О сосуде с елеем Исаии Отшельника и о непреднамеренном бурлеске капитана Лебядкина

Во время визита к Варваре Петровне Ставрогиной капитан Лебядкин в своей басне «Таракан» создает аллегорический образ некоего стесненного пространства, в котором происходит взаимное истребление находящихся там насекомых, названное «мухоедством». Символический подтекст этой сцены не раз привлекал внимание интерпретаторов Достоевского. Согласно комментарию в Полном собрании сочинений Достоевского, басня «Таракан», которую декламирует Лебядкин, является реминисценцией из «Фантастической высказки» И. Мятлева («Таракан / Как в стакан / Попадет — / Пропадет; / На стекло, / Тяжело, / Не всползет»¹), здесь же высказана идея о том, что произведение Лебядкина представляет собой «пародию на печатавшиеся в тогдашних газетах и журналах многочисленные стихотворения, в которых традиционные гражданские мотивы опошлялись и разменивались на мелкую ходячую монету» (12, 294-295)².

Это в высшей степени ценные наблюдения, особенно касающиеся источника реминисценции из сочинений Мятлева. Однако помимо названных текстов у «басни» Лебядкина, как это явствует из комментариев автора «басни», есть еще один источник цитирования, объект переложения, который не отменяет указанный, но существенно дополняет его, объясняя цель и смысл той возвышенной риторики, к которой стремится, пусть и без особого успеха, капитан Лебядкин.

На то обстоятельство, что в стихотворном опыте Лебядкина содержатся «аллегории», обращает внимание и повествователь романа, воспроизводя реплику Варвары Петровны (10, 140). При чтении этого отрывка не оставляет ощущение присутствия здесь некой цитаты, возникает мысль, что высокопарные аллегорические фигуры и стихотворные экзерсисы философствующего Лебядкина являются переложением вполне серьезных текстов, которые, возможно, получают нелепую, комическую форму из-за того, что отфильтрованы сознанием человека, не способного их адекватно понять или, тем более, воспроизвести.

Внешне дискурс Лебядкина выглядит как поток сознания человека, не обладающего умением мыслить логически, в тексте романа Достоевского подчеркнуто, что он вызывает у слушателей досаду и недоумение. Однако какая-то логика в его речах есть, правда, она находится за пределами его речевого самовыражения, в источниках его перифразов, в частности, в аллегории-притче, как мы увидим — заимствованной, которую, путая начало и конец, мешая одно с другим, пытается воспроизвести Лебядкин, формируя свое стихотворное пророчество о «мухоедстве в стакане». Основные компоненты его выступления следующие:

жалоба на жалкое существование в «лохани» и утверждение необходимости братских отношений между людьми, заповеданных Христом, а также предложение их лично Варваре Степановне Ставрогиной;

манифестация высочайшего уровня нравственных стандартов членов семьи Лебядкиных, их высокой духовности и отречения от мирских благ (здесь он, фактически, отождествляет себя с сестрой, Марьей Тимофеевной³), подчеркнутых публичным отказом от денег (правда, не его, а сестры);

утверждение того, что ему, Лебядкину, доступна истина и он ее немедленно изложит «огненными литерами» в своей «басне»;

комментированное чтение басни «Таракан» и попытка утвердить в сознании своих слушателей мысль о необходимости очищения от греха зависти и противоборства, а также гибельности социальной практики пресловутого «мухоедства»;

краткая исповедь о личной победе над гордыней, с трактовкой себя как «ничтожного звена», взявшего на себя обет безмолвия и личного смирения;

изложение проекта о смене имени и тайном желании возглавить с этим новым именем какое-нибудь религиозное сообщество.

Перечисленные компоненты этой мизансцены, как мы далее увидим, представляют собой непреднамеренное бурлескное переложение поучений отцов Церкви, в частности аввы Исаии Отшельника, разумеется вряд ли прочитанных самим Лебядкиным, но, что более вероятно, изложенных ему в устной форме сестрой, бывшей послушницей монастыря. При этом глубокие нравственно-философские смыслы, символические и аллегорические фигуры, составлявшие известную особенность «слов» Исаии Отшельника и других христианских писателей, в речевой и литературной интерпретации Лебядкина оказались переодетыми в чуждое им шутовское одеяние; однако узнать источник заимствования возможно по характерной связи между сигнальными знаками, имеющими в обоих текстах вполне определенное значение. Это, в первую очередь, стесненная тяжкими социально-общественными узами душа человека («лохань», «стакан»), трактованная как предназначенный для Бога сосуд с набившимися туда злыми мыслями и греховными желаниями — насекомыми, символизирующими разгул бесовщины; далее — апология «братства», требование смирения и безмолвия, очищения от греха и самоотречения. Аллюзивный адрес имеет также и «олицетворяющий природу» Никифор, который в апокалиптическом ключе освобождает загрязненный сосуд от скопившейся в нем нечисти.

Прежде чем перейти к анализу указанной бурлескной реминисценции, обратим внимание на глубокий интерес Достоевского к писаниям отцов Церкви, неоднократно отмеченный в литературе о писателе. По всей видимости, ему хорошо были знакомы сборники «Четьи Минеи» и «Добротолюбие»⁴. Н. Буданова в «Библиотеке Достоевского» указывает, что последнее отсутствует среди книг, подаренных ему иноками Оптиной пустыни во время визита 1878 года. Однако это как раз и может быть признаком того, что означенная книга у него была, тем более, некоторые тексты из нее ему были известны. Достоевский привез из Оптиной пустыни оттиски из книги «Восторгнутые класы в пищу души», то есть несколько переводов из святых Отцов старца Паисия Величковского (Издание Козельской Введенской Оптиной Пустыни, М.: Университетское изд., 1849), которая, утверждает Буданова, «как бы служит дополнением к «Добротолюбию», известному собранию святоотеческих творений (перевод на славянский язык осуществлен П. Величковским в 1797 г.)»⁵. Другими словами, Достоевский привез из Оптиной пустыни «дополнение» к той книге, которая у него со всей очевидностью была. Иначе как объяснить, почему он не вывез оттуда само «Добротолюбие», ведь трудно найти другую книгу, которая была бы важнее для верующего христианина (не только православного). Вполне резонно не сомневается в знакомстве Достоевского с «Добротолюбием» и В. Котельников⁶, о большой вероятности наличия у Достоевского этой книги говорят и другие авторы⁷.

Возможно, что такого рода «поучительные слова» отцов Церкви читали детям во время традиционных семейных чтений в 1820-1830-е годы в семье Достоевских, в годы жительства на Божедомке⁸. К 1870 году, когда началась работа над «Бесами», русский перевод книги выдержал шесть изданий, свой вариант «Отечника» в конце 1860-х годов создавал хорошо известный Достоевскому епископ Игнатий Брянчанинов, однокашник писателя по Главному инженерному училищу. Произведения особо интересующего нас в данном случае Исаии Отшельника на русском языке многократно публиковались в журнале «Христианское чтение»⁹, а в 1860 году были опубликованы отдельной книгой¹⁰, кроме того, также широко распространялись в рукописных копиях в переводе Паисия Величковского.

Такого рода копии обычно изготавливались в монастырях новоначальными монахами по поручению старцев в качестве одного из путей воспитания монашеского благочестия; одна из подобных копий сочинений аввы Исаии (начало XIX века) принадлежала Игнатию Брянчанинову, о чем свидетельствует его собственноручная подпись на форзаце рукописной книги: «Сия книга получена мною из Молдавского Нямецкого монастыря в 1846 году. Архимандрит Игнатий»¹¹. В 1870 году в Петербурге вышло подготовленное им собрание изречений отцов Церкви¹². Достоевский работал над первой частью романа, где содержится упомянутая сцена, «вплоть до осени 1870-го года» (13, 184); еще находясь за границей, он существенно перерабатывает план произведения, активно читая вышедшие в 1870 году русские книги (13, 212), в числе которых, учитывая поставленную писателем творческую задачу — художественное воплощение мысли о нравственном преобразовании русского общества, — вполне мог быть и «Отечник» Игнатия Брянчанинова.

