Олдос Хаксли: попытки диалога с советской стороной

Это письмо не вошло в обширный и очень интересный том переписки Хаксли, опубликованный в 1969-м в Англии и США. Хотя по оригинальности суждений оно не уступит тем, что включены в том. И оно привлекает внимание открытым и дружеским тоном обращения к незнакомому еще человеку.

«Дорогой Динамов!

Благодарю Вас за письмо и за критику, которую я прочитал с большим интересом, – а также за номер «Интернациональной литературы». Содержание его показалось мне неровным по значению – кое-что хорошо, например, часть романа в начале номера, а кое-что плохо, как японский рассказ. Вы просите советов, как улучшить журнал, но, право же, для этого есть только одно средство – чтобы все участвующие в нем были талантливы! А это, насколько мне известно по моему собственному журналистскому опыту, чрезвычайно трудно, ибо литературный талант так редок!» ¹

Редактор «Интерлита» Сергей Динамов послал на южный берег Франции, где жил Хаксли, свежий седьмой номер английского издания журнала. Туда вошли первые главы «Виринеи» Лидии Сейфуллиной: это и была понравившаяся Хаксли «часть романа». Весь его ответ выдержан в дружеском тоне, это особенно ощущаешь в конце письма:

«Надеюсь, что следующей весной у меня будет возможность посетить СССР, – в таком случае я с нетерпением ожидаю личного знакомства с Вами, и мы более подробно обсудим проблемы, связанные с Вашей трудной задачей (учитывая ее крайнюю трудность, я полагаю, что Вы добились весьма достойного результата)».

А в самом письме шла речь прежде всего о художественном переводе. Тут, для Хаксли, таланты особенно редки; мастерские переводы, за века, – наперечет. И он их полемически противопоставил и тем широко известным версиям нашей классической прозы, в которые годами вчитывался: английского Гоголя и Достоевского нет, английский Толстой, как и Стендаль, только пристоен. Письмо, с остротой эссе, настраивало на живое обсуждение темы. Да Хаксли, видимо, и думал продолжить его при личной встрече с редактором.

Мы увидим, до чего был важен для него начатый здесь разговор.

Письмо в Москву, как будто чисто литературное, стоит прочесть в контексте того времени. Многое откроется за его строками, если его сопоставить со всей историей Хаксли в России. А также – с другими письмами англичанина, где есть «русская» тема.

Ведь до 1935 года автор, знаменитый на Западе, оставался у нас в тени. Бледная русская версия его «Контрапункта», выпущенная под названием «Сквозь разные стекла», не получила большого отклика. Хотя Горький и решительно выделил этот роман из потока переводов в письмах А. Халатову и А. Камегулову. И хотя Амабель Вильямс-Эллис, английская гостья I Съезда писателей, и заявила с его трибуны, что у Хаксли, даже не упомянутого в докладе Радека, куда больше читателей среди молодежи, чем у Шоу или Уэллса.

Но вот одно из волшебных изменений сурового лица «Правды», по которой равнялась наша печать. Под необычной для нее рубрикой «Мировая литература» 15 августа 1935 года она публикует подробную статью А. Лейтеса «Олдос Гексли». И поднимает там этого прозаика, ценимого французской критикой и популярного по обе стороны океана. Прославившийся книгами об английской интеллигенции, настроенной так мрачно, тот становится ныне страстным антифашистом и, по словам газеты, «левеет». Его развитие, заключала «Правда», следует наглядно показать советским читателям, издав его по-русски: пока же «ни один из последних романов» писателя у нас не издан. (Как видно, первая попытка перевести не столь давний «Контрапункт» то ли забыта, то ли не в счет.)

За этим волшебным изменением был особый исторический момент: лето 1935-го. В июне в Париже состоялся конгресс защиты культуры, на котором выступил и Хаксли. А в июле – августе в Москве проходил VII конгресс Коминтерна, поддержавший идею Народного фронта. Сменились установки: время требовало более широкого подхода к мировой литературе, чем во вполне сектантском докладе Радека. (Хотя наше сектантство, как тот, песенный бронепоезд, всегда оставалось на запасном пути.) В неожиданной статье «Правды» и сказались новые установки. Они были особенно кстати «Интернациональной литературе». Тогда она успела опубликовать треть «Улисса» – десять эпизодов, пока не развернулась «борьба с формализмом». А ее редактор, бывший рапповец, печатал и стремился приблизить к журналу совсем не пролетарских писателей Запада, чья проза особенно его интересовала. На его неформальные письма отвечали и Синклер Льюис, и Хемингуэй; ответил и Хаксли.

