Обидчик России

Окончание. Начало см.: «Вопросы литературы», 1995, вып. I.

Начиная с ноября 1836 года следствие по делу напечатания в «Телескопе»»возмутительной статьи» (а вместе с ним и наше повествование) словно бы распадается на несколько самостоятельных сюжетных линий. Главные виновники (во всяком случае, признаваемые таковыми) находятся в Петербурге, где дают показания, характер которых наводит на мысль, что они заранее, еще в Москве, сговорились перекладывать основную тяжесть вины друг на друга. Отсутствие Чаадаева явно затрудняет ведение следствия, но вызвать его в столицу из первопрестольной не представляется возможным, так как уже 1 ноября, как докладывал ген. Перфильев А. Х. Бенкендорфу, «отставной ротмистр Чеодаев, был приглашен к здешнему обер-полицеймейстеру, для объявления ему меры правительства, последовавшей по Высочайшему повелению, в следствии появившейся в Телескопе, известной статьи, им сочиненной.

Прочтя предписание, он смутился, чрезвычайно побледнел, слезы брызнули из глаз и не мог выговорить слова. На конец, собравшись с силами, трепещущим голосом сказал: «Справедливо, совершенно справедливо», – объявляя, что действительно в то время, как сочинял сии письма, был болен и тогда образ жизни и мыслей имел противной настоящим, что ныне согласился издать в свет сумасбродные, скверные сии письма (это его собственные слова) по убеждению издателя Телескопа Надеждина, быв в твердой уверенности, что цензура не пропустит оные; но что крайне был удивлен, когда Надеждин, приехав к нему и потирая руками, объявил, что они пропущены; и что будто он, Чеодаев, узнав о сем, сам хотел писать на свое сочинение возражение. В противоречие же сему, продолжая разговор, говорил: что философические письма, давно написанные, были читаемы многими здесь и в Петербурге; что сие самое одобряло его и обольщало надеждою, что они будут одобрены, как и прежде, читавшими и что к сему он был увлечен Авторским честолюбием. Впрочем, в продолжении разговора, Чеодаев несколько раз повторял, с изъявлением удивления, как могла цензура пропустить подобное сочинение. По словам его, Чаодаева, письма сии переведены были давно, каким-то Норовым, но очень дурно, – что он отдавая их говорил и Надеждииу, который отвечал: «на этот счет не беспокойтесь; мы сами их переведем». Сим самым подтверждается, что Надеждин действительно означенную статью получил в переводе; однако ж, с тем же вместе и обнаруживается, что он ею занимался.

Из отзывов Надеждина и Чеодаева заметно, что они друг друга обвиняют, упрекая в тех неприятных последствиях, которые теперь испытывают, и хотя видно было, что мера, объявленная Чеодаеву, его поразила и оскорбила чрезвычайно; но он принял сие с покорностию, повторяя: «Справедливо, совершенно справедливо». В публике поговаривают, что велено его лечить, но еще без уверенности в справедливости, а потому и общих суждений насчет сего еще неслышно» ¹.

Из рапорта Цынского Д. В. Голицыну от 2 ноября 1836 года (N 11) следует, что в качестве «предписания» Чаадаеву было предъявлено письмо А. Х. Бенкендорфа Д. В. Голицыну от 23 октября (N 1; см. предыдущий выпуск журнала). Общее его содержание по смыслу вполне совпадает с содержанием той «бумаги из Петербурга», о которой, очевидно со слов самого Чаадаева, рассказал М. И. Жихарев².»Бумагу» эту Чаадаев оценил как «мастерски написанную» и просил взять ее с собой, в чем ему, однако, было отказано.

Слух об объявлении Чаадаева сумасшедшим распространился по Москве мгновенно. «Сказывают, – писал А. И. Тургенев князю П. А. Вяземскому 3 ноября, – что Чаадаев сильно потрясен постигшим его наказанием; отпустил лошадей, сидит дома, похудел вдруг страшно и какие-то пятна на лице. Его кузины навещали его и сильно поражены его положением. Доктор приезжает наведываться о его официальной болезни» ³. 7 ноября он еще раз писал Вяземскому: «Доктор ежедневно навещает Чаадаева. Он никуда из дома не выходит. Боюсь, чтобы он и в самом деле не помешался. В Москве толки умолкают» ⁴.

