От сумеречников к неоавангардистам (Итальянская поэзия XX века)

У ИСТОКОВ

«Сломать шею риторике!» – этот наказ Вердена восприняли как программу молодые итальянские поэты начала века, которым стал ненавистен псевдореволюционный пафос певца буржуазной Италии Кардуччи и декадентское словоблудие Д’Аннунцио. Возрождением заглохшего лирического начала итальянская поэзия новеченто во многом обязана Гвидо Гоццано (1883 – 1916). Язвительнейший сатирик, владевший мастерством реалистического письма, уживался в нем с восторженным романтиком. Талант Гоццано нередко сравнивают с гейневским. Ироническая усмешка неизменно присутствует в стихах туринского поэта, спасая от пассеизма, от увлечения призраками минувшего. Гоццано умел соединять гротеск с чувствительностью, возвышенное и смешное, трогательное и низменное. Стих его гибок, насмешлив и выразителен, но он еще междумирок, еще не оборваны связи с поэтикой XIX столетия, новые идеи облекаются в устоявшиеся, традиционные формы.

Подобно Гоццано, Альдо Палацески (псевдоним Альдо Джурлани, родился в 1885 году) смеется над обществом, литературными традициями и над самим собой. Однако новое вино Палацески вливает уже в новые мехи. Если у туринского поэта стих правилен, размеры традиционно, рифма полнозвучная и по большей части богатая, то у Палацески появляются, наряду со стихами рифмованными, свободные стихи без рифм.

Что это за моды? Глупости химерические. Свободы, свободы, Свободы поэтические – Это страсть моя!

Палацески, как Велемир Хлебников, был наделен необычайным чувством звуковых возможностей слова. Его находками, достижениями, результатами его экспериментов с поэтическим языком в значительной степени воспользуются футуристы. В стихах Палацески находим многие из элементов футуристической поэтики: любовь н звукоподражательным и ритмическим играм, изломанный синтаксис, отсутствие знаков препинания. С футуристами сближало его первоначально и анархическое неприятие буржуазной действительности. Палацески надолго распростился с поэзией в те годы, когда звезда Маринетти восходила на литературном небосклоне. Краткая поэтическая деятельность Палацески (1904 – 1909) оставила заметный след, не стершийся и поныне.

Молодые поэты начала века не остались в стороне от движения за нравственное и духовное преобразование Италии, основание которому положил Бенедетто Кроче. Властителем дум стал неаполитанский философ и литературовед, противопоставивший позитивистической философии и литературоведению свою эстетическую систему. Крочеанством переболело не одно поколение итальянской интеллигенции; в начале века его исповедовали многие поэты и литераторы, чьи пути затем разошлись. Идеи Кроче ощущались в журнале «Ла воч»» («Голос»), основанном в 1908 году Джузеппе Преццолини. В нем сотрудничали не только поэты сумеречного направления, создавшие «новейшую моду уныния», но также Палацески и Джованни Папини, объединявшийся одно время с Маринетти, а после первой мировой войны возглавивший католическое направление в литературе. Весьма значительные метаморфозы, которые претерпевали многие итальянские литераторы, автор «Хроники итальянской философии XX века» Эудженио Гарин объясняет философским эклектизмом, следованием за изменчивой модой.

К началу века относится и зарождение очень сильного националистического течения, формирование которого происходило под влиянием философии Ницше. Д’Аннунцио, Папини, Маринетти, Соффичи уверяли, что гуманистические идеи отжили свой век и «чужды духу нашего столетия». Эстетика натурализма мертва так же, как и все мифы XIX века. Убежденные милитаристы, противники не только социалистических идей, но и буржуазной демократии, литераторы-националисты в своей политической программе выражали интересы итальянского капитализма в его новой, империалистической фазе. Д’Аннунцио, а также и Маринетти не довольствовались ролью литературных метров, но вели крупную политическую игру, одно время (в 1919 – 1921 годы) даже конкурируя с еще не вошедшим в силу дуче.

ПОЭТЫ СУМЕРЕК

Несколько раньше футуристического возникло направление крепусколари (сумеречников). Сумеречники зачитывались французской и бельгийской поэзией начала века – поздними символистами, а также некоторыми парнасцами: однако крепусколари не остались только учениками. Наиболее одаренные из них стремились внести в поэзию искренность чувства (переходящую порой в сентиментальность). Любимая форма поэтов сумерек – «лирические фрагменты» – соответствовала импрессионистическому характеру их поэзии.

