Обретая творческую самостоятельность
Матякуб Кошчанов, Ответственность перед творчеством, Изд. им. Г. Гуляма, Ташкент, 1981, 342 стр. (на узбек, яз.); Озад Шарафуддинов, Талант принадлежит народу, «Ёш гвардия», Ташкент, 1979, 173 стр. (на узбек, яз.); его же, Школа жизни, Изд. им. Г. Гуляма, Ташкент, 1981, 95 стр.; Умарали Норматов, Воспитание таланта, «Ёш гвардия», Ташкент, 1980. 174 стр. (на узбек, яз.).
Не соглашаясь с мнением тех, кто утверждал, что текущая критика в целом «обогнала» литературу, указывая на то, что критика все еще не проявляет достаточной творческой активности, смелости в поддержке талантливых произведений, в борьбе против художественно беспомощных вещей, Чингиз Айтматов обратил недавно наше внимание на следующее печальное явление: «Хуже, когда в силу разных обстоятельств слабое, бездарное сочинение поднимается на щит, выдается за эталон, чем нередко грешит «местная» критика, видимо, из престижно-патриотических соображений: худо ли завести Пушкина, хотя бы и областного масштаба? Впрочем, подобный трех разве только местной критики? Размывание критериев, искажение представления о подлинности художественной литературы – в этом я тоже вижу беду критики, которая подчас объявляет художественной литературой произведения, не имеющие к ней отношения…» 1
Предъявляя подобного рода претензии современной литературно-художественной критике, Даниил Гранин подчеркивает, что она «уходит от прямого разбора произведений, от их сравнительной оценки. Для многих критиков книга, о которой они говорят, – всего лишь предлог, чтобы изложите свои собственные размышления о литературе, или экономике, или человеке» 2.
Можно ли на основании сказанного заключить, что текущая критика снова «отстала от жизни» и не оказывает позитивного воздействия на творческий процесс?
Конечно, нет. Тот же Даниил Гранин признается, что критика действует все смелее и самостоятельнее; можно не сомневаться, что и Чингиз Айтматов не отрицает заслуг критики в целом и отдельных критиков, не поддающихся влиянию лиц, обстоятельств и ситуаций, везде и всюду отстаивающих свои творческие убеждения. Однако киргизский писатель тысячу раз прав в том, что в местной – да и не только в местной – печати часто появляются статьи и рецензии, в которых крайне бедные, незрелые вещи возносятся чуть ли не до неба, а талантливые книги остаются незамеченными.
Спрашивается, кто же пишет подобные статьи и рецензии?
В подавляющем большинстве случаев те, кто, не обладая своим собственным взглядом на жизнь и литературу, тем не менее занимается литературой; кто на словах твердит о принципиальности, а на практике о ней забывает; для кого печатное выступление – не столько творческая, сколько житейская необходимость. Однако и некоторые действительно одаренные, сильные и опытные критики не всегда ведут серьезный, на равных, разговор с писателями, не всегда вступают с автором в полемику, которая порой необходима, безоговорочно положительно оценивают даже то, что требует более строгого и нелицеприятного разбора.
И тем не менее нельзя не видеть, что сквозь все еще многочисленные невзгоды «местной» критики пробивает себе дорогу сильная, здоровая, достаточно крепкая волна научно-критической мысли – пусть и не без напряженной и острой борьбы, не без серьезных усилий и трудностей.
В этом еще раз убеждают книги Матякуба Кошчанова «Ответственность перед творчеством», Озада Шарафуддинова «Школа жизни» и «Талант принадлежит народу», Умарали Норматова «Воспитание таланта», вышедшие на узбекском языке в республиканских издательствах в 1979 – 1981 годах.
Составленные из проблемных, обзорных статей, развернутых и обстоятельных рецензий, полемических заметок критиков, диалогов с писателями об узбекской прозе и поэзии 60 – 70-х годов, эти книги характерны стремлением их авторов трезво оценить как реальные достижения современной узбекской литературы, так и ее наиболее серьезные изъяны и просчеты, опираться на действительные завоевания многонациональной советской литературы 60 – 70-х годов.
