«О книгах, в просторечии именуемых романами…»
М. В. Разумовская, Становление нового романа во Франции и запрет на роман 1730-х годов Изд. ЛГУ, 1981. 140 с.
За последние двадцать лет во французском литературоведении заметно усилился интерес к культуре эпохи Просвещения. Издается журнал «XVIII век», вышло несколько обобщающих историй литературы этого столетия. После капитальных исследований Ж. Мея, Ж. Сгара, Л. Версини, М. -Л. Дюфренуа, А. Куле, Ж. Гусдорфа, Ж. Фабра, Ж. Пруста и других существенно изменились не только общие представления о литературе XVIII века, но и, что чрезвычайно важно, сами принципы ее изучения. С одной стороны, опыт современных романистов позволил по-новому прочитать классические произведения, увидеть действительную сложность их художественных и философских идей, не устаревших и сегодня. С другой стороны, понять новаторство великих писателей Просвещения оказалось возможно лишь на фоне жанровой традиции. Хрестоматийные тексты, введенные в широкий историко-культурный контекст, оказались неразрывно связаны с массовой литературной продукцией эпохи. Это позволило перейти от построения истории литературы по нескольким вершинным достижениям к изучению общих законов художественной эволюции. Размытость границ между литературой и не-литературой в XVIII веке заставила расширить сферу исследований, обратиться к смежным областям духовной культуры, к поиску сходных явлений в других искусствах (в первую очередь живописи). Этот процесс естественно сопровождался возрождением интереса к забытым авторам и периферийным жанрам (например, литературной сказке).
Определенные сдвиги произошли и в советском литературоведении, изучающем Францию эпохи Просвещения. Вышли научные комментированные издания произведений Вольтера, Дидро, Руссо, Мариво, Кребийона, Прево, Казота, Мерсье, Ретифа де Ла Бретона и др. Существенно расширилась проблематика и тематика научных трудов. Но монография М. Разумовской, по сути, первое в Советском Союзе серьезное исследование французского романа первой половины XVIII века, взятого в его сложной и противоречивой целостности. Большая работа, проделанная автором, позволяет ему на равных вести диалог с французскими учеными, спорить, вносить коррективы в сложившуюся точку зрения.
В заглавие книги «Становление нового романа во Франции и запрет на роман 1730-х годов» вынесены слова-антагонисты: «становление нового» и «запрет». 1730-е годы – узел художественных противоречий XVIII века. В этот период Лесаж, Прево, Мариво, Кребийон создают тот тип романа, который стал ведущим жанром европейской литературы. И свидетельством победы нового, преодоления устаревших традиций становится нарастающая негативная реакция со стороны критики, духовенства, правительственных кругов. Пик антироманной тенденции приходится на 1736 – 1737 годы: иезуит Шарль Поре произносит проповедь «О книгах, в просторечии именуемых романами…», бичующую жанр за порчу как литературных вкусов, так и нравственности, а вскоре канцлер А. -Ф. Дагессо издает указ, запрещающий печатать новые романы без особого разрешения.
Истоки и последствия гонения на роман – связующая нить книги, рассматривающей историю жанра не изолированно, а в контексте литературной и идеологической борьбы эпохи, в процессе формирования новой эстетики. Анализируя большое число статей и трактатов, М. Разумовская уточняет традиционное мнение (Ж. Мей, А. Куле) о том, что все критики были противниками романа, что, не видя достижений романной практики, они судили произведения по законам пятидесятилетней давности. Исследовательница показывает и защитников этого
жанра, правда, нередко колеблющихся (Ленгле-Дюфренуа), не всегда согласующих новые литературные вкусы с доктриной классицизма (Дефонтен, Обер де Ла Шене).
Но, как нам кажется, при оценке влияния литературной критики XVIII века на эволюцию романа надо учитывать, что противники нередко оказывались зорче сторонников, что именно они, парадоксальным образом, первыми отмечали новые тенденции (демократичность, психологизм), но отмечали их со знаком минус. Активное сопротивление вызвали отказ от аналитической психологии XVII века и создание (во многом под влиянием Ричардсона) двойственных, внутренне противоречивых характеров персоналией – их считали неправдоподобными (хотя нарушались не законы самой жизни, а каноны устаревшей поэтики). Гневные филиппики Ш. Поре и аббата Жакена стали ярким «доказательством от противного» того огромного влияния, которое роман оказывал на все литературные жанры, на все слои читателей. В то же время критики-недоброжелатели чутко улавливали неправдоподобие романной условности, постоянное использование шаблонов и остроумно их высмеивали (так, Г. -И. Бужан в «Чудесном путешествии принца Фан-Фередена в страну Романсию», 1735, создал интересную пародийную модель барочного романа, описав устойчивые сюжеты и правила их развертывания, основные типы персонажей, традиционные места действия, основы литературного этикета, определяющего поведение героя, словарь). Тем самым литературная борьба рельефнее выделяла центральные проблемы, ориентиры дальнейшего развития и в то же время помогала писателям преодолевать нормы старой художественной условности.
