Обсуждаем кинофильм «Солярис»

ОБСУЖДАЕМ КИНОФИЛЬМ «СОЛЯРИС»

У многих на памяти роман польского фантаста С. Лема «Солярис»: люди будущего, проникая в далекие космические миры, сталкиваются с ситуацией, в которой подвергаются проверке их глубинные моральные качества.

Недавно к сюжету «Соляриса» обратился кинорежиссер А. Тарковский (авторы сценария Ф. Горенштейн и А. Тарковский). Десять лет, минувшие с момента опубликования книги, были ознаменованы мощным развитием науки и техники; в частности, Космос, чем дальше, тем больше, становится объектом повседневных научных исследований. Естественно, что и те проблемы, что волновали польского писателя, стоят сегодня перед нами с особой остротой, открывают свои новые грани. В том числе и перед искусством. Оно вновь подводит к вопросам:

Равномерно ли протекает прогресс техники и прогресс нравственности?

Сколь далеко простирается ответственность ученого – общественная и моральная?

Каково социальное содержание научно-технической революции?

Эти и многие другие вопросы возникают и в связи с новой работой А. Тарковского. Они и оказались в центре внимания участников очередного заседания «круглого стола» «Вопросов литературы».

Э. АРАБ-ОГЛЫ

ЧЕЛОВЕК И ПРОГРЕСС

Фильм А. Тарковского «Солярис» затрагивает, на мой взгляд, ряд общественно важных современных проблем. О них бы и хотелось высказаться, оговорив заранее полемичность предлагаемых суждений. Но прежде всего два слова о литературном первоисточнике фильма.

Роман С. Лема – незаурядное, я бы даже сказал, редкое по насыщенности философской проблематикой явление научно-фантастической литературы. И, как каждое действительно талантливое, затрагивающее различные стороны бытия человека произведение, он допускает разное прочтение и разное толкование. И в этом его достоинство. Мне уже приходилось слышать мнение, что фильм непохож на роман, что в нем многое опущено (или, напротив, добавлено) по сравнению с романом. Но думаю, что, следуя по пути чисто формального сопоставления обоих произведений, мы вряд ли сумеем продвинуться далеко вперед в понимании фильма «Солярис».

А. Тарковский – оригинальный художник, и естественно, что роман С. Лема стал для него только основой для размышлений над проблемами, возникающими перед нами сегодня (иной вопрос – убедительность художественного решения этих проблем). Речь идет о сегодняшних делах – это я хотел бы особо подчеркнуть. В конце концов, фантастика озабочена не столько тем, чтобы предвосхитить будущее, сколько тем, чтобы творчески осмыслить настоящее сквозь призму грядущего. Не забудем, что фильм отделен от романа дистанцией в десять лет, а для нашего столь быстро меняющегося мира – это много.

За это десятилетие в мире произошли события, которые заставляют нас взглянуть на окружающий мир и общественную деятельность людей несколько иными глазами, чем смотрел С. Лем. Когда польский фантаст писал свою книгу, не стоял так остро, например, вопрос об экологическом кризисе, о возможных отрицательных последствиях технического прогресса – последствиях не только моральных (хотя и это чрезвычайно важно), но глубоко социальных, затрагивающих не узкую среду ученых, а всех людей планеты. Не вызывало столь острую тревогу тогда и загрязнение среды. А мы знаем, как много сейчас об этом пишут и говорят, и это вполне закономерно. Правда, дело не обходится без крайностей. Скажем, в данный момент козлом отпущения почему-то стал автомобиль. Недавно, участвуя в одном разговоре, я слышал примерно такие рассуждения: «Автомобиль – худший враг человека. Каждый автомобиль выбрасывает в течение года в воздух килограмм свинца». Но допустим (допущение дикое, конечно), что автомобиль «отменен» и все транспортные функции в городах взяли на себя лошади. Какое количество их потребовалось бы! Можно себе представить, что за воздух в этом случае был бы в городе… Нет, человечество страдает вовсе не от избытка техники, а от ее недостатка, не от колоссального объема знания, а от колоссальных пробелов в нем. Именно здесь лежит одна из причин того, что человек не может еще вполне регулировать последствия открытий и изобретений.