Сразу обращают на себя внимание, например, три статьи М. Кошчанова, включенные в его книгу: открытое письмо писателю И. Рахиму по поводу его романа «Трудные экзамены» («Как закалялся человек»), заметки о сборнике повестей Сайяра «Созвездие Большой Медведицы» и об узбекской прозе 1972 года. Эти работы, проникнутые пафосом борьбы против литературных суррогатов, определяют, пожалуй, тональность всей книги «Ответственность перед творчеством». Идет ли речь о негативных или позитивных явлениях, критика не покидает чувство ответственности перед творчеством, перед литературой и читателями. Именно поэтому его мысли, наблюдения, анализы и выводы могут встретить у кого-то полное понимание, кого-то сильно задеть, у кого-то вызвать желание спорить; но во всех случаях они требуют к себе уважительного отношения и серьезного внимания. Да и сам критик как к разбираемым произведениям, так и их авторам относится с тактом, с чуткостью, с уважением и требовательностью. Это в первую очередь касается его острокритических выступлений, среди которых особое место и занимает открытое письмо писателю И. Рахиму, вызвавшее в свое время большой читательский резонанс. Работа эта, несомненно, выстрадана, пережита критиком; ее пронизывает чувство боли и тревоги за писателя, который взялся за художественное исследование жизни рабочих и инженеров, несущих трудовую вахту на строительстве тепловой гидроэлектростанции, но не достиг своей цели, хотя и сказал немало теплых, проникновенных слов о героях наших дней. Богатый, разнообразный жизненный материал остался художественно не осмысленным, не освоенным, «сопротивление» его не преодолено. Критик показывает, что писатель заставляет действовать героев «Трудных экзаменов» не по логике человеческих характеров, не на основе реальной жизни с ее драматическим накалом, с ее острыми коллизиями, а в соответствии с авторскими предначертаниями. Факты и события, положенные в основу сюжета, как убедительно показано в открытом письме, сами по себе выглядят правдоподобно, но никак не складываются в убедительное художественное целое. Так, например, изложена в романе история молодого человека, пробивающего дорогу в жизни всеми правдами и неправдами; он не гнушается никакими средствами, но, попав на строительство тепловой гидроэлектростанции, осознает свои ошибки, трудится по зову своего сердца с полной отдачей сил и становится в конце концов настоящим человеком, героем наших дней. Изложено все это с многочисленными и внешне достоверными подробностями, но событийная канва дана в романе часто описательно и сам процесс перерождения, перевоспитания героя запечатлен декларативно, иллюстративно, без углубленного реалистического анализа.
М. Кошчанов ведет спор с писателем на равных, не пасует перед его авторитетом, не похлопывает его по плечу, не теряет чувства собственного достоинства; он держится как ученый-исследователь, у которого цель – дойти до истины своим самостоятельным путем, и отстаивает свою точку зрения со всей научной серьезностью, принципиально и доказательно.
В аналогичном духе выполнен критиком анализ романа Мирмухсина «Сын литейщика» и сборника повестей Сайяра «Созвездие Большой Медведицы». Благие намерения обоих писателей состояли в том, чтобы показать нравственное и духовное возмужание наших современников; реализовать эти намерения им не удалось, и хотя некоторые второстепенные эпизодические образы не лишены интереса, в целом перед читателем не реальная и художественно осмысленная жизнь, а фиксация фактов вне всякой концептуальной их связи.
Как художнику избегнуть неудач и поражений, обрести и воплотить свой собственный, неповторимый взгляд на жизнь, реализовать свои возможности? Этой заботой продиктованы мысли, наблюдения, анализы и выводы М. Кошчанова. Требовательный, не всегда приятный, порой горестный разговор об изъянах ведется им не ради умаления заслуг писателей, а чтобы помочь им открывать подлинно новое. Когда речь идет о произведениях, отмеченных печатью прирожденного художнического дара и целеустремленной творческой работы, то даже между критических строк просвечивает искренняя радость и восхищение критика достижениями автора. Причем творческие удачи узбекских писателей оцениваются с тех высот художественного мастерства, которые взяли передовые представители многонациональной советской литературы в 60 – 70-х годах.
