Очерк творчества И. Бабеля

Ф. Левин, И. Бабель. Очерк творчества, «Художественная литература», М. 1972, 310 стр.

Первая книга об Исааке Бабеле (в 1928 году выпущен лишь небольшой сборник статей о нем) написана Ф. Левиным. Много и плодотворно работая в нашей критике, Ф. Левин относился к личности и искусству Бабеля с редким уважением и заинтересованностью, – достаточно прочитать его воспоминания о Бабеле, чтобы почувствовать это. Можно представить, какое удовлетворение приносила Ф. Левину работа над книгой о Бабеле, работа, сопряженная в то же время с трудностями, обусловленными и самим искусством Бабеля, тем особым бабелевским стилем, который почти не поддается комментированию и определению, и сложной судьбой произведений писателя. С момента публикации рассказов «Конармии» в «Лефе» (1923) и «Красной нови» (1924) исследователи литературы сталкиваются с так называемым «феноменом Бабеля» – особым и сложным явлением, требующим точного истолкования. Сама «противоречивость, порою даже полярность суждений о творчестве Бабеля и его оценок побуждает к тщательному исследованию литературного наследия писателя», – справедливо пишет Ф. Левин.

Достоинства критика Ф. Левина, известные его читателям, проявились в этой книге. И в ее языке – живом, без какого-либо налета сухого академизма и наукообразности. И в том, что автор уловил и смог передать атмосферу того особого мира, который по праву может быть назван «бабелевским». Более всего это заметно в главе, посвященной «Одесским рассказам». Все пишущие о Бабеле знают, как нелегко найти точные и достаточно «объемные» слова, чтобы воссоздать дух и существо «бабелевского мира». Ф. Левин находит эти слова.

«Беня Крик, – говорит критик, – фигура, в сущности, фантастическая. И. Бабель писал своего героя, забавляясь, смеясь, иронизируя». Беня Крик – (одесский Робин Гуд, Ринальдо Ринальдини и Дон Кихот, благородный рыцарь, хотя это рыцарство более чем своеобразно смешивается с обывательско-мещанскими представлениями и поступками». И далее, характеризуя мир одесских рассказов в целом и отношение к нему Бабеля, он замечает: «Все приобретает в этом мире характер спектакля, комического представления… Бабель подымает своих героев над будничностью и прозой, даже любуется ими, как сильными и бесстрашными людьми, рыцарями, и смеется смехом Рабле над их невежеством, их мещанской ограниченностью. Происходит необычайное. Жители Молдаванки предстают измененными и как бы не похожими на себя, но вместе с тем в их романтизированных образах отражается их реальное бытие».

Эти размышления помогают критику верно уловить причины неудачи сценария «Беня Крик», написанного на основе «Одесских рассказов», где «произошло разрушение «бабелевского» мира, его видения Одессы, его жанра и стиля».

Ф. Левин умел вести горячо и аргументированно спор со своими оппонентами. Эта способность проявилась и в его книге. Анализ «Конармии» в существе своем полемичен, нацелен против упрощенной, подчас вульгаризаторской трактовки этого яркого произведения советской литературы. Среди людей, не оценивших по достоинству «Конармию», как известно, были не одни критики, – достаточно вспомнить отзывы С. М. Буденного и Вс. Вишневского. Главным союзником Ф. Левина в споре с ними становится М. Горький. Развивая мысль М. Горького, прозвучавшую в письме к Вс. Вишневскому: «…Никакого «ответа Бабелю» в пьесе вашей («Первая Конная». – Е. К.) – нет», Ф. Левин пишет: «В сущности говоря, «Первая Конная» Всеволода Вишневского не может быть противопоставлена «Конармии» Бабеля, потому что она также неполно дает Первую Конную, лишь в ином ракурсе». Если герои Вс. Вишневского «предстают перед нами вне бытовой повседневности, в критические, переломные, трагические моменты истории и их собственного бытия, когда жизнь требует от них напряжения всех сил, героических дел, яростного столкновения с противниками», то у И. Бабеля «героико-романтическое изображение людей смешано с будничной повседневностью войны и с порою натуралистическим изображением ее оборотной стороны. Этой повседневности и натурализма совершенно не принимал Вс. Вишневский».

Ф. Левин не дожил до выхода своей книги о Бабеле, – критик не может ответить на замечания, отстоять свои выводы. Многое в творчестве мастера новеллы еще до сих пор остается невыясненным, дискуссионным. Ф. Левин предлагает свое понимание ряда вопросов, по-своему трактует отдельные произведения. Но именно уважение к его труду заставляет нас поспорить с некоторыми положениями книги.

