Юмористические рассказы. Вступительная заметка и подготовка материалов Л. Евстигнеевой

А. И. Куприн называл ее единственной, оригинальной, чудесной Тэффи, которую любят все без исключения, А Саша Черный заметил: «Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо, но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи. Не «женщину-писательницу», а писателя большого, глубокого и своеобразного». Настоящее имя Тэффи – Надежда Александровна Лохвицкая (по мужу – Бучинская), Она родилась в Петербурге в 1872 году. Отец ее – профессор А. В. Лохвицкий – был известным юристом, оратором, сестра – поэтесса Мирра Лохвицкая. Псевдоним взят ею из рассказа Р. Киплинга «Как было написано первое письмо». Тэффи – это имя девочки с чутким, отзывчивым сердцем и мятежной душой.

Литературный дебют Тэффи состоялся в 1901 году, «Первое из моих напечатанных произведений было написано под влиянием Чехова», – писала Тэффи в автобиографии. В период первой русской революции она активно сотрудничала в сатирических журналах «Сигнал», «Серый волк», «Красный смех» и др., поместила несколько стихотворений в большевистской газете «Новая жизнь». Этапным моментом своего творчества Тэффи считала 1910 год, когда вышел первый сборник ее стихов «Семь огней» и две книги «Юмористических рассказов». С ядовитой иронией рисовала Тэффи российские будни, раскрывая трагедию тусклого обывательского существования без идеалов и стремлений. Иногда ее смех приобретал желчно-саркастический оттенок, иногда радовал читателя тонким остроумием, подлинной веселостью.

Тэффи не выдумывает смешные положения, а подмечает их в самой жизни. Оказывается, можно объехать всю Европу в поисках одной-единственной пуговицы и увидеть лишь пуговичные магазины; можно задать гимназистам сочинение «Что бы ответил Евгений Онегин на письмо Татьяны, если бы Татьяна была мужчиной». Писательнице не чужда погоня за анекдотом, смешным словцом, юмористическим-каламбуром. Но часто ее рассказы не только смешат. Тэффи вывертывает наизнанку привычные человеческие понятия, обнажает сущность буржуазной морали, фальшь, скрытую за внешней благопристойностью пышного фасада жизни.

Всероссийскую известность Тэффи приобрела, сотрудничая в журналах «Сатирикон» и «Новый сатирикон», в газетах «Биржевые ведомости» и «Русское слово». Здесь она работала постоянной фельетонисткой. Незаурядное дарование писательницы, ее меткий иронический юмор, тонкая наблюдательность, хороший художественный вкус проявились в книгах «И стало так…» (1912), «Неживой зверь» (1916) и др. В этих книгах много веселого и невеселого, подчас рассказы пронизаны тоскливым ощущением неблагополучия жизни. Излюбленный прием Тэффи – контраст между «звериным» бытом и нормальным человеческим бытием.

В 1920 году Тэффи вместе с гастрольной группой уехала на юг, а оттуда, поддавшись панике, отправилась дальше – в эмиграцию. Чувством щемящей боли пронизаны те страницы ее «Воспоминаний», где она рассказывает о своем прощании с родиной:

«Дрожит пароход, стелет черный дым. Глазами широко, до холода в них, раскрытыми смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки, и веки видеть буду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля».

На корабле Тэффи написала стихотворение «К мысу радости, к скалам печали ли», которое потом стало широко известно как «Песня о родине, она исполнялась А. Вертинским.

Творчество Тэффи периода эмиграции окрашено тоской по утраченной родине. Почти исчез со страниц ее книг жизнерадостный юмор, характерный для ранних рассказов, уступив место убийственному сарказму, едкой иронии, печальной усмешке. Лучшие книги Тэффи, вышедшие за рубежом – «Городок», «Земная радуга», – свидетельствуют о душевном кризисе, который пережила писательница на чужбине.

В последние годы жизни она писала:

«Анекдоты смешны, когда их рассказывают. А когда их переживают, это трагедия. И моя жизнь – это сплошной анекдот, т. е. трагедия».

Надежда Александровна Тэффи умерла в Париже в 1952 году.

К первому сборнику «Юмористические рассказы» Тэффи взяла эпиграфом изречение Спинозы: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо». Искрящиеся остроумием страницы произведений Тэффи пережили свое время, смех ее – сам по себе благо.

Ниже мы публикуем несколько рассказов Тэффи из сборников разных лет.

ТАЛАНТ

У Зоиньки Мильгау еще в институте обнаружился большой талант к литературе.

Однажды она такими яркими красками описала в немецком переложении страдания Орлеанской девы, что учитель от волнения напился и не мог на другой день прийти в класс.

Затем последовал новый триумф, укрепивший за Зоинькой навсегда славу лучшей институтской поэтессы. Чести этой добилась она, написав пышное стихотворение на приезд попечителя, начинавшееся словами:

Вот, наконец, пробил наш час,

И мы увидели ваш облик среди нас…

Когда Зоинька окончила институт, мать спросила у нее:

– Что же мы теперь будем делать? Молодая девушка должка совершенствоваться или в музыке, или в рисовании.

Зоинька посмотрела на мать с удивлением и отвечала просто:

– Зачем же мне рисовать, когда я писательница. И в тот же день села за роман.

Писала она целый месяц очень прилежно, но вышел все-таки не роман, а рассказ, чему она сама немало удивилась.

Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука «Иероглифы Сфинкса».

Молодая девушка вышла замуж приблизительно на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, а что делать с ней дальше, Зоинька положительно не знала. Думала три дня и приписала эпилог: «С течением времени у Элизы родилось двое детей, и она, по-видимому, была счастлива».

Зоинька подумала еще дня два, потом переписала все начисто и понесла в редакцию.

Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда даже и не слыхал о Зоинькином стихотворении на приезд попечителя. Рукопись, однако, взял и просил прийти за ответом через две недели.

Зоинька покраснела, побледнела, сделала реверанс и вернулась через две недели.

Редактор посмотрел на нее сконфуженно и сказал:

– Н-да, госпожа Мильгау!

Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись стала грязная, углы ее закрутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки, и вообще она имела печальный и опозоренный вид.

Редактор протянул Зоиньке рукопись.

– Вот-с.

Но Зоинька не понимала, в чем дело.

– Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, изволите видеть…

Он развернул рукопись.

– Вот, например, вначале… мм… «…солнце золотило верхушки деревьев»… мм. Видите ли, милая барышня, газета наша идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сельских сходах, так что в солнце в настоящее время буквально никакой надобности не имеем, Так-с!

Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.

– Тем не менее у вас, конечно, есть дарование, – прибавил он, с интересом рассматривая собственный башмак. – Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые, несомненно, послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ буквально просится, чтобы ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога.