Об идейных и художественных особенностях творчества А. П. Чехова

Творчество Чехова представляет собой своеобразное и высокохудожественное отражение русской общественной жизни конца XIX – начала XX веков. Отличаясь большой глубиной и значительностью идейного содержания, совершенством формы, оно еще при жизни писателя было признано русской общественностью и оказало несомненное влияние на творчество многих художников слова того времени. В последующие десятилетия оно стало неотъемлемым достоянием русской национальной культуры и прочно вошло в эстетическое сознание русского народа.

Но Чехова не только читают – его настойчиво и вдумчиво изучают. Из года в год появляется все больше статей и книг, посвященных исследованию и оценке его произведений. Можно с уверенностью сказать, что Чехов – один из самых любимых авторов не только у широчайших слоев читателей, но и у специалистов по изучению художественного творчества-критиков и историков литературы.

Однако изучение произведений писателя все-таки не обладает часто достаточной принципиальностью. При исследовании его творчества ставят самые разнообразные проблемы. Но меньше всего интересуются одним из важнейших вопросов – вопросом о том, как отразилась русская общественная жизнь в творчестве Чехова, как понимал писатель действительность, изображенную в его произведениях, каковы были его общественные взгляды и настроения, в чем заключается их историческая закономерность.

Без ответа на этот основной вопрос невозможно углубленное и последовательно-историческое решение всех других вопросов, возникающих при изучении творчества Чехова. Без ответа на этот вопрос такое изучение будет неизбежно в значительной мере эмпирическим и описательным. Оно может заключать в себе очень важные и меткие наблюдения над особенностями содержания и формы, оно дажесможет прийти к некоторым частным обобщениям и выводам, но оно не может выявить своеобразие творчества писателя в единстве его основных особенностей. И оно будет бессильно дать историческое объяснение этого своеобразия, дать понимание того, чем и почему отличается Чехов от других русских писателей, своих предшественников и современников, и почему он близок к некоторым из них. Наконец, оно не сможет объяснить, на чем основывается объективная связь творчества Чехова с нашей современностью.

Такое эмпирическое исследование может легко привести и к неверной мысли, будто своеобразие творчества Чехова всецело зависело лишь от индивидуального склада его творческой личности и от случайностей его творческой жизни. А подобная мысль увела бы нас далеко в сторону от задач собственно научного, исторического исследования.

Предлагаемая статья представляет собой попытку предварительного и общего решения указанного вопроса, основного в изучении творчества Чехова.

1

В годы своей юности Чехов проходил внешне довольно быстрый и простой, а внутренне очень сложный и трудный путь идейного развития. Он постепенно выбивался из косной мещанской среды, в которой родился и вырос, преодолевая в себе ее взгляды и традиции, и становился одним из многочисленных представителей разночинной, «бессословной» интеллигенции, игравшей заметную роль в русской общественной жизни наступавшего третьего периода освободительного движения.

При этом перед ним, конечно, возникали соблазны примкнуть так или иначе к кругам дворянско-буржуазной интеллигенции. Это была интеллигенция, «довольная и спокойная, чуждая каких бы то ни было бредней и хорошо знающая, чего она хочет»^1. Однако по своему индивидуальному складу, по своим связям и склонностям Чехов очень рано обнаружил тяготение к демократическим идеалам, а затем и к участию в демократическом движении.

Уже в самом начале своей литературной деятельности, выступая в юмористических журнальчиках, в «Стрекозе» или «Осколках», нарочито отвлекавших массового читателя от передовых политических интересов, Чехов занимал в них особое положение. Он только внешне примыкал к их общему направлению, а по существу чем дальше, тем больше стремился отстоять свою идейную независимость. Борьба за общественную независимость, за свободу человеческой личности скоро становится основным пафосом мировоззрения молодого и талантливого писателя.

Особенно знаменательно в этом отношении известное письмо Чехова к А. Н. Плещееву, написанное в октябре 1888 года, в котором он как бы подводит итоги первому периоду своего идейного развития. Это программное письмо достойно подробного рассмотрения.

«…Я боюсь тех, – пишет Чехов, – кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист. Я хотел бы быть свободным художником и – только, и жалею, что бог не дал мне силы, чтоб быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах… Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи… Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святое святых – это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались»^2.