Клементе Ребора (1885 – 1957) знал и любил русскую литературу и был одним из первых ее переводчиков, еще редких в начале века в Италии. Он познакомил своих соотечественников с Гоголем и Толстым. Ребору всегда отличало обостренное ощущение моральных проблем, но он не проповедник и не борец. Его интересуют изменчивые душевные состояния, которые он внимательно исследует, оттенки чувств, смены настроений. Первый цикл Реборы «Лирические фрагменты» печатался в журнале «Ла воче» в 1913 году. Война, ранение, долгие месяцы, проведенные в госпиталях, усилили религиозность поэта. В сборнике «Анонимные песни» (1923) появляются трагические мотивы. Как и на многих его современников, сильное влияние на Ребору оказал Леопарди. От Леопарди Ребора воспринял стих без рифм, основанный на очень тонкой музыкальной гамме, на согласованности звуков. Весьма характерно для мироощущения Реборы его стихотворение «Свистит, скользит по рельсам смутный поезд». День ненастен, мимо проносятся печальные деревья, жилища сливаются в одно бесконечное логово, но за миром привычных явлений поэту чудится что-то скрытое, подстерегающее. Поэт не отрекается от изменчивого видимого мира, но как бы отстраняет его от себя:

За стеклами блуждает взгляд,

и в ритме ширится

великий смысл:

изменчивость того, что вижу,

желанна мне!..

 

То, что вблизи меня,

сокрытое в себе,

не возбуждает:

являются виденья посреди,

а то, что издали меня зовет,

уходит, исчезает.

И моего нет ничего в движенье.

(«Лирические фрагменты»)

Мир, человеческое общество представляются Реборе как огромный трудовой коллектив, где каждому назначена его часть работы. Без труда и самопожертвования поэт не мыслит и самого себя.

Я – пахарь, пашущий землю:

другой бросает семя,

другой лелеет стебли,

другой цветы насаждает;

другой улучшает плоды.

(«Лирические фрагменты»)

Ребора, по-видимому, нелегко переживал времена фашистской диктатуры и, как многие деятели итальянской культуры, находился к ней в глубокой моральной оппозиции. В 1931 году он ушел от мира и стал «новициатом» – послушником в монастыре Монте Кальварио в Домодоселе, в 1936 был рукоположен в священники.

Быть может, глубже и последовательнее других воплотил направление сумеречников Камиле Збарбаро. Первой книгой, принесшей Збарбаро известность, был сборник «Пьяниссимо», вышедший перед самой войной (1914). Стихи Збарбаро фрагментарны, нередко они просто фиксируют беглые впечатления. Мир поэта сумрачен, повит пеленой печали. Утешение в этой горестной жизни лирический герой Збарбаро обретает в одной любви. Книга Збарбаро произвела большое впечатление, быть может, потому, что итальянцы отвыкли от сентиментальности, от непосредственного выражения чувств:

Молчи, душа, давно устала ты

И восхищаться и страдать. На муки

И к радости идешь ты равнодушно.

Твои неслышны голоса.

Исчезли

И юный гнев, и слезы, и надежды.

Одна в тебе усталость от явлений.

Ты, всех и все отвергнув, неподвижна,

И мы не удивимся, если б сердце

Замолкло вдруг, и мы бы усомнились

В самом дыханье.

Пейзажи Збарбаро красочны и музыкальны. По словам Монтале, в них «поет вся наша сладостная и жестокая Лигурийская земля».

Винченцо Кардарелли, первоначально близкий к сумеречникам, вошел в историю итальянской литературы XX века не только как поэт, но и как крупный журналист и прозаик. В 1919 году Кардарелли основал журнал «Ла ронда» («Патруль»), просуществовавший до 1923 года. Рондисты выступали против «вочеанского неоромантизма», против Папини, футуристов и д’аннунцианства. «Ронда» выходила в годы бурных политических кризисов, которые переживала послевоенная Италия, в годы создания фашистских боевых отрядов и объединения их в вооруженную партию, которой в 1922 году, после похода на Рим, вручил власть над страной король Виктор-Эммануил III. Рондисты отказались «принять участие в любой авантюре». Превыше всего они поставили искусство, эмансипированное от политики и от злобы дня.

