От народной песни к индивидуальной лирике
И. С. Лисевич, Древняя китайская повэия и народная песня, «Наука», M. 1969, 287 стр.
При изучении проблемы генезиса каждой литературы исследователи не могут пройти мимо роли фольклора в становлении письменной словесности. Проблема эта не раз разрабатывалась на материале наших младописьменных литератур, но мало кто пытался проследить взаимосвязи песенного фольклора и литературы применительно к словесности древнего мира.
Пожалуй, только древние китайцы позаботились о том, чтобы сохранить для потомков многочисленные образцы народной лирики. Конфуцианцы считали, что по песням, которые поет народ, государь может узнать об успехах и просчетах своего правления. Поэтому древние князья посылали специальных чиновников для сбора народных песен. Примерно со II века до н. э. при дворе китайских императоров существовала специальная Музыкальная палата – Юэфу; в обязанности ее чиновников входили сбор и обработка народных песен, создание новых песнопений. Часть этих записей сохранилась до наших дней, что позволило ученым создать весьма основательные труды о древней китайской песне.
И. Лисевич обратился к изучению этих древних фольклорных записей, чтобы проследить особенности взаимосвязей древней индивидуальной поэзии и народной песни. К числу больших достоинств его работы следует отнести то, что автор не замыкается в кругу только синологических проблем, а рассматривает древнюю китайскую поэзию как частный случай общемирового литературного развития, сопоставляя ее в отдельных случаях с лирикой Греции, Рима, Ирана и т. д. Основная цель И. Лисевича заключалась в том, чтобы показать генезис древней индивидуальной поэзии, ее постепенное выделение из общей массы коллективного творчества. В этой связи представляется весьма убедительной мысль автора о том, что в творчестве самого раннего из известных нам китайских поэтов Цюй Юаня мы сразу же встречаемся «с первым авторским «подражанием» народной песне, появившимся на заре становления поэзии индивидуальной. Этот факт закономерен, – только что выделившись из общего потока коллективного творчества, она охотно возвращалась к привычным формам поэзии народной». Анализируя творчество различных поэтов древности, И. Лисевич стремится показать, что обращение первых поэтов к народной песне приводило именно к подражанию – в каждом конкретном случае определенному народному произведению. В этом смысле, как нам кажется, древние поэты отличаются по своему методу от современных им прозаиков, которые скорее имитировали жанровую форму, чем подражали определенным произведениям.
Замедленность процесса выделения индивидуальной поэзии в Китае дала исследователю возможность показать не только движение от фольклора к литературе, но и обратный переход первых индивидуальных стихов в устное бытование. И. Лисевич доказывает, что споры китайских ученых об авторстве и аутентичности того или иного стихотворного текста, например знаменитой «Песни о моей обиде», бесплодны. Наличие поздних устных вариантов поэтического произведения, некогда созданного индивидуальным автором, было характерной особенностью поэзии древнего периода. «Древние песенные произведения переходили в репертуар народных певцов, как правило, потому, что сами были обязаны происхождением фольклору», – пишет автор книги. Стоило бы добавить, что этот переход облегчался на первых порах единством поэтики, отсутствием языкового и стилистического барьера между индивидуальной и народной поэзией, который, кстати сказать, в прозе, видимо, был достаточно ощутим уже на рубеже н. э.
В специальном разделе «К вопросу о характере древнекитайской литературы» И. Лисевич предпринимает попытку установить некоторые общие отличительные свойства древней литературы. Автор исходит из того, что специфические закономерности творчества древних поэтов, о которых идет речь в книге, относятся в такой же мере и к древней прозе. «Упомянутые нами примеры из области древнекитайской песенной поэзии показывают, что творчество отдельного поэта (чья роль, несомненно, весьма значительна) подчас выступает в ней как звено общего процесса коллективного творчества, – пишет И. Лисевич. – Авторская поэзия, таким образом, не только испытывает влияние со стороны фольклора, но и сама в какой-то мере еще сохраняет его черты (коллективность творчества, устный характер, иногда – анонимность произведения).
Было бы, однако, ошибкой думать, что все сказанное нами справедливо только по отношению к поэзии. Внимательное изучение произведений древней китайской прозы показывает, что коллективное творчество играло немалую роль и здесь». К двум признакам древней словесности, обычно называемым в научной литературе, – синкретизму, а также устному происхождению и длительному устному бытованию произведения, – исследователь предлагает добавить третий: коллективность творчества.