Сейчас на Западе среди радикально настроенной интеллигенции широкое распространение получила технофобия, возлагающая на науку и технику ответственность за злоупотребление их достижениями в условиях антагонистического общества. Поборники этих взглядов противопоставляют господствующей в нашу эпоху рационалистической и технологической культуре, так называемому сайентизму, который обвиняют во всех смертных грехах, – своеобразную антитехнологическую и иррациональную «контркультуру», призванную возродить гуманизм. Противопоставление науки и гуманизма, технологии и нравственности не только наивно, но и несостоятельно, а в конечном счете и антигуманно. Отказ от достижений науки и техники означал бы вместе с тем и отречение от социальных идеалов, от достижения в обозримом будущем материального благосостояния для широких масс, увеличения досуга и всестороннего развития личности, которые немыслимы без бурного роста наших знаний, технологических нововведений и повышения производительности труда. Подлинный гуманизм неотделим от научно-технической революции.

Да, теперь, когда научно-техническая революция стала реальностью, мы видим яснее, чем прежде: технический прогресс не столь положительно однозначен, как это казалось раньше. Кое-кто еще, правда, и теперь наивно полагает, что можно направлять научно-технический прогресс в одном, нужном нам направлении – поощрять только те открытия, которые заведомо несут благо, и пресекать те, которые могут иметь отрицательные последствия. Но это глубокое заблуждение. Подобные представления скорее относятся к области благих пожеланий, нежели реального научно-технического прогресса. Как правило, отрицательные и положительные последствия научных открытий и технических нововведений – две стороны одной медали. В подтверждение можно сослаться хотя бы на один, лежащий на поверхности пример: любое лекарство в той или иной мере токсично. И хотя каждый врач знает эту элементарную истину, он вынужден прибегать к данному лекарству, ибо польза от его действия все же более ощутима, чем негативный эффект, и он знает, как его ослабить, если не устранить. Значит, задача упирается в то, чтобы научиться предвидеть положительные и отрицательные последствия, поставить последние под контроль человека, в какой-то мере компенсировать их.

Вот здесь-то и встает во весь рост проблема моральной и социальной ответственности ученого и науки за судьбы человечества. Именно она, с моей точки зрения, в первую очередь интересует С. Лема и не в последнюю – А. Тарковского. Вокруг нее завязывается основной драматический конфликт. Достаточно вспомнить, скажем, историю Бертона, – она, думаю, вообще несет большую смысловую нагрузку в фильме. Участник первой экспедиции на Солярис, он обнаружил поразительное явление: плазменный Океан планеты способен воспроизводить человеческие – во плоти – фигуры. Рассказу Бертона – в высшей степени объективному, хотя и производящему ошеломляющее впечатление, – не верит представительная и, компетентная комиссия, которой предстоит рассмотреть дальнейшие перспективы соляристики. А ведь здесь поставлена на карту не только судьба целой науки, но и репутация исследователей, погибших ради познания истины. Или конфликт Сарториуса и Кельвина: оба талантливые люди, оба ученые, но сколь различен их подход к проблемам человеческой нравственности, подвергшейся в нынешнюю эпоху чрезвычайно бурного технического развития сложным испытаниям.

Именно здесь снова дают о себе знать те десять лет, что пролегли между романом «Солярис» и фильмом. Великолепная эстакада, картины ночного города, несущиеся автомобили, полуфантастический блеск огней – всего этого, говорит А. Тарковский, мало для будущего. Как недостаточна для него и прекрасно оборудованная космическая станция. Не случайно ведь фильм открывается поэтическим прологом – картинами прекрасной земной природы: старый парк, затянутый тиной пруд, луг, лошадь, дождь. Все это несколько затянуто, но мысль режиссера ясна: в век техники, имеющей тенденцию к «деперсонализации» личности, он хочет напомнить о первичных человеческих ценностях. В соответствии с этим и строит А. Тарковский свою концепцию будущего, заметно отличающуюся от той, что предлагал нам С. Лем. Будущее – это красота и богатство Земли плюс технический прогресс. Нет прогресса без жертв, но далеко не всякие жертвы оправданны даже во имя прогресса.