Болезненно ощущая провинциализм итальянской культуры, Кардарелли и его единомышленники поставили своей целью приобщить ее к художественным достижениям всего мира. Наибольшее влияние на авторов «Ла ронда» оказали французы: Малларме, а позднее и Валери. Впрочему Кардарелли, как большинство сумеречников, ощущал себя продолжателем традиций Леонарди. Перепробовав несколько профессий, Кардарелли с 1906 года и до конца жизни занимался журналистикой. Скитальческая жизнь отразилась не только в его многочисленных путевых очерках, рассказах и заметках, но в в стихах.

Неузнанный, нежданный

Я снова подъезжаю

К уединенной станции во мгле.

 

Там жил я некогда ребенком.

И сваливается мне на спилу

Прошедшее. От звука содрогаюсь

Голоса моего.

(«Утреннее отбытие»)

Большой популярностью пользовалось в Италии стихотворение Кардарелли «Юная девушка»:

…Вижу, как мелькаешь

В недоступном мне отдаленье

С распущенными волосами –

Как брошенное копье,

И я охвачен головокруженьем.

Недоступное созданье,

Сдерживаешь дыханье,

Темную радость тела

Перенося едва.

И хотя Кардарелли, чтоб не остаться без куска хлеба, – поскольку нельзя было входить в синдикат журналистов, не имея членского билета фашистской партии, – этот билет имел, он не стал певцом фашизма и в своем творчестве остался верен старой рондианской тактике «неучастия». Проблемы вины и ответственности многих деятелей итальянской культуры за события периода «черного двадцатилетия» не перестают волновать итальянскую общественность и в наши дни, они очень сложны и требуют обстоятельного и конкретного рассмотрения в каждом отдельном случае. Многие грехи омылись в огненной купели двух лет Сопротивления, многие пережили мучительную эволюцию и сменили вехи¹.

ФУТУРИЗМ

Футуризм – самое громкое, даже крикливое направление в итальянской литературе – был прямой противоположностью сосредоточенным, отрешенным и пассивным сумеречникам. Сначала футуристы вели себя довольно миролюбиво, печатались вместе с другими модернистами. Благодаря своим международным связям, особенно с Францией (первый манифест футуристов Маринетти опубликовал в парижской газете «Фигаро» 20 февраля 1909 года), футуристы довольно рано стали влиять на литературную жизнь соседних стран, воспринявших их теорию и поэтику каждая по-своему.

Однако вскоре футуристы стали выступать более остро, отделяя себя от других поэтических школ. Глава нового направления Филиппе Томмазо Маринетти весьма энергически принялся за пропаганду своих идей. Каждые год-два торжественно объявлялись новые манифесты «динамической литературы будущего». Маринетти отправлялся в пропагандистские турне по Европе, обращая в новую веру литературную молодежь, убеждая ее в том, что на месте разрушенной и никому более не нужной старой культуры футуристы создадут новую, отвечающую потребностям века техники. Призывавший разрушить «музеи, библиотеки и всевозможные академии» Маринетти через два десятилетия… был сам произведен в академики. Впрочем, политическая его тактика также менялась в зависимости от изменения ориентации тех сил, с которыми связали себя Маринетти и его друзья. Так, если в годы первой мировой войны футуристы были ярыми германофобами и призывали к вступлению Италии в войну на стороне Антанты, то в 30-е годы Маринетти столь же ревностно защищал интересы немецкой военщины.

Наступала ара техники – и футуристы воспели технику и потребовали уничтожения в Венеции допотопных гондол и замены их паровыми катерами. Итальянские правящие круги жаждали победоносных колониальных войн и расширения границ Италии в сторону Африки и Далмации – и Маринетти воспел империалистические войны. Поэтому не удивительно, что футуризм как политическое движение объединился с фашизмом с первых же часов его зарождения. И не раз в первые годы, когда фашисты испытывали серьезные финансовые затруднения, Маринетти щедро отваливал Муссолини крупные суммы из капиталов своего отца. Итальянский футуризм открыто поставил себя на службу фашистскому режиму и вместе с ним бесславно закончил свои дни.

Маринетти любил выступать перед большими аудиториями, его пьянила толпа; атмосфера успеха, сенсации, скандала возбуждала его. Чтецом он был отличным, не чуждаясь, впрочем, приемов трюкачества и даже клоунады. Он издавал рычащие звуки, высоко подскакивал, словно желая преодолеть свой маленький рост, изображал, как стреляют пушки и рвутся гранаты. Помнится следующее стихотворение:

Моноплан – балкон – роза – гремит – барабан – сверлит – овод

поражение – арабов в грязи

кровавая резня

раненые

убежища

оазис

влага веет веер свежестью.

 

Несравнимо одареннее лидера школы был художник и поэт Арденго Соффичи. И, пожалуй, именно поэтому не найдется более убедительного свидетельства о духовной нищете итальянского футуризма, чем его творчество. Незаурядный талант – и полнейшая душевная опустошенность. Как Барбюс, как Ремарк, Соффичи прошел через окопы первой мировой войны («там все одинаково – леса, сводки побед, стоны, кровь мертвых»), но затем он оказался на стороне тех, против кого всем сердцем восстали коммунист Барбюс и антифашист Ремарк. Он пишет в «Корабельном журнале»: «Часто, как сегодня, я прихожу к заключению, что все метафизически кружится вокруг меня; мне кажется, что предметы и люди – все меня окружающее – лишь иллюзия чувств». Сбивающийся ритм, отсутствие рифм, дисциплинирующих, скрепляющих строку, должны по мысли Соффичи, передать хаотическое кружение, бессмысленность жизни – иллюзии.

Ты скакал по жизни как никелированная сирена ярмарочной

карусели

по кругу

из одного города в другой, от философии к бреду,

от любви к страсти, от величества к нищете.

Нет церкви, кинематографа, редакции или таверны,

оставшихся неведомыми тебе.

Ты спал в кровати каждой семьи…

Юность, ты прошла, как все кончается в театре.

Tant pis! Я сделаю себе баснословное одеяние из старых

афиш.

(«Марсий и Аполлон», 1938.)

В период «черного двадцатилетия» футуристы торжественно именовали себя «государственным революционным искусством». В 1934 году они устроили национальный съезд писателей-футуристов, которому прислал приветствие дуче, но как художественное направление они не создали чего-либо нового и продолжали существовать главным образом на проценты от старого капитала.

ГЕРМЕТИЗМ

В 20-е годы в итальянской поэзии появилось новое направление, обычно называемое герметизмом. Если исходить из смысла слова, герметизм значило бы закрытое в самом себе, следовательно, нечто таинственное, непонятное, требующее особого посвящения для поэта и особого проникновения для читателя. Впрочем, как всякое наименование литературной школы, этот термин страдает известной узостью и не может охватить многообразия поэтических индивидуальностей и особенностей творчества поэтов, причисляемых к герметикам. Из школы герметизма вышли самые крупные поэты Италии нашего времени: Квазимодо, Монтале, Унгаретти. Несмотря на сильное влияние на герметиков французского символизма: Бодлера, Малларме, Рембо, позднее Валери, – они были кровно связаны с национальной поэтической традицией (прежде всего с Леопарди) и с родной землей. Это была связь глубокая, сокровенная, питавшая их образы и их стиль и не обрывавшая нити, соединявшие их с мировой культурой. Патриотизм герметиков не имел ничего общего с крикливым национализмом и шовинизмом футуристов. Именно благодаря этим качествам книги больших поэтов герметизма становятся в наши дни достоянием всего человечества.

Джузеппе Унгаретти родился в Египте в 1888 году. Первые стихи Унгаретти полны детскими экзотическими воспоминаниями, образами Александрии. Юность и молодость поэта прошли во Франции. Он кончил Сорбонну и Коллеж де Франс; его учителями были философ Бергсон и известные ученые-романисты Бедье и Жанруа. Во время первой мировой войны Унгаретти снова во Франции – солдатом итальянского корпуса. Унгаретти оставил в Париже многих друзей, его Франция была страною Аполлинера, Валери, Пикассо, Клоделя, Утрилло и Модильяни.

