От неоромантизма к реализму
Э. Карху, Очерки финской литературы начала XX века, «Наука», Л. 1972, 374 стр.
Исследование Э. Карху вызывает двоякий интерес. Эта работа впервые в советской науке освещает на обширном материале проблемы финской литературы начала века, открывая читателю почти незнакомых и вовсе безвестных художников соседней страны. В то же время это труд, поучительный своим решением методологических вопросов.
По материалу и подходу к нему «Очерки» Э. Карху непосредственно связаны с его же исследованиями, посвященными литературе XIX века, а также современным писателям Финляндии1. В совокупности все эти книги представляют фундаментальное исследование по истории финской литературы, воссоздающее картину ее развития со времени зарождения и до наших дней.
Новая финская литература изучена у нас мало. Поэтому, прежде чем приступить к оценке книги Э. Карху, позволим себе, опираясь на концепцию этого исследователя, напомнить основные моменты ее истории. Становление ее, как и формирование современного литературного языка, начинается практически в XIX веке, вместе с развитием финского национального движения, Литература романтизма создается в основном на шведском языке (Ю. Рунеберг, З. Топелиус и др.). Издание эпоса «Калевала» (1835) и расцвет таланта основоположника финского романа А. Киви (1834 – 1872) подготовили ускоренное развитие финноязычной литературы. Начав как романтик, Киви впоследствии пишет в реалистической манере, хотя ведущим направлением в финской литературе реализм становится в 1880 – 1890 годы (творчество Минны Кант, Ю. Ахо, А. Ярнефельта и др.).
К исходу XIX века в творчестве этих художников, но в еще большей степени у молодых, появляются черты нового стиля, В финской литературе складывается новое направление, к которому примыкают крупные поэты Э. Лейно (1878- 1926), Л. Онерва (1882 – 1972), прозаики И. Линнанкоски (1869 – 1913), И. Лехтонен (1881 – 1934). Это направление принято называть неоромантизмом; оно сложилось на новом этапе общественной борьбы в Финляндии, который отмечен пробуждением социально-политической активности рабочего класса, завоеванием одной из наиболее демократических конституций в тогдашней Европе, постепенным созреванием революционной ситуации в стране.
Неоромантизм повлек за собой осознание и переосмысление традиций как национальной, так и общеевропейской культуры. Его приверженцы полемизируют с романтизмом прошлого столетия, критикуют его за идеализацию полупатриархального сельского быта, за проповедь христианского аскетизма и «суровых добродетелей самоотречения». В критическом реализме молодые писатели 90-х годов находят иные изъяны. Они воздают должное социально-критическому пафосу реалистической литературы («благодаря ей в мире стало чуть больше правды и справедливости», – отмечает Э. Лейно). Но реализм представляется им течением устаревшим, рутинным, идейно несостоятельным в своей приверженности к традиционному гуманизму, к «Просветительству». Это «низложение» реализма подрывало позиции неоромантиков, делая их порою эстетически неразборчивыми и беззащитными перед декадентскими влияниями (следы увлечения французским символизмом в ранней поэзии Л. Онервы, черты иррационально-эстетской философии Ницше у В. Килпи, отчасти у Э. Лейно и т. п.).
Нетрудно представить, как много споров вызывает неоромантизм – сложное по Своей природе явление. Э. Карху учитывает в своей работе многообразие существующих точек зрения на затронутые в его книге проблемы. «Очерки» не претендуют на всестороннее исследование литературы начала XX века. Автор выдвигает в центр работы проблему неоромантизма, подвергая анализу разделявшиеся его представителями идеи, его поэтику и роль неоромантизма в последующем развитии финской литературы. Это определяет построение «Очерков», содержащих два раздела: «Финский неоромантизм» и «От неоромантизма – к реализму».
В своей оценке неоромантизма Э. Карху полемизирует как с современной буржуазной критикой, придавшей этому течению модернистский облик (Р. Коскимиес, К. Марьянен), так и с вульгарно-социологическими, позитивистскими концепциями, по сути дела, отрицающими эстетическую значимость этого течения (П. Лаппалайнен и др.). Интерпретация неоромантизма в «Очерках» основывается на понимании сложности и противоречивости этого явления – с учетом тех творческих достижений неоромантиков, которые оказались плодотворными для развития литературы. Э. Карху исходит из того, что критический реализм после расцвета в «блаженные восьмидесятые годы» (Э. Лейно) «переживает кризис» и что неоромантизм необходимо рассматривать как «переходное явление» в жизни финского искусства.