Именно поэтому автора фильма не устраивает путь, на который склонен вступить Сарториус: отчаявшись найти контакт с Океаном, он предлагает подвергнуть Океан Соляриса жесткому радиоактивному облучению. Познание – любой ценой, а все душевные, моральные муки к делу не имеют никакого отношения, а потому не должны – приниматься во внимание, – такова философия этого ученого. Процесс познания окружающего мира несовместим с деятельностью фанатика, готового уничтожить то, что он не в состоянии постичь. Такие ученые напоминают скорей средневековых инквизиторов, пытками вырывающих признание обвиняемого. Только делается это не во имя бога, а ради обожествляемой ими науки, в роли обвиняемого оказывается природа, а орудия пытки несравненно более могущественны и изощренны, и следовательно, более опасны, в том числе и для самого человечества.

Отвергая подобное чисто «технократическое», бесчеловечное решение проблемы, А. Тарковский предлагает свое решение. Именно здесь дает себя явно чувствовать эмоциональный строй фильма. Авторы его в гораздо большей мере, чем это было у С. Лема, апеллируют (особенно во второй части) к человеческим чувствам. Ведь центральный конфликт: сумеют ли люди установить контакт с планетой Солярис – решается в фильме не столько научно-логическим или научно-экспериментальным путем, сколько путем эмоциональным. Вот почему Кельвин – социальный психолог по профессии – показан нам больше не в «ученом» своем качестве, а просто в человеческом. Спор его с Сарториусом – это столкновение не научных идей, а различных жизненных концепций. Кельвин безусловно отвергает антигуманные, экстремистские методы своего коллеги.

Почему обитателям станции удается нащупать возможность контакта с Океаном? Потому что Океан воспринял человеческую способность к любви, побеждающую эгоистические побуждения, и пошел, так сказать, человеку навстречу? Это слишком плоское толкование финала фильма, но известные основания для него имеются. Скажем, остров, появляющийся на поверхности Океана, уж слишком напоминает пряничный сказочный домик. И все же не стоит сводить дело к банальным отношениям с Океаном. Идея, особенно подчеркнутая в финале, может быть, мне кажется, сформулирована примерно так (сознаю, что эта формула, как и любая другая, упрощает содержание картины): ни наука сама по себе, ни деятельность людей вообще, в том числе и ученых, не могут ограничиваться только рациональной сферой, они непременно должны быть одухотворены живым человеческим чувством, нравственной ответственностью за содеянное. И в эпоху стремительного научно-технического прогресса, каким и представляется нам будущее, человек обязан не только сохранить весь мир своих переживаний, но и расширить, нравственно обогатить его.

Каков же этот человек будущего, его нравственность и этика в фильме «Солярис»? Ведь слишком часто в научно-фантастической литературе, особенно когда речь идет о далеком грядущем, в книгах действуют не живые люди, а некие абстрактные представители человечества вообще. К счастью, в «Солярисе» все обстоит иначе. Сколь это ни покажется парадоксальным, человек как неповторимая индивидуальность, личность проявляется особенно отчетливо в сопоставлении с Океаном (он нас интересует, конечно, в первую очередь не сам по себе – и не потому, что «соляристика зашла в тупик»). И дело тут не только в том, что он в какой-то мере служит зеркалом, в котором люди видят себя со всеми своими гипертрофированными достоинствами и недостатками.

Что такое Океан? Мыслящая материя, лишенная индивидуальности. И вот с такой мыслящей неиндивидуализированной материей сталкивается другая мыслящая материя, земная, воплощенная в индивидууме. Мне кажется, что конфликт между людьми и Солярисом во многом порожден не просто тем, что люди не в состоянии познать эту принципиально иначе устроенную и, следовательно, принципиально иначе мыслящую материю (хотя и это имеет место), не только потому, что она им чужда, но и потому, что эта мыслящая материя – в противоположность земной – существует в этаком суммарно-обобщенном и, следовательно, «безэмоциональном» виде. Припомним, кстати, что и сейчас на Земле существует немало теорий (например, так называемая «органическая» теория), которые как социальный идеал выдвигают такую организацию общества, которая была бы уподоблена тому же Солярису: человек в условиях такой социальной структуры был бы полностью поглощен обезличенной массой, которой куда как легче управлять, чем обществом, состоящим из высокоразвитых личностей, обладающих обостренным чувством собственного достоинства. Потому тема Соляриса звучит для меня как предостережение о серьезных общественных опасностях, в связи с обнаружившейся но Западе явной тенденцией умалять значение индивидуальности. На этом пути, за который, например, ратует американский социальный психолог Б.-Ф. Скиннер в книге «По ту сторону свободы и достоинства», людей подстерегала бы опасность превратиться в нечто подобное манипулируемым манекенам, вроде Хари, лишенным собственной воли, цели и призвания в жизни.

