Об идеальном герое и художественном преувеличении

Уважаемая редакция!

Прошу Вас опубликовать на страницах журнала «Вопросы литературы» это письмо. Оно вызвано статьей Арк. Эльяшевича «Свет и тени» («Звезда», 1957, N 4).

Касаясь в своей статье некоторых разделов моей книги «О художественном образе», Арк. Эльяшевич приписывает мне утверждения, которых я не делал, взгляды, которых я не высказывал.

Он, например, «уличает» меня в том, что я будто бы «предлагаю писателям искать в жизни не положительных, а именно идеальных героев, лишенных недостатков, являющихся воплощением социалистического эстетического идеала» (стр. 189). Положительный герой советской литературы действительно воплощает в себе «социалистический идеал», и в этом смысле в моей книге не раз говорится об «идеальном герое». Употребляется в ней термин «идеальный герой» и в качестве понятия, однозначного с понятием «героический характер». Что же касается «идеальных героев, лишенных недостатков», то на этот счет в книге сказано вполне определенно: «Если же сопоставить литературу с реальной жизнью, то становится ясно, что как утверждение «положительный герой – это герой без недостатков», так и противоположное утверждение «положительный герой обязательно несет в себе недостатки и внутренние противоречия, которые он преодолевает», – схоластичны, односторонни, неверны. Многогранна и разнообразна жизнь общества и душа человека. И не существует никакой возможности и надобности как-то ограничить, составить номенклатуру положительных героев. Их диапазон огромен. И в жизни и в искусстве всегда были и будут люди, словно отлитые из одного куска благородного металла, кристально чистые и ясные, вызывающие восхищение и пламенную любовь. Вместе с тем были и есть люди, внутренний мир которых противоречив, в которых светлое рождается постепенно, мучительно, в борьбе с отрицательными тенденциями, – и в процессе этой борьбы они становятся героями.. Задача литературы – отразить это многообразие жизни, дать в произведениях различные положительные характеры, а не ограничивать себя искусственно тем или иным вариантом» («О художественном образе», стр. 195 – 196).

Как видно, я вовсе не предлагаю писателям «искать в жизни не положительных, а именно идеальных героев», обязательно лишенных недостатков.

В другом месте Арк. Эльяшевич утверждает, что я будто бы понимаю»заострение» в искусстве «как укрупнение размеров» явления, и считаю «преувеличение размеров явления»»универсальным свойством искусства». Между тем в книге утверждается нечто противоположное: «Преувеличение размеров явлений – это широко распространенный, но все-таки частный прием, относящийся главным образом к сказочной поэзии, к гиперболическим сатирическим образам и т. п. Эстетическое заострение – общее свойство искусства» (там же, стр. 112).

Число домыслов Арк. Эльяшевича, подобных приведенным, можно было бы увеличить, но я не обратился бы к Вам с настоящим письмом, если бы статья «Свет и тени», точнее – некоторые рассуждения ее автора о положительном герое и «преувеличении» в искусстве не казались мне весьма сомнительными по существу.

Арк. Эльяшевич решительно «ниспровергает»»идеального героя». Образ такого героя, по его мнению, надуман, фальшив, схематичен. Это, конечно, верно, если речь идет об абстрактных идеальных героях, сконструированных по заранее разработанному прейскуранту добродетелей, об «идеальных героях» в духе и стиле памятной по предсъездовской дискуссии статьи Протопоповой. Но не кажется ли Арк. Эльяшевичу, что под видом борьбы с идеальным героем у нас (мы уже не говорим о зарубежной критике) иногда начинают выступать и против положительных, героических характеров, сомневаться в их возможности и реальности?

Впрочем, и сам Арк. Эльяшевич, кажется, не прочь поиронизировать над безупречными, не ошибающимися и не сомневающимися героями. Сами термины «положительный» и «отрицательный» герой вызывают у критика сомнение. По его мнению, «резкое, явное и ничем не прикрытое выпячивание «положительности» или «отрицательности» образа находится вне принципов многогранного изображения его свойств и качеств» (стр. 190). Очевидно, Арк. Эльяшевич понимает многогранность характера как обязательное смешение положительных и отрицательных качеств. Какое-либо выделение, подчеркивание главных, решающих свойств, составляющих пафос данного характера, скрепляющих как цементом все остальные его свойства, придающих ему определенность и завершенность, с этой точки зрения недопустимо.

Но критик забывает или игнорирует многолетний опыт советской литературы. Всем известно, что Павел Корчагин и Платон Кречет, Алексей Мересьез и Ульяна Громова, Давыдов и Воропаев, Иван Вихров и Петр Мартынов и многие другие образы сильны и привлекательны именно своей целостностью, определенностью. Правильно говорил на III пленуме Правления ССП А. Сурков, что, оглядываясь на пройденный сорокалетний путь, мы видим «литературу нашего героического времени, населенную сильными, целеустремленными, знающими свое место под солнцем людьми, направившими развитие мировой истории по новому руслу». И это ведь не какая-то новая постановка вопроса!

Против умозрительности, схематизма и дидактики в искусстве, разумеется, следует бороться самым настойчивым образом. Это опасные враги искусства, независимо от того, положительные или отрицательные характеры создает писатель. Но совсем другой вопрос о герое-носителе нашего общественного и эстетического идеала. В этом смысле положительный и даже героический образ может быть умозрительным, схематичным, а может быть и жизненным, художественным. Все дело в том, как изображен тот или иной герой. Если он изображен правдиво и убедительно, если он представляет собой типический характер, то перед нами искусство. Если же этот герой написан холодной рукой ремесленника, то перед нами ходячая кукла или еще что-нибудь в этом роде, но не живой характер.

Известно, что марксизм никогда не отрицал значения идеала в общественной жизни. Он лишь придал идеалам трудового человечества научный, реальный характер.