О периодизации русской советской литературы

В нашей науке не раз ставился вопрос: вокруг какого стержня строить курс истории русской советской литературы – вокруг проблемы метода, стиля, героя или в основу его положить особенности жанровой системы? Большинство ученых пришло к выводу, что ведущий методологический принцип периодизации – социально-исторический. В Программе КПСС подчеркивается, что главная линия развития советской литературы – укрепление связи с жизнью народа, правдивое и высокохудожественное отображение богатства и многообразия социалистической действительности. Отношения между жизнью и литературой представляют тот центральный фокус, который включает в себя и признаки метода, и концепцию мира и человека, воздействуя и на жанровую систему, и на стилевое разнообразие, то есть определяет основные особенности развития литературы на том или ином этапе.

Связь литературы с жизнью, с социально-философскими и эстетическими идеями времени была различной по своему характеру в разные периоды развития советского общества. Это различие дает основание выделять определенные этапы в развитии литературы.

В настоящее время наиболее приемлемой является такая периодизация русской советской литературы: литература периода революции и гражданской войны, литература 20-х годов, литература 30-х годов, литература Великой Отечественной войны, послевоенная литература (1946 – 1952 годы), литература 50 – 60-х годов (1953 – 1960 годы) и современная литература (70-е годы).

В. Ковалев, говоря об этой наиболее распространенной периодизации (только ближняя граница послевоенной литературы отнесена в ней к середине 50-х годов), отмечает, что в основу ее положен социально-исторический признак и что она «сыграла в общем положительную роль как первый опыт соотнесения литературы нового мира с историей социалистической революции и социалистического строительства». Однако, по его словам, сейчас она «нас удовлетворить уже не может», так как «никак не соотнесена со специфическими закономерностями и этапами движения самой литературы» (В. Ковалев, О периодизации истории русской советской литературы. – В сб. «Проблемы русской советской литературы. 50 – 70-е годы», Л., «Наука», 1976, стр. 10). Здесь необходимо сделать два замечания. Первое: приведенная выше периодизация вобрала в себя немалый опыт предшествующих пометок- ученых найти приемлемое членение советской литературы. Вспомним хотя бы одну из них: в изданном ИМЛИ двухтомнике «Очерк истории русской советской литературы» (М., 1954- 1955) выделялись очень короткие периоды (1921 – 1925, 1926 – 1929, 1930 – 1934, 1935 – 1941), повторяющие принятые тогда этапы истории советского общества. Такое членение справедливо критиковалось. Второе и самое главное замечание: утверждение «никак не соотнесена» слишком категорично и, как будет видно из логики наших дальнейших рассуждений, не совсем справедливо.

Но что же предлагается для улучшения традиционной периодизации советской литературы? В статье «К вопросу о периодизации русской советской литературы» («Русская литература», 1973, N 4) В. Ковалев выделил в истории советской литературы 20 – 60-х годов «две большие эпохи». Они были определены как «литература периода борьбы за победу социализма» (1917 – 1941 годы) и «литература периода построения развитого социалистического общества» (40 – 60-е годы). Спустя пять лет В. Ковалев верно отметил, что «в 70-е годы начинается новый этап исторического и вместе с тем литературного развития». По его словам, «в рамках двух первых периодов вычленяются, в зависимости от задач и масштабов исследования, и традиционные более мелкие подразделения (годы гражданской войны, 20-е годы, 30-е годы, Великая Отечественная война, послевоенное пятилетие, 50-е годы, 60-е годы)» (сб. «Славянские литературы, VIII Международный съезд славистов», М., «Наука», 1978, стр. 505). Собственно, если сопоставить эту периодизацию с той, которая приведена в начале настоящей статьи, то ее отличие заключается в подходе к литературе 50 – 60-х годов и в наличии двух укрупненных этапов, стоящих над ее более мелкими членениями.

Можно, в общем, согласиться с тем, что выделение больших временных отрезков может быть полезным для выяснения закономерностей литературного процесса, особенностей метода, стилей и жанров. Если взять, например, 20-е и 30-е годы, то при совместном их рассмотрении выиграет в своей основательности и цельности разговор о политике партии в области литературы, о литературных группировках, о процессе консолидации писательских сил. Важно и то, что не будет разрываться анализ таких выдающихся произведений, как «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, «Петр Первый» и «Хождение по мукам» А. Толстого, «Тихий Дон» М. Шолохова.

Вместе с тем укрупненная периодизация при своих несомненных преимуществах отнюдь не ликвидирует многих трудностей в изучении литературы, более того, она подчас создает дополнительные рытвины и ухабы, которые могут вызвать серьезные негативные последствия.

Два основных этапа в истории советской литературы выделяет Ю. Кузьменко в статье «Чтоб передать богатство нашей жизни…» («Вопросы литературы», 1977, N 4). Он полагает, что «при научной периодизации в счет идут лишь эпохи, вносящие что-то существенно новое в формирование личности, в отношения человека и мира» (стр. 30). Можно ли полностью согласиться с этим утверждением? Закономерность нашего вопроса подтверждается хотя бы указанием на то, что в такой безоговорочной формулировке таится склонность несколько недооценивать очень важный для развития литературы субъективный момент – саму специфику художественного осознания этих отношений человека и мира. Ведь в самом процессе их литературного отражения весьма существенное значение приобретает идеологическая атмосфера, господствующая в жизни общества. Отношения человека и мира, конечно, важны для периодизации литературы, но вряд ли являются тем центральным, тем единственным фундаментом, который поможет с достаточной полнотой определить самые главные закономерности литературного процесса.

К тому же если мы будем придавать основополагающее значение предложенным Ю. Кузьменко критериям периодизации советской литературы, обозначать только два укрупненных этапа в ее развитии, то в этом случае неправомерно теряет свою самостоятельность литература Великой Отечественной войны. Авторы университетской программы и учебного пособия «История русской советской литературы», изданного в «Просвещении» (т. 1 – 1975; т. 2 – 1980), решили на практике проверить эффективность такого укрупнения. Пустив в ход десятилетнюю мерку, они объединили литературу Отечественной войны и второй половины 40-х годов.

Один из авторов программы и этого учебного пособия, А. Метченко, еще недавно считал оправданным выделять в особый период литературу Отечественной войны. Эта позиция отразилась в его статье «Об изучении и преподавании советской литературы в высшей школе» («Русская литература», 1975, N 2). В учебном пособии он верно отмечал, что «четыре года Великой Отечественной войны справедливо приравниваются к столетию», тогда «советская литература показала пример служения народу, не имеющий аналогии в истории мировой литературы» (т. 2, стр. 4).

Во время войны была особенно короткая, особенно интенсивная связь наших писателей с жизнью, с ее животрепещущими проблемами, что придало советской литературе свой особый настрой, особый пафос, неразрывно связанный с открыто выраженной страстной любовью к отчей земле и испепеляющей ненавистью к захватчикам, с призывом быстрее разгромить лютого врага. В ту пору наполнились новыми красками понятия «патриотизм», «родина», углубились партийность и народность советской литературы, ее реализм, в ней приобрели большее значение героические традиции русской классической литературы.

Какие же аргументы можно привести в пользу того, чтобы не рассматривать литературу военных Лет в границах самостоятельного периода? В указанном выше учебном пособии отмечается, что «с войной и последствиями войны связаны все значительные произведения второй, послевоенной половины 40-х годов, проблемы, сюжеты, конфликты» (т. 1, стр. 13). В. Ковалев, выделяя литературу Отечественной войны в особый период, подчеркивает, что 40-е годы четко разграничиваются маем 1945 года, но в то же время, несколько отступая от своей концепции, считает допустимым и понятие «литература 40-х годов» и это доказывает так: «литература первых послевоенных лет жила памятью о войне, и главным предметом дум многих авторов романов, поэм, лирических стихотворений, пьес была Великая Отечественная война; ряд крупных произведений второй половины 40-х годов зарождались и отчасти были написаны еще в военные годы («Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого и др.)» (стр. 15 – 16). Да, предмет изображения нельзя сбрасывать со счетов, но он не способен с достаточной полнотой определить важнейшие особенности литературы на том или ином этапе ее развития. Военная тема, взятая сама по себе, не соотнесенная с главными требованиями времени, с ведущими жанрово-стилевыми тенденциями, не может играть решающей роли в качестве связующего звена и дать право выделить все 40-е годы в один самостоятельный период.

Разве не ясно, что писать о войне во время самой войны – одно дело и другое – после того как она завершилась нашей победой. В этом случае вставали другие задачи, произведения о войне наполнялись уже иным пафосом.

После окончания войны повседневный «диктат» самой жизни, заставляющий писателей немедленно отзываться на ее стремительный, изобилующий неожиданными поворотами ход, ослабел. В этих условиях возникло то, что несколько условно назвали теорией бесконфликтности, которая отрицательно сказалась на развитии нашей литературы, особенно драматургии и рассказа, а также лирических жанров.

Особенно тесной связью с жизнью сражающегося народа объясняются и особенности жанровой системы литературы в военные годы, что небезразлично для периодизации. Настоятельная общественная потребность в быстрейшем отклике на неотложные проблемы современности заставляла писателей в военные годы чаще, чем в предыдущее время, обращаться к малым жанрам, которые оттеснили на второй план роман. Кто может сказать, что то же самое было и во второй половине 40-х годов? Писатели тогда увлекались созданием больших полотен. Показательно, что «Новый мир», «Октябрь», «Знамя» и «Звезда» во время войны печатали в среднем по 55 рассказов в год, а в 1950 – 4, 1951 – 13, хотя объем этих журналов к этому времени увеличился чуть ли не вдвое. Беда заключалась ре только в том, что печаталось мало рассказов (они регулярно появлялись в тонких журналах), но и в том, что серьезно снизился их идейно-художественный уровень.