Ставить научно-фантастический фильм – а по форме своей «Солярис» принадлежит именно к этому жанру – чрезвычайно сложно. Большинство картин, которые мы видели на эту тему, как отечественных, так и зарубежных (за очень редкими исключениями – «На берегу», «Планета обезьян»), крайне неудачны, ибо ориентированы на среднее, потребительское сознание. Есть и в «Солярисе» издержки этого жанра – излишняя описательность, длинноты; кое-где его создателям изменяет чувство меры и вкуса. Но я не хочу углубляться в анализ чисто эстетической структуры фильма; думаю, присутствующие здесь кинокритики сделают это квалифицированнее и точнее, чем это удалось бы сделать мне. Я же хочу кончить тем, с чего и начал: фильм «Солярис» затрагивает серьезнейшие проблемы современной жизни, языком кинематографа напоминает нам о том, сколь труден путь познания, какими конфликтами он чреват.

Ю. СМЕЛКОВ

ПРОПОВЕДЬ ИЛИ ИССЛЕДОВАНИЕ?

Тема нравственных и социальных последствий научно-технического прогресса действительно волнует умы и все чаще обсуждается на страницах прессы, как специальной, так и общей. Но очень часто дискуссии сводятся к двум пламенным декларациям. Первая: никакой научно-технический прогресс не убьет живую человеческую душу. Вторая: ученые должны нести моральную и социальную ответственность за результаты своей работы.

Декларации эти полезны, как полезна всякая благородная проповедь. Правда, не только ученые должны нести моральную ответственность, то же самое можно сказать о представителях очень многих профессий, – например, шофер тоже несет ответственность за жизнь пассажиров и пешеходов. И собравшимся здесь писателям и критикам, думаю, знакомо чувство ответственности. Другое дело, что последствия работы ученых могут быть гораздо более ощутимы для общества, для всего человечества, но существа моральной проблемы это не меняет.

Однако если публицистика и может порой удовольствоваться проповедью, то задача искусства – исследование. И именно в исследовании этой проблемы роль научной фантастики может быть весьма значительна, – собственно, такова она и есть. Фантастику можно назвать футурологией сверхдальнего действия: она пытается предугадать, как, в каком направлении могут развиваться явления и тенденции, которые мы наблюдаем сегодня.

С. Лем, один из талантливейших фантастов современности, именно как исследователь занимается проблемой, которую мы сегодня обсуждаем. У него есть рассказы-притчи, в которых тема ответственности ученого решается в предельных, критических ситуациях. Так, в «Формуле Лимфатера» ученый, создавший сверхразум, уничтожает его, поняв, что его творение неминуемо подчинит себе человечество: отказ от великого открытия во имя гуманизма. В романе «Возвращение со звезд» С. Лем описывает прямое и радикальное влияние научно-технического прогресса на человеческую личность: он рисует человечество, которое с помощью некоей медико-биологической операции сделалось абсолютно не способным к насилию, к агрессии, и смотрит, что из этого может получиться.