В изучении русской литературы рубежа веков, как известно, «концепция упадка» уже преодолена. Но кризис кризису рознь. Финский реализм, в отличие от русского, не обладал, как показывает Э. Карху, ни такими возможностями, ни такими животворными традициями. К концу XIX века в искусстве Финляндии наметился спад. В литературу проникают натуралистические веяния, социал-дарвинизм, эволюционистский позитивизм (Тэн, Брандес). Традиции А. Киви и Ю. Ахо не получают развития, господствуют мелкотемье, бытописательство, схематично-рассудочные построения.
Отсюда и полемические лозунги неоромантизма – жажда «цельности», «синтеза» как обобщенного взгляда на эпоху вопреки «аналитике» критических реалистов, утверждение «идеального» начала в искусстве.
Положительная оценка неоромантизма у Э. Карху обусловлена тем, что вершинные достижения культуры этих лет – музыка Я. Сибелиуса, живопись А. Галлен-Каллела, поэзия «финского Блока» Э. Лейно – связаны с этим течением. Оно сыграло важную роль в обновлении и обогащении всего финского искусства после 1900 года, предложив новое понимание личности, найдя новые художественные средства (в поэзии, скажем, – небывало богатую мелодику стиха, новую строфику).
С другой стороны, Э. Карху настойчиво подчеркивает переходную природу неоромантизма, который явился своего рода «бродильным чаном» идей и художественных опытов. Под влиянием ведущих писателей и мыслителей эпохи (здесь и Золя, и Ибсен, и Ницше, и Гамсун, и Горький) молодые финские художники включались в процесс «переоценки ценностей», в поиски «нового гуманизма». Традиционных буржуазно-просветительских иллюзий для них уже не существовало; неоромантизм представал как опыт поисков нового мировоззрения. Эти поиски вели к разным, порой противоположным результатам, и в этом выразился сложный и противоречивый характер нового течения.
Анализ неоромантического искусства сосредоточен у Э. Карху вокруг проблемы человека. Здесь исследователь выделяет два резко расходившихся направления: социальные искания Э, Лейно, Л. Онервы, И. Линнанкоски и эстетизм В. Килпи, отчасти И. Лехтонена. Герой поэзии Лейно и Онервы – бунтарь-отщепенец – живет, по словам Э. Карху, «нескончаемым бегством из одиночества», между тем как персонажи Килпи, загримированные под ницшеанских «пессимистов силы», ведут трагически-одинокое существование в абсурдном мире (повесть «Бачеба» и др.). Столь крайняя абсолютизация личности и ее внутреннего мира была чужда Лейно, Линнанкоски и Онерве. В их творчестве заметен интерес к активной личности; в этой связи Э. Карху уделяет внимание благотворной роли, которую сыграло в финской литературе знакомство ее представителей с Горьким.
Как показано в «Очерках», ни один из неоромантиков не выдержал испытания революцией. Их герои, «отпав» от буржуазного мира и временами испытывая сострадание к народу, к «толпе», так и не смогли осознать своего единства с революционной «массой». Это подтверждает и эволюция их взглядов (скажем, «надклассовый пацифизм» у Э. Лейно в 1918 году, бегство к «вековечным ценностям жизни» у Онервы, глумление над человеком у Лехтонена, автора «Влюбленного хромоножки»). Такая позиция оценена у Э. Карху как «движение до полпути»; идейные противоречия неоромантизма остались непреодоленными.
Нужно отметить, однако, что концепция перехода выглядит в «Очерках» не столь убедительной, когда речь заходит о художественных завоеваниях неоромантического искусства. Во всех разделах книги чувствуется определенная дистанция между идейно-философскими декларациями неоромантиков и их творческой практикой, Правда, такой разрыв отчасти существовал и на самом деле, Здесь сказался преимуществ венный интерес Э. Карху скорее к вопросам мировоззрения и философии неоромантизма, чем к его творческому методу. Это особенно заметно в разборах поэтического наследия неоромантизма. Э. Карху последовательно выявляет идейные мотивы и темы творчества неоромантиков. Это приводит к отождествлению автора и лирического субъекта, хотя иным путем – через движение идей – Э. Карху касается и проблемы формы, говоря о романтической иронии, о влияниях и моментах стилизации (карельско-мифологической у Лейно, символистской у Онервы, ницшеанской в лирической прозе Килпи). Примечательно, что об этих особенностях поэтики неоромантизма, об исторической ограниченности ее художественной системы автор более отчетливо скажет уже в том разделе, где характеризуются процессы преодоления неоромантизма, связанные со становлением пролетарской революционной поэзии Финляндии.
Исходя из понимания неоромантизма как переходного явления, Э. Карху, на наш взгляд, верно решает вопрос о наследовании лучших сторон неоромантической эстетики реалистическим финским искусством XX века и о преодолении ее воздействия в ходе развития литературы. Автор прав и в том, что все эти вопросы он ставит главным образом на материале творчества Майю Лассилы – писателя сложной, трагической судьбы, художника национально-самобытного и сыгравшего большую роль в финской литературе.