При этом И. Лисевич говорит не только об устном коллективном творчестве, но и о письменной коллективной традиции. Мысль автора во многом справедлива, хотя, как нам представляется, не может быть приложена ко всему периоду древности. И. Лисевич рассматривает древность как единое, неделимое временно´е понятие. Думается, это не совсем верно. Видимо, более прав Н. Конрад, предлагающий разделить древний период в истории китайской литературы на три этапа: архаический, классический и пору поздней древности. Применительно к древности понятие коллективности творчества справедливо, видимо, в основном лишь для первых двух этапов древности. Едва ли мы можем всерьез говорить о коллективном авторстве, например, «Исторических записок», начатых Сыма Танем и завершенных его сыном Сыма Цянем. Участив нескольких историографов в завершении знаменитой «Истории династии Поздняя Хань» тоже не слишком убеждает в коллективизме творчества древних; ведь составление больших исторических сводов и в средние века в Китае да и в других странах требовало усилий ряда ученых (как, впрочем, и в наши дни). Насколько нам известно, авторство Сыма Цяня или Бань Гу и его коллег было закреплено сразу же, и их творения уже не бытовали в разных вариантах, подвергаясь переделкам. Думается, что о коллективности дровней словесности следует говорить в тех случаях, когда текст произведения подвергался постоянным переработкам. Применительно к Китаю следует, по-видимому, говорить об асинхронности процесса создания индивидуальных литературных произведений. Проза здесь раньше поэзии выходит из состояния устного и коллективного творчества.
В этой связи нельзя не пожалеть, что в книге не поставлен такой важный вопрос, как общественные предпосылки появления индивидуальной поэзии в Китае. Эта проблема занимает сейчас специалистов по древнерусской и другим древним литературам. Она далеко еще не решена, и китайский материал мог бы в известной мере помочь ее разработке. Исследование И. Лисевича показывает, что с началом записи фольклорной поэзии народная лирика отнюдь не забывается (об этом говорит и история японской литературы); по-видимому, существуют какие-то иные причины появления индивидуальной лирики.
Не всегда последовательно решаются И. Лисевичем и некоторые другие, более частные, вопросы. Так, подробно и фактически впервые в науке исследовав афористическую поэзию (яо), автор не обратил должного внимания на роль яо в официальной средневековой историографии. Начиная с завершенной в VI веке «Истории династии Поздняя Хань» и вплоть до написанных в X веке историй Ханской династии, историографы специально фиксировали эти песни, помещая их в раздел «Описание пяти стихий». Видимо, в сознании средневековых авторов существовала прочная связь между теорией взаимоотношения пята стихий и этими народными песнями, (Кстати, в роли яо как песни-предопределения нередко выступают в «Историях» и песни иных жанров, уже не афористические.)
И. Лисевич утверждает, что в самих текстах песен не содержится ничего такого, что дало бы повод увидеть мистическое содержание или намек-предопределение. Это тоже не всегда так. Ряд песен яо представляет собой иероглифические загадки, в которых иероглифы разделены на составные значимые части и так передан тайный смысл. Напомним, что этот прием – не выдумка комментаторов; им широко пользовались на протяжении веков руководители народных восстаний, зашифровывая подобным образом свои призывы и приказы. Именно такова песня, возвещающая о гибели узурпатора Дун Чжо (II век н. э.), на которую ссылается автор книги. При этом ссылка делается на русский перевод романа-эпопеи Ло Гуань-чжуна «Троецарствие» (XIV век), где песня как раз переведена неправильно. Стоило бы сказать, что она была заимствована романистом из текста «Истории династии Поздняя Хань». И этот факт тоже весьма знаменателен. С XIII – XIV века историографы перестают специально фиксировать в официальных сочинениях народные песни яо, зато с этого времени их весьма активно начинают использовать в художественных целях романисты.
Более чем спорным представляется истолкование древнего «Жизнеописания Му-вана – Сына Неба» как записи устного сказания (IV век до н. э.). Сам жанр этого произведения, напоминающий подневные записи придворных хронистов, явно свидетельствует против такого утверждения.
На наш взгляд, автор не всегда в должной мере учитывает специфику древней поэзии и поэтому у читателя временами создается впечатление некоторой модернизации изложения. Едва ли, например, можно говорить, что «Стихи о жене Цзяо Чжун-цина» (III век) – «реалистическое произведение» или что одам Цюй Юаня «уже известна этико-психологическая характеристика персонажей».
Необходимо особо отметить, что в книге И. Лисевича, пожалуй, впервые подробно анализируется художественная форма песен юэфу, их поэтическая ткань, система тропов, размер, рифма. Анализ этот чрезвычайно важен для понимания национальных особенностей китайской классической поэзии, созданной под влиянием древних народных песен. Вообще филологические и текстологические разыскания – наиболее сильная сторона книги И. Лисевича. В целом же его работа восполняет существенный пробел в синологическом литературоведении и вносит свой вклад в теоретическую разработку проблемы перехода от фольклора к литературе.