Обращаясь к истории…

– Мы условились с вами побеседовать на тему – от художественного замысла до его воплощения. Скажу сразу: мне интересно беседовать об этом именно с вами по ряду причин. Во-первых, потому что в вашем творчестве есть произведения как о современности, так и исторические; во-вторых, вы часто обращаетесь к историко-революционной теме, к образам В. И. Ленина и его соратников, то есть вы используете документы, реальные биографии, а я, как критик, занимаюсь проблемой художественного претворения исторических фактов.

Меня давно интересуют и проблемы и способы превращения документального материала в художественное повествование. Об этом я писал в целом ряде статей, а также в книгах «Воспитание гражданина», «Традиции в движении». Вы, как романист, автор романов «Хребты Саянские», «Философский камень», сборника рассказов о В. И. Ленине, нового большого произведения «А ты гори, звезда» («Октябрь», 1974, N 4 – 6; 1975, N 1 – 3), любите опираться на исторические факты.

Мне хотелось бы вас спросить, как пришло к вам увлечение историей, точнее, историко-революционной темой?

– Наверное, правильнее всего на это ответить: не знаю. В самом деле, я никогда не задумывался над этим. В шутку: мое основное занятие – жизнь, а литературный труд – есть такое модное словечко – хобби. Можно эти слагаемые поменять местами. И тогда основным занятием окажется литература, а жизнь предстанет в роли хобби. А если говорить серьезно, то понятия «жизнь» и «литература» для меня неразрывны.

Именно поэтому я не могу отделить и увлеченность историко-революционной тематикой в своей литературной работе от увлеченности тематикой наших дней. Оба эти вида творческого труда мне представляются вполне равнозначными. И не количественно, разумеется, не подсчетом веса исписанной автором бумаги, а органическим их свойством как бы перетекать из одного состояния в другое. Не берусь обобщать и теоретизировать. Говорю лишь о собственной, личной практике. Когда я работаю над историко-революционными материалами, меня не покидает подспудная мысль о том, как, какими реальными связями они сопряжены с современностью. А если я пишу книгу, посвященную людям и делам нашего времени, где-то в тайниках творческого сознания передо мной маячат образы борцов предшествующих нам поколений. Они, эти связи, не столь уж резко выражены, чтобы превращаться, так сказать, зримо в словесную ткань, но на тональности произведения тем не менее отражаются с определенной силой. А той, как известно, делает музыку.

Для меня история – это космодром, расположенный в древних ковыльных степях, с которого взлетают ракеты, уносящие ввысь аппараты, знаменующие собою неостановимое развитие человечества. История – опора, фундамент, без которого немыслимо возвести никакое здание. Без прошлого нет настоящего, а настоящее в каждый новый миг времени обращается в историю для будущего.

Вот я и пишу, постоянно чередуя тематику историко-революционную с тематикой сугубо современной. К слову, теперь, когда позади работа над романом «А ты гори, звезда», мне не терпится окунуться в бурление страстей, присущих нашему времени.

– Ваш опыт в области историко-революционной темы, на мой взгляд, тесно связан с опытом писателей, которые за последние годы создали весьма примечательные произведения о В. И. Ленине и его соратниках, о революционной борьбе в России в конце XIX и начале XX века, а также в первые годы советской власти. Назову романы и повести М. Шагинян «Первая Всероссийская», «Четыре урока у Ленина»; Г. Маркова «Строговы», «Сибирь», «Отец и сын»; М. Прилежаевой «Удивительный год», «Три недели покоя»; А. Коптелова «Большой зачин», «Возгорится пламя», «Точка опоры»; А. Иванова «Вечный зов», М. Соколова «Искры» и др. Бывает ли у вас такое ощущение, что в этом опыте товарищей по перу вы что-то принимаете безусловно, а с чем-то внутренне спорите, фактически предлагаете иные, свои писательские решения?

– Таких ощущений, когда по прочтении книги другого автора мне внутренне захотелось бы ее, что называется, переделать на свой лад, у меня не возникало. Все названные вами произведения написаны крупными мастерами и превосходными знатоками эпохи. Картины революционной борьбы народа, изображенные ими, захватывают своей правдивостью и точностью, и в не меньшей степени – индивидуальностью и яркостью таланта каждого, без чего эти книги неизбежно стали бы своеобразным перепевом одной и той же темы. Этого в данном случае нет. Эпоха создания и становления партии большевиков, создания и становления Советского государства таит поистине неисчерпаемые возможности для новых и новых книг. Опасность может здесь подстерегать писателя единственная: шаблон. В выборе узловых моментов истории. В выборе главных действующих лиц. В сюжетном построении. В варьировании так или иначе, а чем-то похожих один на другой эпизодов подпольной работы революционеров. Словом, шаблон штука такая, удобно ложащаяся в руку писателя, что всю силу власти его над собой иной и не сразу заметит. В историко-революционной тематике, думается мне, как нигде надо искать ее новые грани, тем более что нового там как раз край непочатый.