Цитатный характер притчи, изложенной капитаном Лебядкиным, открывается в сравнении ее с поучениями Исаии Отшельника и других отцов Церкви, равно как и остальные пункты «исповеди» и «проповеди» героя, также имеющие аллюзивные адреса, естественным образом связанные с «басней о мухоедстве». Обратимся к тексту: «Сударыня, я приехал отблагодарить за выказанное на паперти великодушие по-русски, по-братски… — По-братски? — То есть не по-братски, а единственно в том смысле, что я брат моей сестре…» (10, 138), — быстро отступается от пункта о «братстве» Лебядкин. Далее он жалуется на свою долю — «жить в лохани», сосуде, имеющем малопочтенное утилитарное назначение, в данном значении — моделирующем нравственно-социальную реальность, окружающую Лебядкина в виде замкнутого пространства, исполненного тесноты и неустроенности. Манифестация социально-общественной неустроенности («лохани»), в сочетании с призывами к «братству» и демонстрацией личного бескорыстия и смирения, является прологом к чтению басни «Таракан», на фоне которой эта метафора обрастает новыми значениями.

Он читает:

Жил на свете таракан,

Таракан от детства,

И потом попал в стакан,

Полный мухоедства…

Отвращение, которое вызывает этот текст у слушателей, Лебядкин пытается смягчить пояснениями и прозаическим переложением аллегорий, которые еще более отчетливо указывают на предмет аллюзии:

То есть когда летом, — заторопился капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать, — когда летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, всякий дурак поймет…

Последние слова Лебядкина указывают на его уверенность в знакомстве слушателей «басни» с такого рода метафорой, которая, в свою очередь, является реминисценцией из «Слова 12-го. О вине» в «Духовно-нравственных словах» Исаии Отшельника: «Если отверстие бочки остается открытым, то в оное набираются мошки и комары и портят вино: подобным и для души бывает вред от многословия, от разговоров смехотворных и пустых»¹³. В «Отечнике» Игнатия Брянчанинова этот раздел поучений Аввы Исаии имеет следующий вид: «290. Если устье сосуда с вином оставлено будет отверзтым: то набиваются в сосуд комары и мошка, от чего вино портится. Подобному повреждению подвергается и душа от многословия, от разговоров шуточных и пустых»¹⁴.

Согласно многократно высказанной отцами Церкви мысли, назначение человека состоит в том, чтобы стать настоящим «жилищем» или «сосудом» Святого Духа. При сотворении человека Господь даровал ему это состояние, однако оно было утрачено по причине грехопадения и может быть обретено вновь только в христианстве и только как Божий дар¹⁵. «Сосуд» (или «бочка») в данном контексте обозначает душу человека, которая может наполниться греховными помыслами, если в ней слишком явна сладость «вина». Исаия Отшельник добавляет: «Бочка, если не будет вся хорошо вымазана смолою и иметь хоть малые скважины, то вина содержать не может; так и сердце, если не будет ограждено смирением и целомудрием и не будет чуждо других пороков, то не может быть жилищем Божиим»¹⁶, оно становится местом обитания нечистых насекомых, заполняющих пустой сосуд, — греховными мыслями и намерениями.

Рачительное отношение верующего к себе как сосуду, способному вместить «елей» даров Святого Духа, является важнейшей темой поучений отцов Церкви. Некоторые старцы, например Евагрий или Святой Епифаний Кипрский, прямо называются «избранным сосудом» Бога¹⁷. Подобного рода сравнение души человека с сосудом, сохраняющим или «елей», или нечто греховное и непристойное, можно найти и у других православных писателей, например у Макария Великого[18]. Эта же мысль содержится также и в «Слове о смерти», принадлежавшем Достоевскому¹⁸. Сделаться «сосудом избранным», отказавшись от всего суетного и бренного, призывает Иоанн из Келлий##Избранные изречения святых иноков…

