Очерки швейцарской литературы
«Литература Швейцарии. Очерки», «Наука», М. 1969, 431 стр.
Знакомясь с литературой многоязычной Швейцарии, прежде всего задаешься вопросом, что представляет собою эта литература: «единство в многообразии» или многообразие без всякого единства? Национальная это литература или несколько обособленных литератур?
На такие вопросы трудно ответить однозначно.
Мало того, что литература Швейцарской конфедерации слагается из произведений, написанных на немецком, французском, итальянском и ретороманском языках, и каждый языковой регион (за исключением ретороманских кантонов) тяготеет к родственной культуре одной из трех больших стран. В разные исторические периоды, в зависимости от внутренней обстановки и внешнеполитических условий, в Швейцарии преобладали то центробежные, то центростремительные силы.
Признание самобытности швейцарской литературы пришло сравнительно поздно, а порою и сейчас отрицается даже в самой Швейцарии. Не подвергается сомнению лишь самостоятельность литературы на ретороманском языке, но она – как в общем и целом и литература итальянских кантонов – не выдвинула ни одного сколько-нибудь значительного писателя. Авторы статей, включенных в сборник «Литература Швейцарии», закономерно уделяют наибольшее внимание литературе немецкоязычных кантонов, как наиболее богатой и интересной, и в меньшей степени писателям франкоязычным, или романдским (франкоязычные кантоны называют романдской Швейцарией). Книга, представляющая собой первый в советской пауке опыт изучения литературного процесса в Швейцарии, дает объективное представление о важнейших этапах литературного развития немецкой и французской языковых областей этой страны.
Проблемы самобытности литературы Швейцарии касается В. Седельник в статье «Споры о своеобразии швейцарской литературы». Споры о национальном своеобразии швейцарской культуры разгорались в этой стране особенно активно, когда под угрозой оказывалась самостоятельность Швейцарии, – особенно в годы первой и второй мировых войн. В последние десятилетия все возрастающий «европеизм» швейцарской литературы заметно ее нивелирует, смывая национальный колорит, столь явственно выраженный в творчестве писателей прошлого столетия. А рядом с такими мастерами, как Гессе, Дюрренматт, Фриш, все нагляднее выступает ограниченность «почвенничества», видящего свою задачу в продолжении «старых добрых традиций».
Советские литературоведы никогда не ставили под сомнение национальное своеобразие швейцарской литературы. В. Седельник, посвятив этому вопросу специальную статью, разрабатывает его многогранно, улавливая диалектические противоречия культурного развития частей и целого. «Наука о литературе, – заключает автор, – должна учитывать специфику Швейцарии и изучать ее литературу прежде всего как довольно четко очерченное явление, которое можно было бы определить термином литературы Швейцарии с ударением на втором слове, поскольку они представляют собой литературы суверенного, политически единого государства и обладают целым рядом сходных черт и общностью исторического развития».
Сходный подход к этой сложной проблеме мы найдем и в работах других авторов сборника. Статья В. Седельника, представляющая значительный теоретический интерес, страдает вместе с тем отдельными неточностями. Так, по мнению автора, «протест против мелкобуржуазного общества и даже разрыв с этим обществом», по-разному проявлявшийся уже в XIX веке у Мейера, Лейтхольда, Шпиттелера, Буркхардта и Бахофена, «носит откровенно индивидуалистический, мелкобуржуазный характер». Но ведь не всякий индивидуалистический протест в основе своей мелкобуржуазен и, уж во всяком случае, к Буркхардту и Мейеру такая социологическая дефиниция меньше всего применима.
С оттенком упрека автор пишет об «Истории четырех литератур Швейцарии» Г. Кальгари, которому «все же не удалось» представить эти литературы «как нечто единое», и в живучести традиционных представлений такого рода видит препятствие «для изучения четырехъязычного литературного процесса Швейцарии». Между тем В. Седельник сам же рекомендует, и вполне резонно, говорить о литературах Швейцарии, пусть даже с ударением на втором слове. Незачем уходить от истины – по крайней мере в отношении XX века разговоры о едином «четырехъязычном литературном процессе» становятся почти беспредметными.
Статьи, посвященные писателям разных эпох, раскрывают и обогащают конкретными фактами исходные теоретические положения, принятые авторами сборника. Вопросы формирования национальной литературы в романдской Швейцарии и немецкоязычных кантонах исследуются в монографических очерках «Теодор де Без и кальвинистская драма» А. Михайлова и «Альбрехт Галлер и западноевропейское Просвещение» С. Тураева.