С этой точки зрения М. Кошчанов анализирует романы А. Якубова «Сокровища Улугбека» и «Совесть», У. Усманова «Водоворот», повести А. Мухтара «Тесна пустыня», П. Кадырова «Наследие», стихи А. Арипова и Э. Вахидова, выпущенные в московских издательствах и положительно оцененные во всесоюзной литературно – художественной критике.
Эти же писатели и поэты фигурируют в качестве «положительных героев» в книгах О. Шарафуддинова и У. Норматова. Это не случайно. Именно они, вместе со своими старшими и младшими талантливыми коллегами, ведут интенсивные, плодотворные творческие поиски, задают тон развитию узбекской литературы 60 – 70-х годов. Не забывая, что не все, что вышло и выходит из-под пера этих писателей и поэтов, художественно равноценно и безупречно, М. Кошчанов, О. Шарафуддинов и У. Норматов своей поддержкой и своей критикой помогают им идти по избранной дороге правдивого художественного воссоздания действительности во всей ее невыдуманной сложности.
М. Кошчанов идет от конкретных анализов конкретной сюжетно-композиционной конструкции произведений к оценкам и научно-эстетическим обобщениям; О. Шарафуддинов и У. Норматов, наоборот, излагают в большинстве случаев свои обобщающие суждения и оценки, подкрепляя их анализом отдельных образов, характеров и тем. Методы разные, но цель одна: утверждение творческой самостоятельности писателя, разоблачение всяких шаблонов, трафаретов и штампов. Так, рассматривая идейные и художественные, в частности жанровые, особенности узбекских повестей и романов 60 – 70-х годов, О. Шарафуддинов резонно отмечает, что количественный рост преобладает тут над качественным: многие крупномасштабные, а точнее, обширные эпические повествования лишены единой художественной концепции; отсюда и растянутость, и отягощенность отработанными стереотипами. Подвергая критике романы П. Кадырова «Алмазный пояс», У. Хашимова «Свет не без тени», повесть У. Умарбекоша «Две весны», О. Шарафуддинов показывает, что богатый, пестрый, сложный фактический материал нередко подается в них иллюстративно, не пронизан единой мыслью, а герои зачастую рисуются либо только розовой, либо сплошь черной краской.
В то же время М. Кошчанову, О. Шарафуддинову и У. Норматову удается убедительно показать, как талантливые узбекские поэты и прозаики творчески осваивают многогранный, богатый опыт Ч. Айтматова, Р. Гамзатова, В. Распутина, В. Шукшина, Ю. Марцинкявичюса, М. Карима и других писателей нашей многонациональной Родины, порой вступая с ними в творческое соревнование.
Это, однако, не исключает творческого спора критика с писателем. Подчеркивая, что одаренные узбекские поэты отираются на национальные поэтические традиции, учатся у великих русских классиков и советских поэтов, целенаправленно ведут поиски «нового, стремятся к открытиям, У. Норматов, например, в то же время обеспокоен тем, что национальные поэтические формы – бармак (силлабический стих), аруз (метрическш система стихосложения, основанная на определенном чередовании долгих и кратких слогов), сарбаст (верлибр, свободный стих) – далеко не всегда наполняются новым, оригинальным содержанием. Так, не всем удается обновлять аруз; нередко выспренние, высокопарные, парадные эпитеты и сравнения, нарочно усложненные метафоры, искусственно «закрученный» стиль, условная красота традиционных восточных образов уводят поэта далеко от живой, реальной действительности. Полемизируя с Эркином Вахидовым, талантливым поэтом, много сделавшим для того, чтобы аруз обрел новую жизнь, У. Норматов, однако, замечает, что Вахидов временами оказывается «жертвой» тех внешне броских и ярких традиционных изобразительных средств, увлечение которыми порой граничит с формализмом.