Исследуя творчество писателя, критик неизбежно обращается к сложным историко-литературным и теоретическим вопросам. Первый и самый серьезный из них – творческий метод Бабеля, определивший своеобразие всей его художественной системы.

Ф. Левин поставил своей целью раскрыть творческий метод Бабеля в эволюции. Так, он пишет: «…Метод Бабеля в его получивших наибольшую известность книгах «Конармия» и «Одесские рассказы» еще только складывался». По логике книги, бабелевский метод сложился лишь в последних его рассказах (к примеру, в рассказе «Сулак», 1937 год). Конечно, Бабель, как настоящий художник, вечно находился в споре с собой, искал новые формы, переступая через усвоенные. В 30-е годы он заметил: «…Настолько далеко то, что я пишу сейчас, от того, что я писал прежде». И Ф. Левин, подробно прослеживая развитие искусства писателя, правильно замечает, что Бабель наиболее полно выявился как творческая индивидуальность именно в первых двух книгах. И все же об эволюции этого художника в 30-е годы имеет смысл говорить еще более осторожно, чем это делает Ф. Левин. Ведь многие из новелл, опубликованных в 30-е годы, были написаны раньше. Так, скажем, нельзя непосредственно считать дату публикации «Сулака» датой его написания, другие рассказы, Созданные в этот период, до нас не дошли. Думается также, что иногда Ф. Левин сводит развитие творческого метода Бабеля к изменению бабелевского стиля.

Размышляя об эволюции искусства Бабеля, критик говорит о работе писателя над циклом (книгой) «Великая криница» («Великая старица»). Он полагает, что Бабель не нашел после «Одесских рассказов» и «Конармии»»какой-то главной для себя темы, которая увлекла бы его, как вышеназванные циклы». Именно такая тема, думается, была найдена в работе над циклом о коллективизации (конец 20-х – начало 30-х годов). Ф. Левин, правда, упоминает, что в одном из рассказов «Великой криницы» – «Гапа Гужва» – передана атмосфера деревни «бурного периода коллективизации». Но при этом он оставляет без внимания более сильный рассказ «Колывушка» (опубликован в «Звезде Востока», 1967, N 3), – именно этим, вероятно, и объясняется его недооценка цикла гак такового. Ф. Левин полагает, что эта книга не была написана потому, что большие полотна художнику не давались. Более реально предположение, что книга (цикл рассказов, а не некое эпическое полотно) была в основном написана, но не сохранилась. Интересно сопоставить рассказы цикла «Великая криница» с «Конармией». Становится очевидным, что видение мира у Бабеля в главном осталось прежним, контрастным, драматически напряженным, предельно беспощадным. Полемизируя с И. Эренбургом, считавшим И. Бабеля реалистом «в самом точном смысле этого слова», Ф. Левин берет в союзники М. Горького, неоднократно именовавшего Бабеля романтиком и желающего видеть его именно романтиком: «Вы, по существу, кажетесь романтиком, но кажется, что вы почему-то не решаетесь быть таковым». Ф. Левин комментирует эти слова Горького: «Дело, однако, не в том, что Бабель не решался быть романтиком, а в том, видимо, что романтизм не вполне отвечал его поискам, что он искал каких-то особых форм соединения реализма с романтизмом. Именно в те годы, когда писал Бабель, в советской литературе складывался и развивался метод социалистического реализма, и поиски Бабеля были связаны с ощущением неполноты, недостаточности традиционного реализма». В то же время Ф. Левин уточняет горьковское определение бабелевского искусства как романтического. Он пишет, что Бабеля «можно назвать «романтиком-реалистом», как назвал себя А. П. Довженко в письме к Юрию Яновскому».

Известно, что Горький сопоставлял творчество Бабеля и Гоголя и что Бабель никогда не оспаривал этого сравнения. Но однако, сегодня нужно говорить не только о сходстве, но и о различиях. Горький писал, что Бабель украсил изнутри своих конармейцев, как Гоголь запорожцев («Тарас Бульба»). Но если вглядеться попристальней в бабелевских персонажей, то откроется, что «украшены» они более внешне, чем изнутри. Перед нами все приметы стилевой романтизации при создании портрета, описании обстановки, характерной не только для Бабеля, но и для многих его современников-прозаиков начала 20-х годов (Вс. Иванов, А. Веселый и др.). Только структура бабелевского стиля более сложна, изысканна.

Заканчивая размышления над книгой Ф. Левина, стоит подчеркнуть, что подзаголовок: очерк творчества – в ней не случаен. Это именно очерк творчества, закладывающий фундамент освоения наукой сложного искусства большого писателя.