«Потрясение» Чаадаева легко понять. По его собственной версии, которую он пытался навязать следствию, он «был болен» не в 1836 году, а по крайней мере лет за пять -десять до публикации письма в «Телескопе». Напрасными оказались его хлопоты по поводу того, чтобы правительство узнало его мысли в полном объеме, напрасными – его надежды, «чтобы это им пошло на пользу» ⁵.

Дальнейшие поступки Чаадаева нельзя оценить иначе, как только метания человека, ощутившего вдруг, что почва уходит у него из- под ног. В ближайшие же дни после 1 ноября Чаадаев с разрешения Цынского наносит визит попечителю Московского учебного округа, председателю московского цензурного комитета графу С. Г. Строганову. В «ближайшие» – потому что уже 9 ноября об этом визите и о содержании разговора Чаадаева со Строгановым стало известно в Петербурге (см. N 13).

«<…> Свидание, – пишет М. И. Жихарев, – ни прямой пользы, ниже практического результата никаких не имело. Сверх того, его, со стороны Чаадаева, не запинаясь, можно назвать действием, исполненным трусости и малодушия. Граф Строганов, неловко- холодный, малодаровитый и чопорно-посредственный, человек свойств отрицательных, не показал себя в уровень высоте обстоятельства. Он принял Чаадаева с плоской, заимствованной официальной физиономией, с чиновничьими недоступностью и безучастием, решительно отклоняя от себя всякое вмешательство и всякое содействие, и вдобавок после пересказывал кому было угодно слушать, что у него был Чаадаев расстроенный, испуганный, взволнованный и униженный… Потом Чаадаев еще беспокоил графа Строганова письмом, оставшимся без ответа» ⁶.

Факт «пересказывания» Строгановым его разговора с Чаадаевым подтверждается письмом Д. В. Давыдова Пушкину от 23 ноября 1836 года. «Ты спрашиваешь о Чедаеве? – писал поэт-партизан. – <…> Мне Строганов рассказал весь разговор его с ним; весь, с доски до доски! Как он, видя беду неминуемую, признался ему, что писал этот пасквиль на русскую нацию немедленно по возвращении из чужих краев, во время сумасшествия, в припадках которого он посягал на собственную жизнь; как он старался свалить всю беду на журналиста и на ценсора: на первого – потому, что он очаровал его (Надеждин очаровал!) и увлек его к позволению отдать в печать пасквиль этот, а на последнего – за то, что пропустил оный. Но это просто гадко, а что смешно, это скорбь его о том, что скажут о признании его умалишенным знаменитые друзья его, ученые Bal[l]nche, Lamen[n]e, Guisot и какие-то немецкие Шустера-метафизи-ки!» ⁷

Несмотря на «чиновничью недоступность» Строганова Чаадаев, тем не менее, 8 ноябри направил ему письмо и книгу своего друга и «ученика» И. М. Ястребцова «О системе наук, приличных в наше время детям, назначаемым к образованнейшему классу общества», изданную в 1834 году, где, по словам Чаадаева, есть «страницы, писанные под мою диктовку, в которых мои мысли о будущности моего отечества изложены в выражениях довольно определенных, хотя неполных <…>»## П. Я. Чаадаев, Полн.

1. «Мир Божий», 1905, N 10, с. 148 – 149.[↩]
2. М. И. Жихарев, Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве. – «Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников», М., 1989, с. 102.[↩]
3. »Остафьевский архив князей Вяземских», т. III, СПб., 1899, с. 349. [↩]
4. Там же, с. 352.[↩]
5. См. прим. 65.[↩]
6. «Русское общество 30-х годов XIX в.», с. 102.[↩]
7. Цит. по: «Друзья Пушкина Переписка. Воспоминания. Дневники», в 2-х томах, т. 1, М., 1984, с. 509.[↩]