Как же можно объединить эти, разные по своему определяющему пафосу и характеру связи с жизнью, жанровой системе, периоды советской литературы в одно целое? И что же можно записать в актив такого укрупнения? В учебном пособии в главке «В жестоких испытаниях войны» анализируется вся драматургия 40-х годов, посвященная войне. И в другой главке, «Пафос возрождения», снова ведется речь о драматургии, только теперь второй половины 40-х годов. Она искусственно рассекается по вертикали на две части. В результате вносится хронологическая путаница в сложившуюся периодизацию без приобретения каких-либо существенных преимуществ. В освещении поэзии и прозы 40-х годов такой «волевой» принцип не использован, видимо, потому, что само состояние литературы оказывает этому сильнейшее сопротивление: как пишется в учебнике, ведь «несомненно, что условия второй половины 40-х и тем более 50-х годов для развития литературы были иными, чем условия военных лет» (т. 2, стр. 5). Искусственное присоединение к литературе Отечественной войны литературы второй половины 40-х годов не выдерживает критики ни с методологической, ни с методической точки зрения.

Нет должных оснований проводить границу между двумя периодами советской литературы на рубеже 40-х и 50-х годов. Правы те ученые, которые послевоенную литературу разделяют 1953 – 1954 годами XX съезд КПСС закрепил и развил в области литературы то, что выявилось в ней в предыдущие три-четыре года. У противников этого суждения нет должных аргументов. Рассмотрим, например, доказательства В. Ковалева: «Поворот послевоенной литературы к новым темам и проблемам, к более глубокому и всестороннему аналитическому исследованию общественной жизни, ее противоречий, духовного мира современника в целях отыскания новых источников движения вперед… следует отнести к началу 50-х годов: именно в это время возникали и осуществлялись замыслы крупнейших произведений, во многом предопределивших пути развития литературы в дальнейшем, – романы Л. Леонова «Русский лес» (1953) и Вс. Кочетова «Журбины» (1952), цикл деревенских очерков В. Овечкина (1952), поэма А. Твардовского «За далью – даль» (стр. 22). Вряд ли правомерно делать точкой отсчета нового этапа литературы возникновение замысла произведений. Как свидетельствует опыт, возникший замысел нередко подвергается весьма существенной трансформации в процессе самой работы. Твардовский начал писать «За далью – даль» еще в 40-е годы, первые ее главы стали публиковаться в 1950 году. Конечно, мимо такого литературного факта нельзя проходить. В то же время следует подчеркнуть и другое: работа над поэмой была завершена только в 1960 году, замысел ее окончательно оформился после решений XX съезда партии, воздействие сложившейся после него новой общественной обстановки отчетливо ощущается в главах «Так это было» и «Друг детства». Концепция книги В. Луговского «В середине века» после этого съезда, как свидетельствовал сам автор, тоже подверглась существенному уточнению. Цикл Овечкина «Районные будни» действительно начал публиковаться в 1952 году. Однако печатание его закончилось в 1956 году. И вряд ли «Районные будни» Овечкина были бы такими, какими мы их знаем сейчас, если бы в нашу общественно-политическую атмосферу не были внесены существенные изменения, если бы, в частности, не были приняты в 1953 году известные решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС о сельском хозяйстве.

Можно вспомнить и явное оживление литературной критики в 1953 – 1954 годах, например дискуссию о положительном герое, принципиально важную статью Ф. Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» («Новый мир», 1954, N 4), в которой справедливо критиковались серьезные отступления ряда авторов от жизненной правды.

Значительную роль в развитии советской литературы сыграли выступления Шолохова и Овечкина на Втором съезде советских писателей (1954 год), в которых был поставлен вопрос об отрыве части писателей от насущных процессов современной жизни.

В. Ковалев верно подчеркивает, что некоторые новые моменты в развитии советской литературы стали намечаться и в первых очерках Овечкина (пожалуй, точнее их было бы назвать рассказами), и в романе «Журбины» (1952) В. Кочетова. В это же время была опубликована статья в «Правде»»Преодолеть отставание драматургии» (7 апреля 1952 года), в которой критиковалась теория бесконфликтности, причинившая немалый вред нашей литературе. Но и при учете этих фактов точкой отсчета нового периода советской литературы надо считать не 1950 и даже не 1952 год (Ю. Кузьменко считает его начальной вехой переломного десятилетия). Дело в том, что новые тенденции, обнаружившиеся в 1952 году, были лишь «предвестиями перемен» (А. Дементьев). Их можно назвать первыми ласточками, которые пока еще не делали погоды.

Мысль о том, что новый этап не следует начинать с 1950 года, подтверждается, собственно, и рядом положений, выдвинутых в университетской программе.