Анализ наследия Лассилы – несомненная удача Э. Карху. И не только потому, что автор нашел точное объяснение парадоксов писательской судьбы Лассилы, но и потому, что здесь идейный и эстетический анализ не разъят, а представлен в нерасторжимом и органическом единстве.
В творчестве Лассилы исследователя особенно привлекает эволюция взглядов писателя, приведшая его в ряды бойцов революции, а также художественная самобытность книг Лассилы, в частности своеобразие его юмора. Стремительное развитие Лассилы (неоромантический роман «Хархама» и знаменитую повесть «За спичками» разделяет лишь год) словно бы снимает вопрос об эволюции. Однако Э. Карху, оперируя и редкими фактами «темной» биографии Лассилы, и тонкими наблюдениями над его прозой, показывает, что уже в «Хархаме» накапливались идейные и художественные приметы нового – реалистического – метода (мифологическая и символическая образность здесь социально заострена, масштабность изображения событий сочетается с исследованием общественно-политической обстановки в России и Финляндии, герою романа не чужды элементы социально-классового мышления).
Эволюция как Лассилы, так и других писателей, вышедших из «романтической школы» и наследовавших тягу к новому мировоззрению, определялась чем, как ими решался в предреволюционное десятилетие вопрос об отношении к народу, особенно к финскому крестьянству. В резких изломах биографии Лассилы, вдохновлявшегося и революционным движением в России, и идеями «старо-финнов»-консерваторов, и мессианизмом неоромантиков, Э. Карху выявляет общую доминанту – социальный характер всех его исканий. Это помогло Лассиле выработать объективный взгляд на народ.
Поворот Лассилы к реализму обозначился в его юмористических произведениях о финской деревне. Э. Карху рассматривает проблему юмора (и шире – природу комического у Лассилы) в связи с процессами идейного становления писателя. Он указывает на узость толкования юмора Лассилы в духе формально-психологических концепций комического и спорит с теми финскими учеными, которые превращают этого художника в предтечу современного «абсурдного» искусства либо в правоверного бергсонианца. Описывая сельских простаков с их чудачествами и забавными привычками, Лассила, в отличие от Ю. Ахо, был далек от наивной антитезы: цивилизация – природная патриархальность. Лассила вскрыл двойственность души финского крестьянина – истового труженика и корыстолюбивого собственника; в этой двойственности он видел не свидетельство извечной порочности человека, а результат разлагающего воздействия буржуазных отношений. Юмор Лассилы Э. Карху связывает с романтической иронией; воздействием романтизма он объясняет и причудливый сплав сатирического и идеального в прозе Лассилы, чем-то напоминающей, по мысли Э. Карху, гоголевскую.
Конечно, картина финской жизни у Лассилы неполна – скажем, он не касался жизни и борьбы рабочего класса. Однако в юмористических и сатирических произведениях Лассилы, отмечает Э. Карху, были запечатлены некоторые глубинные процессы, развертывавшиеся в финском обществе; художник во многом предугадал трагические повороты революции 1918 года, К страстному, жертвенному служению делу рабочего класса и резкому разрыву с буржуазной культурой М. Лассилу привел весь ход его исканий. «Без Лассилы – юмориста и сатирика не было бы и Лассилы – революционного публициста», – справедливо подчеркивает исследователь. Трагическая гибель писателя (он был расстрелян белофиннами) оборвала его путь, когда перед ним открывались новые горизонты творчества.
Принципиально новое для финской культуры явление – рабочая поэзия и проза – закономерно находит свое отражение в книге, где речь идет не только о неоромантизме, но и о преодолении неоромантизма. Э. Карху освещает период становления пролетарской литературы, когда в ней особенно ощущалась зависимость от неоромантизма, Интерес к мифологии, к примерам трагического бунтарства, к образу мужественного искателя истины, ненависть к меркантильному мещанству и абстрактная вера в обновление жизни – все эти неновые мотивы и темы определяли раннее творчество революционно-пролетарских поэтов. Э. Карху воссоздает картину преодоления неоромантического взгляда на мир в революционной литературе и формирования нового искусства – литературы революционного действия (К. Каатра, К. Ахмала). Мотив духовного избранничества одиночки сменяется «музыкой масс», безысходный трагизм личности – темой социального воздействия; поэзия тянется к «митинговому слову». Тема исследования – от неоромантизма к реализму – на этих страницах оснащается новыми фактами и идеями; работа Э. Карху тем самым намечает общую концепцию развития финской литературы XX века.
г. Петрозаводск
- Э. Карху, Финляндская литература в России (1800- 1850), Таллин, 1962; его же, Финляндская литература в России (1850 – 1900), М. – Л. 1964; его же, Демократическая литература современной Финляндии, Петрозаводск, 1966.[↩]