Главное в том, против чего выступает здесь писатель, – это «насилие» и «произвол», это деятельность «жандармов» и «мясников». Иначе говоря, это политический гнет самодержавной власти, осуществляемый как ее прямыми приспешниками, так и ее добровольными пособниками из реакционных мещанских слоев.

Но Чехов выступает не только против произвола, царящего в полицейских «кутузках», но и против «лжи» и «фарисейства». В этой связи рядом с «консерваторами» он ставит «либералов» и «постепеновцев», а рядом с «жандармами» – «ученых» и «писателей». Он, видимо, сознает, что идеологи либерализма с помощью «фарисейства» по-своему принимают участие в защите политического курса, осуществляемого правительством. Тем самым он проявляет себя врагом всего господствовавшего тогда социально-политического строя. Он не активный деятель демократического движения, но именно в силу своей «беспартийности» он – его несомненный сторонник.

Но и в демократическом движении Чехову не все нравится. Возмущаясь «ложью» и «фарисейством», он рядом с «учеными» и «писателями» упоминает «молодежь». В таком контексте «молодежь» является, конечно, не возрастной, а политической категорией. Это несомненно та часть демократической молодежи, которая так или иначе принимала участие в народническом и народовольческом движении, откликалась на его теории и лозунги. В пристрастии к такого рода «фирмам» и «ярлыкам» несомненно и упрекает ее писатель. Он выступает против всякого идеологического «доктринерства», в том числе и демократического. Он критикует его во имя воинствующего «беспартийного» демократизма. Он защищает идеал и политической и умственной свободы, «абсолютной свободы», как он выражается.

Но требовать «абсолютной свободы» – это значит ничего определенного не требовать. Между тем положительная программа Чехова, в которой на первом месте значатся «человеческое тело, здоровье, ум…», – это уже нечто определенное. Это прежде всего гуманистическая программа. Провозгласить своим «святое святых»»человеческое тело» в тот момент, когда значительные круги русской интеллигенции уходили в толстовство, в декаденство, в мистику, в идеализм, – это значило пойти в разрез с ними, отмежеваться от них, сохранить верность лучшим традициям демократического движения с его воинствующим материализмом.

В связи с этим и второй пункт программы Чехова осознается как «здоровье» не только телесное, но и нравственное, тем более что за «здоровьем» у него непосредственно следует «ум». Этим писатель еще отчетливее противостоял всем тем, кто порывал тогда с человеческим умом, провозглашая свою приверженность слепым инстинктам, темным аморальным влечениям, мистическим «волхованиям» и «молитвам». На этом фоне человеческий идеал здорового, материалистически мыслящего человеческого ума осознается как защита общих философско-этических принципов русской демократии, как идеал общественно-прогрессивный, несмотря на его отвлеченность.

Чехов не сказал, куда именно должен быть направлен здоровый ум человека, но все его письмо в целом, в особенности же утверждение «вдохновения», «любви», «свободы», полно оптимистической уверенности и приподнятости. Выступая против всякого идейного доктринерства и, в частности, против тех «ярлыков», которыми ограничивала себя народнически мыслящая молодежь с ее идолопоклонством перед отсталостью крестьянских масс, с ее страхом перед ростом буржуазных отношений и историческим пессимизмом, Чехов проявил себя человеком, бодро и уверенно смотрящим вперед, верящим в торжество разума и культуры.

Итак, в своем относительно раннем программном письме Чехов заявляет себя несомненным противником господствовавшего в стране самодержавно-помещичьего строя, его защитников и пособников и столь же несомненным сторонником демократических идеалов. Но демократизм Чехова был своеобразным. Своим протестом против «фирм» и «ярлыков» молодой, быстро растущий писатель оберегал себя от увлечения идеалами и доктринами народничества, уже ставшими регрессивными. Субъективно он не хотел принадлежать к какому-либо определенному идейному течению, стремился заявить о своей идейной и политической «беспартийности». Но из этого совсем не следовало, что Чехов хотел стоять в стороне от общественной жизни, не принимая участия в общественной борьбе своего времени.

Изучение произведений Чехова и других материалов приводит нас к выводу, что русское демократическое движение 80 – 90-х годов XIX и начала XX века не сводилось к народничеству, что наряду с народничеством, становящимся в своих теориях вое более регрессивным, в нем существовало и другое течение общественной мысли, отличавшееся значительной прогрессивностью и имевшее гораздо большее значение в политической борьбе за освобождение страны от самодержавно-помещичьего гнета. Оно представляло собою новую ступень в развитии русского демократического просветительства.