«Солярис» имеет к этой теме лишь косвенное отношение. Тему этой книги С. Лем формулирует так: «Среди звезд нас ждет Неизвестное». Человек сталкивается с Неизвестным. Это не какой-то усовершенствованный человек будущего, он во всем подобен нам, хотя уже хорошо знает, что такое Галактика, что такое межзвездные пространства. Этот человек подвергается нечеловеческим – в самом буквальном смысле слова – испытаниям: мыслящий Океан планеты Солярис материализует затаенные воспоминания, навязчивые идеи, подавленные желания ученых, работающих на научно-исследовательской станции. Ситуация эта тем страшнее и античеловечнее, что она – вне морали: посылая людям кошмарные фантомы их психики, Океан вовсе не намерен подвергать их пытке, все это, так сказать, «нечаянно». Более того, это первая хоть сколько-нибудь реальная надежда на контакт с Океаном, ибо ученым ясно, что так он ответил на жесткое рентгеновское облучение, которому был подвергнут. Фантастическая ситуация абсолютно функциональна, как и должно быть в художественном произведении, то есть без Океана Соляриса действие романа не могло бы состояться. Забегая вперед, скажу, что для основной коллизии фильма Океан Соляриса не необходим – Космос и вся фантазия С. Лема, по сути, не нужны создателям фильма, – в этом мне видится существенный недостаток картины.

Каков же итог романа С. Лема? Что выясняется в результате всех нечеловеческих испытаний, которым подвергаются его герои? Можно сказать, что это книга о слабости и величии человека. Герои С. Лема предлагают Космосу, – чужому разуму, цивилизации, построенной по принципиально иным, нечеловеческим законам, – самих себя – со всем своим несовершенством, подавленными желаниями, воспоминаниями, которые хочется изгнать из памяти. Но когда Океан Соляриса материализует все это, показывает людям их оборотную сторону, заставляет их жить рядом с худшим, что есть в них, – они все-таки остаются людьми и ведут себя достойно, по-человечески. Более того, пройдя через испытания, остаются на станции, чтобы продолжить поиски контакта с Океаном. Правда, у Кельвина есть минута слабости, когда он вне себя кричит, что надо доставить сюда антиматерию и испепелить планету. Но кончается роман такими словами Кельвина: «Каких свершений, издевательств, каких мук я еще ожидал? Не знаю. Но я твердо верил в то, что не прошло время ужасных чудес».

Таков результат художественного исследования человека в ситуации, с которой, разумеется, не фатально, не обязательно, но все же может столкнуть человека научно-технический прогресс.

Фильм, снятый по мотивам романа, исследованием не стал. На мой взгляд, «Солярис» А. Тарковского – публицистическая проповедь на тему о совести ученого и его ответственности за результаты своей работы.

Чтобы объяснить, почему так получилось, я должен еще раз вернуться к роману. В нем подробнейшим образом описана история Хари и Кельвина, но о «гостях» Сарториуса и Снаута мы можем только догадываться: С. Лем отказывается их описывать, – надо полагать, потому, что они слишком уж страшны и постыдны, слишком уж с неприглядной стороны они характеризуют своих «хозяев». А. Тарковский эту конструкцию разрушает: Хари никак не связана с остальными «гостями», она – сама по себе. Но если отделить ее от остальных, ситуация перестает быть фантастической, ибо трагически-нелепые ситуации возможны и на Земле: он думал, что она мертва, а она оказывается живой. Такие ситуации весьма распространены и в нефантастической литературе. Океан, создавший Хари и ужасных «гостей» Снаута и Сарториуса, – необходимый компонент романа. Океан, создавший Хари и еще кого-то, о ком ничего не знаем и даже не можем ни о чем догадаться, – сюжетно не функционален, становится чисто декоративным элементом фильма.

На экране появляется покончивший самоубийством Гибарян, рядом с ним – непонятная девушка в голубой тунике; почему из-за ее появления надо было убить себя, неизвестно. Гибарян объясняет, что причина самоубийства – совесть. Потом Хари выступает перед обитателями станции с чем-то вроде агитационной речи, объясняя людям, как надо вести себя с ней, и тоже произнося какие-то очень правильные слова о совести. Но эта многократно прокламированная тема совести не связана с сюжетом, конфликтом, конструкцией фильма; ведь ситуация, в которую попадают Кельвин и Хари, при всей трагичности, находится за пределами человеческих представлений о нравственности. Для Кельвина происходящее мучительно, но выбора у него тоже нет: он должен примириться с тем, что Хари позволяет Снауту и Сарториусу уничтожить себя. А раз нет выбора – нет и нравственного конфликта. Тема же познания, на которой построен роман, А. Тарковским фактически снята.