Хемингуэй нашел у нас своего критика Кашкина и группу одаренных переводчиков хвоей прозы – «кашкинцев». Среди них был И. Романович, переводивший с товарищами и Джойса, и Хемингуэя, но особенно приверженный, кажется, Хаксли. Его версии двух вещей англичанина, изданные в 1936-м, – «Контрапункта» и «Шутовского хоровода», более раннего «романа идей», – сохраняли искрометность и блеск оригинала. Предисловие к «Контрапункту» написал тогда Д. Мирский, отлично знавший изображенный в нем лондонский круг. На оба романа откликнулся статьями Л. Боровой, неравнодушно и нередко проницательно писавший об их героях. Конечно, посреди 30-х наша критика еще не распрощалась с вульгарной социологией. Но, исследуя западную прозу, она могла тяготеть к тому, что нас касалось, и больно, могла открывать свое в чужом.

Не ощущая этого, просто не понять издательский парадокс и прорыв 30-х: по-русски появились некоторые из самых острых глав антиутопии Хаксли «Прекрасный новый мир». Их напечатала «Интернациональная литература» в 1935-м, в восьмом номере. (За август! – момент не был упущен.) Как будто по рекомендации «Правды», – ведь это был тогда последний роман писателя, но, по ее же словам, и самый любопытный, и самый безнадежный у него. Еще бы! Ведь у Хаксли воспитанный на Шекспире Дикарь из индейской резервации, чета вольтеровскому Гурону, попав в новейшие времена, кончает самоубийством. Подступиться к этой книге советскому журналу было нелегко. И завзятые скептики среди наших поклонников Хаксли оставались в 30-е изрядными утопистами. А знаменитая антиутопия не лезла ни в какие советские ворота.

Что уж говорить об эпиграфе из Бердяева: теперь утопии оказались осуществимыми, и новому веку предстоит мечтать, как их избежать. Тут была очевидная стрелка к русскому Октябрю. (Эпиграф остался непроходимым у нас и в 1988-м, когда роман в отличном переводе О. Сороки печатался в журнале полностью.) Но та же стрелка была и в курьезном выборе имен: автор потешно, но со зловещим оттенком, играл ими уже в первых главах.

Милую героиню здесь звали Ленина Краун – Lenina Crowne: это было имя-катахреза. Lenina – само разрушение традиции, а Crowne (так это слово, обозначающее «корона» и «крона», писал автор «Зимней сказки») – сама британская старина. И в характере ее есть внутренний контраст; она ведет себя, как диктуют приличия, не довольствуясь одним партнером (и в лифте поднимается с молодыми людьми, с каждым из которых спала), но в сердце ее жива старая жажда любви. В конце ее неудержимо потянет к Дикарю, а в начале она летит в резервацию со странным Бернардом Марксом – человеком не как все. В обоих случаях, однако, тут было, для бдительного советского читателя, «оскорбление величества» – марксистско-ленинского, разумеется. За персонажа Маркса Хаксли и попеняли в одной статье, а о героине Ленине предпочли умолчать. В журнале они были названы Макс и Лина. Но в третьей главе был еще эпизод, когда Директор спросил малышку, участницу эротической игры, как ее зовут. «Полли Троцкая». «Прекраснейшее имя!» Вот оно что. В самом романе Хаксли, серьезно-комическом и свифтовском, как он пояснял в письмах, эти диковинные имена совершенно не удивительны. К перевернутой норме будущего, торжествующей в эпоху Форда, весьма причастны и творцы Октября.

Но и помимо вызывающих имен, в трех начальных главах сатиры было немало дерзких перекличек со сталинской реальностью. С конвейера у Хаксли сходят духовно стандартные особи – столько же «бэббиты», сколько и «новые люди», запрограммированные до рождения. С нежных лет их во сне начиняют лозунгами и прописями – это гипнопедия: ее вариант, или аналог, мог быть и в технически отсталой стране – вечно орущее радио. Общество будущего у Хаксли жестко иерархично, – и правящие особенно озабочены массовым производством рабочих рук. (И это было высказано миру, где стольких еще слепил миф о Пролетариате и уже бесперебойно работал ГУЛАГ.) Объектом сатиры становится и преобразование природы, так поддержанное у нас Государством. Один из героев мечтает о том, чтобы сократить срок взросления у людей: ведь лошади достаточно шести лет, а слону десяти. И он «роняет» лозунг, отметающий естественный порядок вещей: «Вынашивать плод и корова умеет; довольствоваться этим мы не можем». Звучит девиз вполне по-нашенски.