Речь идет о «просветительстве» в том значении этого слова, какое дано было Лениным в статье «От какого наследства мы отказываемся?» (1897). В ней содержится общее определение понятия «просветительства» и намечены его характерные признаки. Это горячая вражда к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области; далее, это «отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян…»; затем это «горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России»; и, наконец, это «искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков, принесет с собой общее благосостояние, и искреннее желание содействовать этому»^3. Последний признак в его единстве с предыдущими особенно существенен и характерен для всякого просветительства^4.

Во взглядах Чехова, как они выразились в его переписке, отчетливо сказались все эти черты просветительского миропонимания. Ненависть писателя к деспотизму самодержавия, которое само было политическим порождением и пережитком крепостнических отношений, в зрелый период его творчества стала еще определеннее. «Если государство неправильно отчуждает у меня кусок земли, то я подаю в суд, и сей последний восстанавливает мое право: разве не должно быть то же самое, когда государство бьет меня нагайкой, разве я в случае насилия с его стороны не могу вопить о нарушенном праве?» ⁵ – писал Чехов в 1899 .году.

Писатель был горячим и убежденным защитником политической свободы, просвещения, передовой науки и культуры. Он писал о себе, что «с детства уверовал в прогресс» и что, по его мнению, «в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса»^6. «Когда нет права свободно выражать свое мнение, – писал он позднее, – тогда выражают его задорно, с раздражением… Дайте свободу печати и свободу совести, и тогда наступит вожделенное спокойствие…» ⁷Передовая наука и культура, по мнению Чехова, должны служить всему обществу и прежде всего трудящимся народным массам.

Восхищаясь огромными достижениями медицины, писатель думал при этом о применении этих достижений в низовых, земских больницах, обслуживавших преимущественно крестьянское население; «…если бы, – писал он, – мне предложили на выбор что-нибудь из двух: «идеалы» ли знаменитых шестидесятых годов, или самую плохую земскую больницу настоящего, то я, не задумываясь, взял бы вторую»^8.

И писатель не только теоретически защищал права и интересы трудящихся, но готов был лично, на деле служить им. Он собирал средства и строил на них земские школы. «…Я строю еще новую школу, по счету третью, – писал он А. С. Суворину в 1898 году. – Мои школы считаются образцовыми, – говорю это, чтобы Вы не подумали, что Ваши 200 р. я истратил на какую-нибудь чепуху»^9.

И Чехов считал современное ему медленное развитие русской науки, образования, культуры началом их грядущего быстрого развития, расцвета общественной жизни, которая принесет людям свободу и счастье. «Ведь при росте теперешней культурной жизни, – писал он, – никто не может поручиться, что для библиотеки не понадобится через 25 – 40 лет пятиэтажное здание! Театры же – учреждения наполовину коммерческие: дайте срок, и они сами начнут расти, как грибы, и на каждой улице будет по театру…» ¹⁰

Так развивались в своих общих чертах взгляды Чехова в 90-х и начале 1900-х годов. Но эти общие черты его просветительского мышления должны быть не только указаны, но исторически конкретизированы и обоснованы.

2

Выясняя особенности мировоззрения русских просветителей 60-х годов, Ленин ссылается на взгляды Скалдина. Скалдин действительно был просветителем, но просветителем-либералом, представителем буржуазно-реформистского дворянского либерализма. Однако гораздо отчетливее и последовательнее просветительский склад мышления сказался тогда в мировоззрении русских революционеров-демократов и прежде всего во взглядах Чернышевского и Добролюбова с их идеалами крестьянского общинного социализма. Это было революционно-демократическое просветительство, враждебное либеральному и возглавлявшее русскую демократию в ее борьбе с самодержавно-крепостническим гнетом. Эта борьба объединяла тогда всех трудящихся – все крестьянство, промышленный пролетариат, городскую мелкую буржуазию в их стремлении к освобождению от власти помещиков, чиновников, жандармов, к самостоятельному социальному развитию. Пафос этой общедемократической борьбы за свободу находил свое выражение и в революционной деятельности демократов-просветителей и в их социалистических идеалах.