Обращает на себя внимание и полемика между У. Норматовым и писателем А. Якубовым по вопросу о «романном мышлении». Критик видит основную причину творческих поражений многих узбекских романистов в том, что они избирают факты и события, недостаточно масштабные и но содержанию не способствующие «романному мышлению». А. Якубов держится иной точки зрения: дело вовсе не в материале самом по себе, дело в том, насколько писателю удается проникнуть в глубину реальных явлений жизни, выявить их социальную суть, увидеть и показать их в эпическом контексте эпохи; именно это и есть, по мнению писателя, предпосылка «романного мышления».
Вообще для статей, заметок и рецензий, вошедших в рецензируемые книги трех ведущих узбекских критиков и литературоведов, характерен дух острой полемичности и живой дискуссионности, пафос увлеченного анализа и творческого толкования явлений и проблем литературы – будь то «секреты» художественного мастерства, пути рождения писательских замыслов, историзм мышления, реалистические принципы создания национального характера, будь то особенности стиля и языка, поиски новых изобразительных средств, жанровые искания… Там же, где этот дух и пафос иссякают или слабеют, притупляется и острота исследовательского взгляда авторов и написанное ими не вызывает ответного движения мысли и чувства читателя.
Вот, к примеру, в очерке о творчестве С. Айни, вошедшем в книгу М. Кошчанова «Ответственность перед творчеством», говорится и о том, что этот писатель творил на узбекском и таджикском языках, и о том, что он является зачинателем двух братских литератур, и о том, что он написал замечательные повести и романы, – сказано как будто все что полагается и возразить вроде нечего, а очерк оставляет читателя равнодушным.
Вот О. Шарафуддинов в своей статье о поэтических сборниках серии «Лирика», выпускаемой Издательствам имени Г. Гуляма, положительно оценивает все эти книги узбекских поэтов, однако эти оценки не подкрепляются убедительными доказательствами, в них не чувствуется та высокая требовательность, которая обычно характерна для этого критика. «Поэт Охунжан Хакимов воспевает узбекский народ, его трудовые свершения… Т. Юлдаш создал поэтический гимн в честь Ташкента и Самарканда, З. Абидов делится впечатлениями о своей поездке по зарубежным странам, и через эти впечатления он показывает преимущества социалистического образа жизни, Г. Джураева гордится счастливой судьбой советских женщин, А. Халдар разрабатывает тему дружбы народов», – странно слышать эти общие места из уст О. Шарафуддинова!
Пресными и малосодержательными выглядят у У. Норматова – в отличие от обычной его острой и темпераментной манеры – диалоги с писателями Х. Гулямом и Мирмухсином: создается впечатление, что у критика не осталось иных забот, как только выразить полное согласие со своими собеседниками, одобрить то, что они одобряют, осудить то, что им не нравится, не высказывая ничего своего, личного. Но зачем тогда было включать эти диалоги в свою книгу?
Хочется, чтобы У. Норматов (он порой разрешает себе – подобно иным, о которых шла речь в начале нашего обзора, – безобидные, «сладкие» статьи и рецензии на довольно серые произведения) с большей строгостью относился к своему критическому слову, всегда держался на том (высоком уровне, который характерен для лучших работ его и его коллег – М. Кошчанова и О. Шарафуддинова. Хочется, чтобы трое этих узбекских критиков, одаренных, профессионально сильных, чутких к хорошему и дурному в искусстве, успешно двигались дальше, активно вмешиваясь в литературно – художественную жизнь республики, решительно, безбоязненно поддерживали плодотворные, новаторские поиски талантливых писателей, смело вступали в бой с литературной серостью и халтурой. О том, что это им под силу, свидетельствуют живые, содержательные страницы их книг.
г. Ташкент