Я не подвергаю сомнению право режиссера кино или театра вносить существенные изменения в пьесу, сценарий или экранизируемое литературное произведение. И о многочисленных отступлениях от романа С. Лема я говорю отнюдь не с позиций блюстителя незыблемости литературного текста. Но мне кажется, что если режиссер ставит фильм по хорошей книге, ему должен быть близок ее дух, ее идея, ее художественная логика, а не только отдельные – пусть весьма интересные и необычные – ситуации. А. Тарковский взял у С. Лема то, что ему было интересно, так и должно быть, но я сожалею о том, что взято гораздо меньше, чем можно было. Стойкость героев С. Лема, их выстраданный оптимизм, их готовность, несмотря ни на что, познавать Вселенную – все это ушло из фильма.

Вспомним самые существенные по художественному смыслу и значению эпизоды фильма. Длинные, подробно и великолепно снятые кадры: лес, земля, трава, листья. Кажущееся еще более длинным путешествие по городу: дороги, здания, созданная человеком искусственная среда, урбанизированный мир. Нечто вроде салона, кают-компании на станции – дерево, свечи, удобная мебель, картины. Эпизод, когда Хари пытается убить себя. Пересказывать словами то, что выражено в зрительных, кинематографических образах, – дело нелегкое и неблагодарное; но думаю, что не ошибусь, если скажу: именно в этих сценах отчетливо звучат темы, которые интересовали авторов фильма: красота земли – и ее сопоставление с урбанистической цивилизацией, богатство духовного мира человека – и предельные ситуации, в которых человек может оказаться. Фильм «Солярис» – о Земле, теплой и родной. И герои его насквозь земные; то, что произошло на Солярисе, вполне могло с ними случиться и дома, и муки совести были бы точно такими же. Иначе говоря, режиссер пренебрег той возможностью, которую дал ему жанр фантастического фильма, пренебрег одним из жанрообразующих принципов современной фантастики – поставить человека в положение, невозможное на сегодняшней Земле, и посмотреть, что из этого получится (и таким путем попытаться подготовить его к встрече с будущим, с Неизвестным).

Я думаю:

Как прекрасна

Земля

И на ней человек, –

эти слова С. Есенина мог бы повторить автор фильма «Солярис». «Среди звезд нас ждет Неизвестное» – повторю еще раз слова автора романа «Солярием. Люди познают, исследуют это Неизвестное, познавая и исследуя при этом самих себя, – так можно определить пафос лучших произведений современной фантастики. Люди еще и еще раз напоминают себе, что они – люди: об этом фильм А. Тарковского, который я воспринимаю как проповедь о совести. Проповедь, искреннюю и благородную, высказанную на прекрасном, выразительном кинематографическом языке. Она, безусловно, имеет право на существование, никогда не покажется неуместной и заставит волноваться многих зрителей. Но, на мой взгляд, роман С. Лема давал возможность сделать не фильм-проповедь, а фильм-исследование. И жаль, что эта возможность не была использована талантливым режиссером А. Тарковским.

Я. ГОЛОВАНОВ

БЕЗ ФАНЕРЫ

Когда после просмотра фильма «Солярис» я попробовал осмыслить все свои впечатления, суммировать плюсы и минусы, то понял, что плюсов у меня наберется больше, чем минусов.

Что мне понравилось в этом фильме?

Во мне жил страх перед этим далеким кинобудущим, фанерно-пластмассовым прогрессом, перед людьми, одетыми в невероятные одежды с невероятным количеством молний и крючков. Я боялся белых городов на берегу синего океана, напоминающих санаторий угольщиков в Сочи. Но первые кадры, прекрасные грустные картины русской осени, успокоили меня. И тогда, помню, подумал: «Все на месте, все хорошо…»

Роман С. Лема кажется мне, в общем, довольно бесконфликтным, – я брошу такую кость на наш «круглый стол». Он бесконфликтен уже потому, что это роман-предупреждение. Сам С. Лем писал о том, что до «Соляриса» немало было фантастических произведений, связанных с проблемой контакта. Решение в них было всегда двоякое: или мы находили каких-то братьев по разуму, которые охотно шли на контакты, что взаимно обогащало обе цивилизации, или, напротив, мы встречали враждебный отпор и завязывалась межпланетная война. Вторая концепция наиболее апробирована американскими фантастами.

