и точно в отношении оригинала, но как стихи на русском языке это стало явно хуже. Хотелось бы, чтобы автор вернулся к прежнему варианту и избавил книгу, которая вся от начала до конца читается и поется радостно и непринужденно, от этого диссонанса».

С такой же, а вернее, еще с большей требовательностью Твардовский относится к себе.

«Материал (речь идет о «Василии Теркине». – В. С.), казалось, такой, что, как ни напиши, будет хорошо. Казалось, что он и требует даже известного безразличия к форме, но это только казалось так. Пока ничего об этом не было, кроме очерков… Но и они уже отняли у меня отчасти возможность писать «просто», удивлять «суровостью» темы и т. п. А потом появляются другие вещи, книга «Бои в Финляндии», – и это уже обязывает все больше. «Колорит» фронтовой жизни (внешний) оказался общедоступным. Мороз, иней, разрывы снарядов, землянки, заиндевелые плащ-палатки – все это есть и у А. и у Б. А нет того, чего и у меня покамест нет или есть только в намеке, – человека в индивидуальном смысле, «нашего парня» – не абстрагированного (в плоскости «эпохи», страны и т. п.), а живого, дорогого и трудного».

Это признание Твардовского может показаться личным, имеющим отношение только к его творчеству, но оно целиком, как и вся, книга, – в русле сегодняшних споров о_: герое литературы, «герое нашего времени». Литература только тогда выполнит свою задачу, когда она во всей сложности покажет нашего современника «человека в индивидуальном смысле… живого, дорогого и трудного».