Чрезвычайно важным для генезиса поэтики Унгаретти мне кажется его увлечение Гонгорой, которого он переводил на итальянский. Великого поэта испанского барокко по справедливости можно было бы назвать «первым герметикой» в европейской поэзии. Его сложная, напряженная, зашифрованная образность, парадоксальность его мышления, смелость и оригинальность поэтического языка были оценены только в XX веке. Непонятый современниками гениальный кордовский поэт оказал сильнейшее влияние на испанскую и латиноамериканскую поэзию – от Рубена Дарио до Пабло Неруды. Итальянские читатели обязаны Унгаретти и превосходными переводами сонетов Шекспира. Переводил он также Расина и Паскаля. Как видим, Унгаретти влекли более всего поэты и мыслители европейского XVII века.

Когда Унгаретти начинал свою деятельность, белый стих был уже принят в итальянской поэзии. Нерифмованный стих совершенно полонил итальянскую поэзию XX века. Рифмованные стихи становятся редкостью. Особенностью Унгаретти было то, что он писал чаще всего короткими строчками, связанными между собой известным ритмическим кадансом. Рифма и правильное чередование стихов были заменены гармонией согласных и гласных звуков, иногда внутренними ассонансами. Для того чтобы так писать, нужно иметь необычайно музыкальное ухо.

Поначалу критика была возмущена, стихи Унгаретти не желали признать стихами, а считали какой-то ритмической прозой, но постепенно читающая публика и литературоведы привыкли к его манере писать. Цветистому многословию эпигонов Д’Аннунцио Унгаретти противопоставил бережное обращение со словом, необычайный, почти суровый лаконизм. Многие стихотворения Унгаретти вызывают в памяти греческие эпиграммы или японские хокку.

Так,

как осенью на дереве,

лист, за листом…

(«Солдаты»)

 

Меня освещает

неизмеримое.

(«Бесконечность»)

Первая книга Унгаретти «Радость кораблекрушения» (в более поздних изданиях просто «Радость») создавалась во время первой мировой войны.

Всю ночь напролет, –

брошенный рядом

с товарищем

убитым,

с оскаленным ртом,

я провел.

Он лежал,

обращенный к луне;

из рук его струилась кровь.

Он проник

в мое молчанье;

я писал

письма, полные любви.

Никогда я не был

так сильно

привязан к жизни.

Унгаретти не привял муссолиниевского режима и не дал обольстить себя фашистскими мифами и демагогией. Как многие из итальянских писателей, он ушел в себя. Официальной «массовой» фашистской культуре герметики противопоставили свои зашифрованные, нелегко доступные произведения и заняли позицию морального осуждения фашизма. Один итальянский критик назвал это явление «внутренней эмиграцией». В 1926 году фашизм перешел в идеологическое наступление. Оппозиционные писатели, философы, историки подверглись гонениям и вынуждены были затаиться и молчать в своих закоулках во избежание более острых репрессий, Был арестован Грамши, а Тольятти должен был покинуть Италию. Унгаретти не выдержал этого состояния и уехал в Бразилию, где получил место преподавателя итальянской литературы в университете Сан Паоло.

Ощущение непрочности бытия, бесконечности вселенной, обреченности на вечные скитания – основные мотивы его поэзии времен изгнания:

Ни в одном

краю

земли

я не смогу,

остаться…

И всегда от всего отделяюсь я;

чужак.

Я снова должен родиться,

вернуться

к прожитым временам,

чтоб одним мгновеньем

первоначальной жизни

насладиться.

Я ищу невинную

страну. («Скиталец»)

Унгаретти вернулся на родину только в 1943 году. Диктаторский режим Муссолини пал. Дуче, еще державшийся на немецких штыках, по существу был уже политическим трудом. Север страны был оккупирован немцами. В Италия начиналась гражданская война. Народ и интеллигенция пробуждались после кошмара «черного двадцатилетия». Стареющий поэт бродил по улицам итальянских городов, занятых врагом, и от всей души призывал на голову оккупантов возмездие и гибель. Казалось, в страшные дни агонии фашизма поэта оставил скептицизм, унаследованный им от мастеров французского символизма. Чтобы освободиться от кошмара, он вызывает образы детства и пишет стихи, проникнутые бесконечной жалостью к своему народу:

Когда на затемненное сознанье

нахлынет жалость крови и земли,

то затрепещет сердце каждого,

в тиши несправедливо убиенных.

Проснется снова ангел бедности,

и милосердно вновь овладеет душами…

Он снизойдет тогда в веках сияющий

в пределы своего народа старого

среди теней.

1. См.: Ц. Кин, Итальянский фашизм и культура, «Иностранная литература», 1967, N 6, 7.[↩]