Дав краткое изложение всего романа, журнал после трех первых глав напечатал еще шестнадцатую. Это там один из распорядителей мира будущего защищает этот мир – с отрезанной историей, без Прошлого, без Шекспира, без Науки, не введенной в жесткие рамки. Защита двусмысленная: он-то знает во всем этом толк и не скрывает, что его будущее – это Прекрасный Серый Мир пользы. Но признаем, что в начале 30-х в приведенных им словах Форда об Истории как чуши собачьей (History is bunk) не было ничего диковинного и для нашего нового мира.

Дерзкая публикация Хаксли была снабжена в журнале «охранной грамотой». Это сноски – к имени автора и к названию его сатиры. Первая извещала о его заслугах, – он участвовал в Парижском конгрессе и был избран «членом Бюро международной ассоциации писателей». Вторая отсылала к напечатанной в том же номере статье Мих. Левидова: читатель, «оценку данного романа Хаксли смотри» именно там. У статьи было «страшное» название: «Оргия пессимизма (Из настроений английской интеллигенции)»; были там и ритуальные тогда упреки Хаксли: слишком мрачен и ничуть не понимает масс (а также социализма). Но в статье критика-скептика чувствовался и достаточно острый и заинтересованный читатель Хаксли.

Само собой, за этой публикацией стоял прежде всего переводчик, И. Романович. Но и редактор журнала: едва ли он не был причастен к отбору глав и именно он, видимо, сообщил автору, что печатает части его романа. Конечно, вполне одобрить тогда идеологически эту сатиру он не мог, но его критика, за которую Хаксли благодарит, наверняка не была расхожей и зубодробительной. Иначе письмо англичанина не стало бы началом долгожданного для него диалога с советской стороной.

А сам он издавна, со времен дебютов, тяготел к России и ее культуре. В одном из писем 1917 года Хаксли говорит о неожиданной встрече с поэтом Николаем Гумилевым; в другом, годом позже, что взялся за пьесы и ориентируется на совершенно неканоническую драму Леонида Андреева; а в третьем, более раннем, что посреди мировой войны погружен в «Войну и мир» – и великий роман кажется ему невероятным, иначе не скажешь.

В письмах начала 30-х, когда он перечитывает роман Толстого, поражает исторический монтаж. В одном, рядом, прямой отклик на образ Наполеона и на высокопарные речи дуче, твердящего о «несокрушимой воле» и «горячей вере». («Вся эта глупейшая риторика фашизма – incrollabile volonta и fede ardente – в ее ранних всевозможных проявлениях великолепно осмеяна Толстым» ².) А в другом, обращенном к писательнице Наоми Митчисон, Хаксли довольно скептически говорит о плане первой пятилетки, сравнивая его то с морковкой, заставляющей идти осла, то с дозой возбуждающего. А в конце – переход к давно любимой им эпопее: «Перечитываю «Войну и мир» и нахожу, что эта книга дает великое утешение и бодрость» ³.

Иной и не менее удивительный исторический монтаж мы находим в письме Хаксли к отцу от 24 августа 1931-го, где он сообщает, что завершил свою антиутопию. На взгляд автора, «это комический или, по крайней мере, сатирический роман о Будущем с его ужасами (во всяком случае, по нашим стандартам)…» ⁴. И в одном письме с развернутой автохарактеристикой «Прекрасного нового мира» – впечатления Хаксли от книг Пантелеймона Романова: из них иностранец узнает о непарадной жизни нынешней России.

«…Читал ли ты роман Пантелеймона Романова «Три пары шелковых чулок»? Если нет, прочти. Это поистине самый реалистический и убедительный рассказ о жизни в России, – в частности, о жизни класса интеллигенции, – какой я когда-либо читал. Другая его книга рассказов «Без черемухи» – тоже хороша. Отвратительно и мрачно! Но я все больше проникаюсь уверенностью, что если весь остальной мир не предпримет чего-то в духе пятилетнего плана, его ждет крах» ⁵. Еще один смелый переход. Письмо послано в тяжкий год мирового кризиса; уроков из него пока не извлекли.

Письма Хаксли неожиданно освещают и Парижский конгресс. Л. Боровой заметил об авторе «Контрапункта»:

1. Письмо было напечатано в оригинале в английском издании журнала «Интернациональная литература», 1935, N12. Цитаты из писем Хаксли приводятся в статье в переводе Е. Лысенко.[↩]
2. »Letters of Aldous Huxley». Ed. by Grover Smith, London, 1969, p. 363. [↩]
3. Ibidem.[↩]
4. Ibidem, p. 351.[↩]
5. Ibidem, p. 352.[↩]