Галлер – видный ученый, мыслитель и поэт XVIII века, один из родоначальников идеи гельветизма, выразившейся в его описательно-дидактической поэзии. Раскрывая многообразные и сложные отношения Галлера с корифеями западноевропейского Просвещения (Лессинг, Вольтер, Руссо), автор доказывает, что Галлер при всех обстоятельствах оставался швейцарцем – «резкий отпечаток национальных условий лежит на его философских и социальных идеях, на его поэтическом творчестве». Что же касается де Беза, выбор его как центральной фигуры, характеризующей литературное движение в Женевской республике, на мой взгляд, не вполне удачен»В своей литературной деятельности этот кальвинистский проповедник, оратор и драматург оставался все-таки представителем французской культуры.
Очерки о писателях XIX века – Готгельфе, Келлере, Мейере и Шпиттелере – раскрывают своеобразие критического реализма в немецкоязычной Швейцарии. Бурное развитие реалистической литературы было здесь предопределено политической ситуацией, сложившейся после 1848 года. Иллюзорные надежды на особый исторический путь сменяются горьким разочарованием, и это обусловливает отношение художников к окружающей действительности. Горделивое сознание «единства в многообразии» непосредственно отражается в творчестве Келлера, а грустное заключение, к которому он приходит в своем последнем романе «Мартин Заландер» (1886): «у нас как везде, везде как у нас», – во многом объясняет обособленную позицию Мейера и одиночество Шпиттелера.
В статье «Роман воспитания» в творчестве Иеремии Готгельфа» С. Гиждеу убедительно показывает связь писателя с идеями Просвещения и в то же время – с крестьянством и еще не изжитыми патриархальными отношениями. Этим и определялись особенности гельветизма Готгельфа, «мужицкого» писателя, которого высоко ценил Толстой.
Из классиков швейцарской литературы наибольшее внимание исследователей привлекал у нас реалист-демократ Готфрид Келлер. Если С. Гиждеу и другим авторам сборника приходилось прокладывать «первые борозды», то Н. Банникова писала свою работу с учетом многолетнего опыта советского «келлероведения». В ее статье о Келлере сказано немало нового. К достоинствам работы относятся глубокая характеристика лирики Келлера, внимательный анализ книги новелл «Изречение», явно у нас недооцененной и вместе с тем, как мне кажется, не совсем правомерно названной в статье «философским и художественным итогом творчества писателя». Хотя Келлер преодолевает здесь «локальную ограниченность», в книге ощутимо тяготение писателя к отвлеченному просветительскому гуманизму; этический идеал абстрагируется от условий места и времени.
Наблюдения Р. Самарина над творчеством Конрада Фердинанда Мейера позволили ему разработать периодизацию творчества писателя, на мой взгляд, вполне обоснованную. Автор раскрывает отношения этого утонченного мастера исторической новеллы с Якобом Буркхардтом, автором известной монографии «Культура Ренессанса в Италии», опровергает субъективные суждения биографов Мейера, видящих в его «Юрге Еначе» и «Святом» апологию Бисмарка. Р. Самарин дает объяснение и привязанности художника к романским культурам, что вносит в творчество Мейера особый колорит и резко отличает его от Келлера, воспитанного в традициях немецкой культуры.
Эпические поэмы Карла Шпиттелера «Прометей и Эпиметей» (1880 – 1881) и «Олимпийская весна» (1900 – 1906) вызвали в свое время восторженные отклики Роллана и Луначарского. Швейцарцы сравнивают этого поэта с Гомером и Данте; но в то же время предельная усложненность образной системы, аллегоризм и символика мифотворческих озарений Шпиттелера делают его поэтом эзотерическим. Л. Юрьева правильно определяет историческое место Шпиттелера как писателя, стоящего между традицией Гёте (вторая часть «Фауста») и Шелли в той интеллектуальной литературой XX века, в которой широко применяется символико-философская модернизация древних мифов. Очерк Л. Юрьевой дает верное представление о творческом пути и своеобразии Шпиттелера. Автор исходит из вполне справедливой мысли о том, что созданный воображением «мифотворца» тревожный и дисгармоничный мир богов представляет собою «преломленное отражение того, что поэт наблюдал в окружающей его действительности». Вместе с тем хотелось бы видеть в статье более развернутый анализ глубинного содержания поэм Шпиттелера; заметим, правда, что это задача исключительно трудная.
Из современных швейцарских писателей больше других известны у нас Дюрренматт и Фриш. Поэтому авторы статей, посвященных этим писателям, не ограничились общей характеристикой, но затронули целый ряд специальных вопросов. Н. Павлова в содержательной работе «Концепция современной пьесы в творчестве Дюрренматта» показывает зависимость драматурга от так называемой «интеллектуальной драмы» (Брехт, Сартр, Ануй, Беккет), анализирует его эстетические тезисы и раскрывает их применительно к дюрренматтовским пьесам.
В статье «Вопросы Макса Фриша (У истоков творчества)» И. Фрадкин рассказывает о литературной и общественной деятельности писателя в первые послевоенные годы, когда будущий автор «Бидермана и поджигателей» совершал поездки по Западной Германии, стараясь понять «загадки» нацизма и масштабы национальной вины немцев. Изучение позднее опубликованных дневниковых записей Фриша помогает понять, как эти социально-психологические исследования отразились в его ранних произведениях. Статья И. Фрадкина читается с интересом; жаль только, что автор обошел вопрос о связи Фриша с демократическими традициями национальной культуры. Думается, не было бы преувеличением в этической и эстетической позиции Фриша видеть продолжение линии Келлера, соединившего эстетику с гражданственностью.
«Немецкую» часть сборника завершает обзорная статья Г. Егоровой «Творчество И. Готгельфа, Г. Келлера и К. – Ф. Мейера в оценке современного швейцарского литературоведения». Эта работа содержит не только познавательные сведения, но и конкретизирует принципиальные положения вводной статьи.
Малоизвестным у нас писателям романдской Швейцарии посвящены три статьи, характеризующие литературный процесс XX века в той части страны, где господствует французский язык. И. Анисимов в докладе, прочитанном в 1963 году на заседании Общества дружбы «СССР – Швейцария» (текст публикуется по стенограмме), искусно обрисовал творческий портрет «необычайно национального и необычайно швейцарского» романиста Шарля Фердинанда Рамю, дополненный вслед за тем существенными штрихами в статье В. Большакова «Основные направления в новейшей швейцарской франкоязычной литературе». У В. Большакова Рамю показан в окружении романдских писателей, испытавших на себе его влияние (Ж. – Ш. Шеневьер, Г. де Пурталес, Ж. -М. Марто, Э. Бюензо). Швейцарская литература на французском языке тесно связана с литературой французской, пожалуй, еще больше, чем литература немецкоязычных кантонов – с немецкой. Поэтому не менее актуален вопрос об обратном воздействие которое прежде всего и проявилось в плодотворной деятельности Рамю, сделавшего первую «повышу вывести романдскую литературу на магистраль европейской культуры, не поступаясь при этом ее национальной спецификой».
Ту же мысль формулирует Т. Балашова: «История многогранных связей культур французской и швейцарской ждет своего исследователя». В работе Т. Балашовой «Французское Сопротивление и швейцарская поэзия» освещен лишь один, но весьма значительный эпизод этой истории: взаимодействие литератур в годы второй мировой войны, когда Швейцария «дала голос Франции, загнанной в подполье», а Франция «увлекла литературную Швейцарию в бурное море идейных сражений, помогла ей найти путь обновления, который невозможен без причастности художника к битвам эпохи».
К сборнику приложен библиографический обзор Г. Егоровой «Произведения швейцарских писателей на русском языке», охватывающий – причем с пропусками и ошибками – лишь литературу немецких кантонов Швейцарии. В частности, в обзоре отмечен несуществующий однотомник Келлера с предисловием А. Гозенпуда (в 1958 году выпущен однотомник К. -Ф. Мейера); пропущен биобиблиографический указатель «Готфрид Келлер» («Книга», М. 1965); указаны три защищенные в вашей стране кандидатские диссертации о том же Келлере, тогда как в действительности их было пять; не назван в числе изданных роман Макса Фриша «Homo Фабер» («Молодая гвардия», М. 1967) и т. д.
Сборник статей «Литература Швейцарии», соединяющий марксистскую принципиальность в оценке литературных явлений с обширным фактическим материалом, в значительной части впервые введенным в нашу науку, – несомненное достижение советского литературоведения на пути изучения мирового литературного процесса.
г. Ленинград