С. Лем же сделал одну очень простую вещь. Он показал – и это вполне вероятно, – что, проникая в Космос, человек может столкнуться с неким непривычным для наших представлений разумом и не найти с ним общего языка. Не найти его не только по целому ряду причин биологических, физических, но и в силу необыкновенно разделяющего нас во времени развития. Эта самая главная мысль романа «Солярис» воплощается в фильме.

Что самое страшное в жизни Кельвина на станции, которая вращается вокруг Соляриса? В чем причина его душевных переживаний? В Кельвине происходит единоборство между стремлением к познанию истины, желанием понять, что же такое Океан, и чувством. Океан подвергает его совершенно невероятным, болезненным испытаниям. Ученый-исследователь поставлен в тесные рамки некой духовной зависимости, которую на Земле трудно себе представить.

Всемирный успех романа «Туманность Андромеды» заключался в том, что, помимо всех «технических фантазий», мы столкнулись здесь с новым духовным миром, с людьми будущего – по своей морали и этике. У С. Лема же действуют даже не наши современники, а люди 50-х годов. Эти же люди действуют в кинофильме. Происходит смещение: в мире техники завтрашнего дня действуют люди дня сегодняшнего.

Звездолету, как и паровой машине, исторически сопутствует определенный уровень не только интеллектуального, но и в какой-то степени духовного развития человека. По-моему, мир техники, бурный прогресс науки каким-то образом влияет на психологию людей, на весь их духовный мир.

Мне почти всегда возражают, говорят: Ромео любил так же, как Ваня Петушков из третьего подъезда, а смерть любимого человека вызывала одинаковые эмоции и у женщин Эллады, и у наших матерей. Это так. Но я говорю не о вечных истинах, а о том, что техника изменяет психологию, наше восприятие окружающего мира.

Да что там люди? Отец мне рассказывал, что лошади в Москве шарахались от первых автомобилей, а нынче лошадь и вертолетом не спугнешь.

Никогда не забуду, как перед войной дома у Веры Петровны Марецкой я первый раз увидел телевизор. Я был раздавлен эмоционально. Молчал неделю. Мои сыновья относятся к телевизору, как к водопроводному крану: повернул – течет, повернул – перестало. Любить мы еще долго будем так же, как Ромео, а воспринимать мир по-другому – год от года. Если я знаю, отчего светится звезда, я смотрю на нее иначе, чем на нее смотрел человек, полагающий, что это отверстие в небесной сфере.

Разве последние десятилетия не заставили нас по-другому взглянуть на природу, на животных и растения? Во времена Юрия Долгорукого лось в Москве никого не умилял, лося били и ели. А мы стреляем в него усыпляющей ампулой и везем в лес.

И Кельвин смотрит на осеннюю землю другими глазами, чем мы, перед многолетним расставанием с родной планетой. Мы еще не умеем так смотреть, эта наука для нас впереди.

Короче, меня более всего во всех фантастических жанрах интересует психология человека будущего, его отличия от меня, моих современников. И вот этих отличий в фильме, увы, я почти не нашел.

В самом деле, как ведет себя эта тройка: Снаут, Кельвин и Сарториус? Отношения между людьми на этой станции, бог знает где находящейся, почти враждебные. Почему? Представьте себе: вы прилетаете на Солярис, ничего не зная про «гостей». Как, с моей точки зрения, должны были бы вести себя члены экипажа станции? Подчеркиваю: с моей точки зрения, то есть с точки зрения человека сегодняшнего дня – человека интеллектуально и морально незрелого, если мерить его линейкой грядущих тысячелетий. По отношению к героям «Соляриса» мы – то же, что неандертальцы по отношению к нам. Прежде всего экипаж станции должен был бы ввести Кельвина в круг своих забот, предупредить, Обстановка на станции кажется мне вычурной, надуманной, нелогичной.

Тут шла речь о «счастливом конце» фильма.