– Известно, что часто жизнь сама создает сюжеты замысловатее выдуманных.

Поясню это рядом примеров. Известный революционер Петр Андреевич Заломов, который послужил М. Горькому прообразом знаменитого героя Павла Власова, с юности начал жизнь рабочего-борца. Он внутренне готовил себя к самым неожиданным испытаниям, вплоть до истязаний, Например, он предполагал, что во время сормовской демонстрации его, знаменосца, каратели могут поднять на штыки. Он допускал такую возможность и мысленно готовился к ней, сам развивал в себе способность переносить боль.

Далее – героизм того же Заломова, а также его друзей, в том числе его жены, не ограничивался участием в сормовской демонстрации 1902 года. Не менее героические подвиги совершили они в Москве, в дни Декабрьского вооруженного восстания. Да и вся их жизнь до середины нашего века была жизнью героев-революционеров, которые увидели плоды завоеваний, преобразований революции.

Другим примером может служить жизнь Камо (Семена Аршаковича Тер-Петросяна), выдающегося большевика. С какой смелостью и находчивостью выполнял он партийные поручения, задания В. И. Ленина!

Камо устраивал конспиративные квартиры, добывал деньги и оружие на вооружение рабочих дружин. Он обладал даром перевоплощения на уровне большого актера, принимая облик самых различных лиц – от бедняка до князя. Посаженный в тюрьму, он симулировал сумасшествие и делал это в течение нескольких лет. Вот какие бывают биографии, удивительные сюжеты.

Случалось ли вам такие сюжеты находить и в чем состоит секрет их художественной записи? Ведь писатель-то не протоколист…

– Сперва мимоходное замечание. Удивительная вещь – читательское восприятие правды и художественного вымысла. Сколько раз случалось у меня – да и не у меня только, знаю, и у многих других, – что факты, изложенные протокольно в книге, читателями расценивались как голая выдумка писателя, и наоборот – действительная выдумка вызывала поток читательских писем, в которых утверждалось, что это сущая правда и что это сказано лично о нем или о хорошо известном ему человеке.

Отсюда, и жизнь может «подбросить» такой сюжет, который, при всей изобретательности писателя, ему самому бы ни за что не придумать; и в свою очередь придумать – вообще-то! – можно такое, что в жизни не часто и не каждому может встретиться.

Оставим в стороне второе. Это область работы по преимуществу авторов фантастических, приключенческих и детективных произведений (ничуть не умаляя их читательской ценности в лучших образцах такой литературы). Вас и меня интересует первое.

Мне не хотелось бы во всех подробностях повторять историю моей совершенно необычной встречи в саянской тайге с человеком, ставшим прообразом Порфирия Коронотова в романе «Хребты Саянские». О ней я уже рассказывал в «Литературной России» от 24 мая 1974 года в рубрике «Как мы пишем» и с еще большей полнотой в N 6 журнала «Сибирские огни» за 1974 год. Здесь я отмечу лишь то обстоятельство, что Порфирия (так и будем его называть) даже видавший всякие, виды старик Кеша, таежный охотник-промысловик, принял сначала за «эрлика», то есть злого духа, дьявола, а не за человека, – так не вязалась реальная действительность нашей встречи даже с самыми фантастическими о ней представлениями.

Не расскажи я потом о такой встрече, художественно претворив ее, история Порфирия не поднялась бы выше обычной охотничьей байки, которых рассказывается бесчисленное множество у ночных костров. И если в романе судьба Порфирия что-то значит и вообще сам роман «Хребты Саянские» что-то значит, так исключительно благодаря «секрету художественной записи», о котором вы говорите.

– В чем же заключается этот «секрет»?

– И опять меня тянет честно ответить: не знаю. Но такой ответ, по-видимому, не годится. «Немогузнаек», как известно, еще А. В. Суворов не жаловал, а если солдат на вопрос «сколько звезд на небе» рапортовал без запинки: «Шесть миллионов сто одна тысяча триста двадцать три звезды, ваше сиятельство», – отваливал ему серебряный целковый.

В надежде на получение от вас, Виктор Ксенофонтович, как от теоретика литературы, такого целкового, «рапортую»:

Секрет художественно убедительной записи необычных явлений и ситуаций, встречающихся в жизни, заключается не только и не столько в самом профессиональном умении, сиречь таланте писателя, сколько в общественной значимости этого необычного явления, сколь глубоко его корни простираются в народные толщи.

Да, жену Порфирия оболгали злые люди. Да, доверчивый и ревнивый, как Отелло, Порфирий поверил клевете. Но, уже не как Отелло, он сдержал свою ярость и не задушил Дездемону – Лизу, а ушел сам навсегда. В тайгу, в одиночество, превратившись в полузверя. Романтично? Интересно?