Но в пореформенный период, в особенности же на протяжении 70-х годов, такая широкая, но не прочная социальная база революционно-демократического просветительства стала быстро расшатываться. В деревне началась «острая ломка» старых, полукрепостнических отношений, среди крестьянства стали постепенно складываться «новые типы сельского населения» – классы нового буржуазного общества, сельская буржуазия и батраки (рабочие с наделом). Это были антагонистические классы, и их отношения были проявлением «второй социальной войны» внутри русского общества, осложнившей старую, но еще далеко не законченную «первую социальную войну». Разъясняя различия этих двух «социальных войн», раздиравших русское общество вплоть до 1917 года, Ленин указывал, что «первая война» – это «общенародная борьба за свободу (за свободу буржуазного общества), за демократию, т. е. за самодержавие народа…», а «вторая война» – это «классовая борьба пролетариата с буржуазией за социалистическое устройство общества»^11.

«Вторая социальная война» шла, постепенно усиливаясь, и в городе и в деревне. Она шла, так сказать, поперек «первой социальной войны», расшатывая социальную базу старой русской крестьянской демократии с ее революционным просветительством. Утопическая доктрина общинного социализма к 1880-м годам стала все более отражать, в пределах «первой социальной войны», не интересы всего демократического, антипомещичьего лагеря, но мелкобуржуазные интересы «нового крестьянства», фермерские тенденции его развития. Сторонники этой утопической доктрины – народники 80-х и 90-х годов, на словах отрицавшие русский капитализм и боявшиеся его развития на деле, превратили свои идеалы общинного социализма в средство идеализации и прикрашивания жизни и деятельности сельской буржуазии. И чем больше тот или иной демократический деятель освобождался от увлечения народническими «фирмами» и «ярлыками», тем больше в его мышлении могли проявляться сильные стороны общедемократического, антипомещичьего движения, тем в большей мере он мог продолжать просветительские традиции русской демократии.

Но общедемократическая борьба с самодержавием и пережитками крепостничества уже вступала в новую фазу своего развития. Начинался третий период освободительного движения. С 90-х годов буржуазная демократия уже уступала свое прежнее ведущее место в этой борьбе вновь возникавшему тогда политическому движению рабочего класса, которое в дальнейшем все более возглавляло не только «вторую социальную войну», то есть борьбу с буржуазией за социализм, но и «первую социальную войну» – общенародную борьбу с помещиками и самодержавием за свободу и демократию.

Эта борьба, возглавляемая теперь революционным пролетариатом, осложненная его собственной классовой борьбой с буржуазией, не только не ослабевала, но, наоборот, усиливалась и углублялась. Хотя крепостное право юридически было давно отменено, Ленин определил основную задачу революции 1905 года как ниспровержение самодержавно-крепостнического строя, как освобождение из-под него строя буржуазного^12.

Но это была борьба не только против помещиков как социального класса и против самодержавия как государственной власти, защищавшей в основном интересы помещиков. Это была борьба против всего помещичье-капиталистического пути развития России. А по этому пути развивалась тогда и русская торгово-промышленная буржуазия, которая была «тысячами экономических нитей связана и с старым поместным землевладением, и с старой бюрократией»^## Там же, т.

1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 276.^[↩]
2. А. П. Чехов, Полн. собр. соч. и писем, т. 14, М. 1949, стр. 177.^[↩]
3. В. И. Ленин, Сочинения, т. 2, стр. 472.^[↩]
4. Далее мы и будем употреблять слово «просветительство» в этом узком и точном ленинском смысле, а не в том, очень распространенном в настоящее время, широком и расплывчатом смысле, какой придавал этому слову Плеханов, полагавший, что каждый, кто придает решающее значение человеческому «разуму», является «просветителем».^[↩]
5. А. П. Чехов, Полн. собр. соч. и писем, т. 18, М. 1949, стр. 98.[↩]
6. Там же, т. 16, стр. 132 – 133.^[↩]
7. Там же, т. 18, стр. 127.[↩]
8. А. П. Чехов, Полн. собр. соч. и писем, т. 15, стр. 137 – 138.^[↩]
9. Там же, т. 17, стр. 298.^[↩]
10. Там же, т. 18, стр. 270.[↩]
11. В. И. Ленин, Сочинения, т. 9, стр. 280 – 281.^[↩]
12. В. И. Ленин, Сочинения, т. 10, стр. 58.^[↩]