О Павле. Публикация А. Когана и Г. Соловьева

…Я обращаюсь вновь к потерям,

Они трудны и невозвратны.

Д. Самойлов

Читателям «Вопросов литературы» можно не объяснять, что такое ИФЛИ, какое место в духовной жизни нашей молодежи занимал этот московский институт в предвоенную пору, как проявили себя его питомцы в годы Великой Отечественной войны, какой след оставили в литературе.

Публикуемые воспоминания В. Мальт, недавно скончавшейся, предназначались для сборника «В том далеком ИФЛИ», посвященного памяти погибших на войне ифлийцев, в подготовке которого участвовали многие литераторы (А. Коган, С. Красильщик, С. Львов, В. Мальт, В. Панков, Г. Соловьев, И. Черноуцан). К сожалению, издательство «Советский писатель» не смогло выпустить сборник в свет, сейчас решается вопрос о его выходе в издательстве «Филология».

 

В те годы школьников, окончивших десятилетку на все пятерки, принимали в институт без экзаменов.

С ними проводили собеседования. Достойнейших – принимали.

Я не была отличницей, и лето 1937 года было для меня трудным: десять экзаменов в школе, десять экзаменов в институте. Я тщательно готовилась ко всем трем математикам, физике, химии, биологии, географии.

Как готовилась к экзамену по литературе – не помню, по-моему, просто боялась. Ведь конкурс был тринадцать человек на место.

Меня спрашивал молодой аспирант А. А. Белкин.

«Маяковский и современность» – был первый вопрос моего билета. Я начала отвечать обстоятельно, в полном соответствии с нормами тогдашнего школьного литературоведения, поставив во главу ответа социальный анализ. Но экзаменатор перебил меня:

– Какие стихи Маяковского знаете наизусть?

Я перечислила. Последним назвала «Хорошее отношение к лошадям».

– Прочтите! – скомандовал Белкин.

Я стала читать.

– Хорошо! – прервал он. – Кто еще в русской классике писал о лошадях?

– Толстой. «Холстомер».

– Каких писателей любил Толстой? Каких не любил?

– Не любил Шекспира.

– Перечислите известные вам пьесы Шекспира. В каком веке он жил? Чем замечательна трагедия «Ромео и Джульетта»?

Из экзаменаторской я вышла взмокшая и обескураженная. Мы скакали по всем литературам, векам и именам, и не всегда, как мне казалось, я была на высоте. Я ругала себя за то, что плохо готовилась к главному экзамену, хотя понимала, что к такому экзамену готовиться вообще нельзя. Но меня приняли.

И вот я в пятнадцатой аудитории.

Первая лекция – «История античного мира». Тетрадка, ручка с любимым пером «рондо» – все готово.

На кафедру поднимается высокий, пожилой, с проседью в рыжих волосах и бородке профессор Альберт Николаевич Кун. Имя нам, новичкам, еще ничего не говорит. Но первая произнесенная им фраза просто ошарашивает нас.

– Когда мы с Бенито Муссолини, – несется с кафедры, – сидели на ступеньках Колизея и рассуждали о судьбах мирового социализма…

Есть от чего прийти в смятение. Этот человек был в Италии? Сидел на ступеньках Колизея? Да еще с вождем итальянского фашизма – Муссолини, который, оказывается, когда-то заботился о судьбах мирового социализма!.. Ничего себе! Я осторожно осматриваюсь – судя по лицам, все так же озадачены и потрясены.

А на следующей лекции седовласый, с загорелым лицом и сияющими молодыми глазами лектор- знаменитый Радциг – на чистом древнегреческом языке буквально пропел нам первые гекзаметры «Илиады», которые тут же пропел по- русски:

Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Гибельный гнев…

и дальше, и дальше…

Жизнь обретала новые горизонты.

Как всегда бывает в юности, симпатии возникают быстро и безусловно. Так потянулись мы друг к другу с Леной¹. А в конце нашего первого институтского дня выяснилось, что и живем- то мы рядом, и трамвай N 4 – наш общий маршрут. Ну, что говорить – повезло!

Три недели мы жили как в угаре. Все ново, все интересно, все совсем не так, как в надоевшей за десять лет школе.

И вот вечер знакомства старшекурсников с нами, новичками. Прекрасная идея! Прекрасный вечер!

Конечно, мы с Леной держимся вместе.

В середине вечера ко мне подходит Павел Коган, с которым мы живем в одном доме (оказывается, он студент второго курса ИФЛИ, а я-то не знала), и просит познакомить его с Леной.

Домой мы ехали втроем. Мы сидели. А Павел, повиснув одной рукой на ременной петле, что свешивалась с деревянной перекладины, не переставал говорить («распускал перья», как определила я для себя).

А потом оказалось, что он ничего не приукрашивал, все так и было.

Он действительно уже тогда был поэтом, о чем сказал в первую очередь, серьезно глядя на Лену. Он на самом деле был знаком с блатными, которые, припадая к романтике, заучивали его стихи наизусть. И школу он закончил экстерном. И не рисовки ради, а с полной убежденностью предупреждал нас, чтобы мы в своем телячьем восторге не вздумали в институте зубрить все подряд, без разбора, потому что и здесь, как в школе, приходится слышать много муры.

Я была ошарашена. Лена, для которой все это говорилось, думаю, тоже. (Правда, что думала тогда Лена, я не берусь сейчас сказать.) Во всяком случае, для нас началась новая жизнь.

Павел…

Я познакомилась с ним во дворе нашего дома на волейбольной площадке – плацдарме, выгодном для меня: я готова была играть с утра до вечера. Волейбол в то время был всеобщим спортивным увлечением молодежной Москвы. Играли в волейбол на переменах, а то и сбежав с уроков, во всех дворах и парках. В Парке культуры и отдыха имени Горького из волейбольных площадок вытягивались длинные аллеи.

Волейбол стал тогда и моей основной страстью, сильно потеснившей велосипед, рояль и даже книги. Одним словом, все любимые занятия, как теперь принято говорить – хобби.

Я выступала за сборные школы, района, в институте сразу вошла в институтскую команду, с неподдельным ужасом спрашивала маму: неужели настанет время, когда я не буду играть в волейбол? Мама в ответ весело смеялась. Только недостаток спортивного честолюбия ограничил мое дальнейшее восхождение на этом достойном поприще.

Для Павла Когана волейбольная площадка была плацдармом невыгодным. Играл он плохо и, очевидно, не понимая важности происходящего, все время говорил. О чем? – я, конечно, не слышала. Все мои силы, душевные и физические, были сосредоточены на игре, тем более что каждую мою удачу рыцарски отмечал ловкий и вполне «спортивный» Дима, что мне было совсем не безразлично!

В трамвае я слышала Павла впервые, и многое из того, что он рассказывал, меня ошеломило.

Несколькими днями позже ко мне пришла Лена, а потом Павел, а за Павлом его друзья – Жорик Лепский² в их числе.

Все они жили в поселке – деревянных домиках вдоль двух небольших проездов, что вели к нашему с Павлом кирпичному дому, сделавшему заявку на город в этом еще совсем в то время окраинном уголке Москвы.

Так и называли они свою компанию – «Поселок», и было в том, как произносили ребята это слово, что-то романтическое, уютно- интимное и значительное.

Теперь в Поселок были приняты и мы с Леной.

Парней принимали в Поселок не просто, к ним приглядывались, им устраивали своеобразный экзамен:

1. Елена Моисеевна Каган – писательница Е. М. Ржевская.[↩]
2. Георгий Георгиевич Лепский – товарищ Павла Когана по школе, автор музыки к песне на стихи Павла Когана «Бригантина»; в дальнейшем – ученый-географ.[↩]