1. Мятлев И. П. Полн. собр. соч. Т. 1. СПб., 1857. С. 121-122. [↩]
2. Здесь и далее цитаты из произведений Достоевского даются в тексте статьи с указанием тома и страницы по изд.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Л.-СПб.: Наука, 1972-1990. [↩]
3. Обращает на себя внимание то, что в «Слове о смерти» Игнатия Брянчанинова, книге, знакомой Достоевскому, содержится мысль, близкая к той, которую проповедует М. Лебядкина («Мать сыра-земля»): «…тело продолжает существовать, хотя видим, что оно разрушается и обращается в землю, из которой взято; оно продолжает существовать в самом тлении своем; оно продолжает существовать в тлении, как семя в земле, в ожидании вторичного соединения с душой, после которого оно сделается уже неприкосновенным для этой видимой смерти» (Слово о смерти, составленное Игнатием, бывшим епископом Кавказским и Черноморским… СПб., 1862. С. 3). [↩]
4. Добротолюбие, или словеса и главизны священного трезвения, собранныя от писаний святых и богодухновенных отец, в нем же нравственным по деянию, и умозрению любомудрием ум очищается, просвещается и совершен бывает. Ч. 1-4. М., 1793-1797.[↩]
5. Буданова Н. Ф. Книги, подаренные Ф. М. Достоевскому в Оптиной пустыни // София. 1995. № 1.[↩]
6. Действительно, судя по тому, как говорит Достоевский о целях старчества, о призвании и пути инока, о братолюбивом служении аскета, о смирении, надо полагать, он широко пользовался жизнеописаниями старцев Леонида и Макария, некоторыми из вышедших к тому времени (в основном в Оптиной) святоотеческих творений, «Добротолюбием» и, похоже, был знаком с «Откровенными рассказами странника» (см. об этом: Котельников В. А. Православные подвижники и русская литература. М., 2002. С. 287).[↩]
7. «Исихазм в его славянском преломлении через «Добротолюбие» оказал сильное влияние на духовную жизнь «Оптиной Пустыни», где в 1879 году бывал и Достоевский, кстати, вместе со своим молодым другом Владимиром Соловьевым» (Муриков Г. Достоевский и вопрос о конце света // http://www.topos.ru/article/literaturnaya-kritika/dostoevskii-i-vopros-o-kontse-sveta).[↩]
8. Достоевский А. М. Из воспоминаний // Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1990.[↩]
9. См.: Систематический указатель к журналу «Христианское чтение». 1821-1903. СПб., 1905. № 709-722. [↩]
10. Преподобного и богоносного отца нашего Аввы Исаии, отшельника египетского, духовно-нравственные слова в русском переводе. М., 1860 (далее — Аввы Исаии Слова).[↩]
11. Рукописная книга хранится в библиотеке Санкт-Петербургской духовной академии. Автор выражает глубокую благодарность игумену Стефану, заведующему библиотекой, предоставившему эти данные и оказавшему иную, весьма существенную помощь в работе над этой статьей[↩]
12. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием. СПб., 1870. На шмуцтитуле заглавие: «Отечник, составленный епископом Игнатием».[↩]
13. Аввы Исаии Слова. С. 105. [↩]
14. Избранные изречения святых иноков… С. 226-227. [↩]
15. Святитель Игнатий Брянчанинов. Слово о человеке // Полн. собр. творений Игнатия Брянчанинова. Т. 1. М., 2004. С. 541.[↩]
16. Аввы Исаии Слова. С. 104.[↩]
17. Избранные изречения святых иноков… С. 124, 132. [↩]
18. «Когда настало время умирать великому Сисою <…> Он сказал им: «Смотрите, — Господь пришел и изрек: принесите мне избранный сосуд из пустыни». С этими словами он испустил дух» (Святитель Игнатий Брянчанинов. Слово о смерти // Полн. собр. творений Игнатия Брянчанинова. Т. 3. М., 2004. С. 106).[↩]