М. Разумовская убедительно показывает, как усиление антироманных тенденций в первой половине XVIII века заставило самих авторов защищать избранный ими жанр. Писатели отстаивали свое право обращаться к любым сферам действительности, несмотря на социальные и литературные запреты. Они заявляли, что история души человеческой важнее истории царств. Главным критерием художественной оценки они считали правдоподобие, главной задачей – принесение пользы, воспитание читателя. В литературной полемике основным оружием стали не трактаты, а сами романы. Авторы использовали предисловия для уточнения своей художественной позиции, ориентации произведения на определенную традицию, более того, по мере возможности они стремились дать краткий очерк развития жанра, предложить его исходные правила. Внутри основного текста в литературный спор вступали герои: в романах выработался даже стереотип салонной беседы об изящной словесности, в котором участвовали дама, щеголь, аббат, судейский, писатель или издатель. Нередко использовался и другой прием полемики, восходящий еще к «Дон Кихоту», – критический разбор книг, хранящихся в некоей библиотеке. Герои постоянно сравнивали свою судьбу с историями жизни литературных предшественников, подчеркивая собственную индивидуальность.
Таким образом, роман сам взял на себя функции критики. Тенденция к самоосмыслению и самоописанию, в принципе характерная для романного жанра, явно вышла в этот период на первый план. Но особенность культуры эпохи Просвещения заключается в том, что практически каждое явление реализуется в противоборстве разнонаправленных устремлений. Само слово «роман», бывшее в ту пору синонимом многотомного барочного вымысла, активно изгоняется писателями. «Я поступил не как в романах», – настойчиво твердят герои. Обвиненный в неправдоподобии и неприличии, ставший в представлении критиков своеобразным «антижанром», роман стремится ускользнуть за традиционные границы литературы, превратиться в «нежанр»: мемуары, переписку, трактат на нравственные или научные темы, философский диалог.
С этой точки зрения большой интерес представляет анализ М. Разумовской переходных художественных форм, сопоставление поддельных и настоящих мемуаров известных исторических лиц. Мемуаристика была именно той питательной средой, из которой развился роман в современном понимании этого слова. Исследовательница показывает, как стремление к правдоподобию, усилению реально-бытовых тенденций привело к использованию автобиографических повествовательных форм, упростило композицию романов, создало определенный тип зачинов. Существенной задачей стала разработка иллюзии достоверности: автор подробно рассказывал историю нахождения рукописи, примерял маски хроникера, переводчика, издателя. Но М. Разумовская не учитывает того, что этот своеобразный документализм все же реализовался в условиях подчеркнутой литературности произведений. Нередко автор сознательно оставлял читателя в недоумении, правда или вымысел ему предложены, разрушал созданную иллюзию ироничными комментариями (более поздний, но весьма характерный пример – «Новая Элоиза») или даже прямо пародировал традиционный рассказ о найденном манускрипте. Из поля зрения исследовательницы выпала такая существенная для XVIII века категория, как «литературная игра», во многом объясняющая специфику взаимодействия текстов как с реальностью, так и между собой. Возможно, отчасти это обусловлено тем, что М. Разумовская не всегда достаточно строго отличает непосредственные авторские декларации от их воплощения в романной практике. Так, думается, что вопрос о дидактическом характере литературы XVIII века в книге несколько упрощен. Безусловно, сюжет многих романов обладает определенным морализаторским оттенком: в процессе повествования герой (и соответственно читатель) приобретает житейский опыт, сумму необходимых знаний о мире. Произведения часто строятся как цепь философских экспериментов, проверяющих человека в различных ситуациях, в столкновении с представителями всех социальных слоев. Но, с другой стороны, хотя маркиз д’Аржан и настаивал на том, «чтобы поучение исходило… из глубины сюжета» («Забавные чтения, или Отдохновения для ума», 1739), и у него, и у других писателей мораль, как в баснях, сосредоточивается либо в начале, либо в конце произведения. Нередко она или просто пародийна, или предельно упрощена и мало связана с идеей романа. Многочисленные галантные произведения не столько отвращали молодых людей от опасностей любви, сколько учили их техническим приемам «науки страсти нежной», несмотря на все заверения авторов о высоконравственной цели их творений. Напомним, что маркиз де Сад писал, что его книги, раскрывающие ужас и неприглядность порока, моральнее, чем романы Кребийона, рисующие его привлекательность («Размышление о романе», 1799).
В книге М. Разумовской вопросы литературной теории XVIII века разбираются на конкретных примерах художественной практики ведущих романистов эпохи. Анализ большого числа фактически не изучавшихся ранее произведений позволил сделать вывод о философском и эстетическом единстве романа 1730-х годов, при том что внутри него существовали многочисленные жанровые подтипы. С одной стороны, сохранялись формы, идущие от XVII века: писались романы авантюрные, псевдоисторические, утопические, нравоописательные. С другой стороны, внутри этих разновидностей, особенно двух последних, увеличился интерес к насущным проблемам современности, к вопросам правильного развития государства и отдельного человека. Одновременное усиление социального и психологического начал привело к принципиальному художественному открытию – к созданию реально-психологического романа (Прево, Мариво, Кребийон, г-жа де Тансен). Развитие художественного освоения действительности вширь и вглубь, соединение анализа бытовой реальности и духовного мира героев опровергло деление на высокие и низкие предметы изображения, подорвало классицистическую теорию литературных жанров. Выводы, сделанные при рассмотрении широкой панорамы литературной жизни, М. Разумовская аргументирует, анализируя творчество наиболее интересных писателей этого периода: маркиза д’Аржана, Прево, Мариво и Кребийона. Притом сохраняется установка на новизну исследуемого материала: из творчества Прево, например, выделяется не «Манон Леско», а «Английский философ, или История г-на Кливленда…». Принципиально важно с научной точки зрения, что М. Разумовская обращается в поисках философской проблематики не к признанным авторитетам: Руссо, Дидро или Вольтеру, – а к тем авторам, коих нередко, не читая, объявляли либо скучными, либо фривольными, не воспринимали как серьезных мыслителей. Исследовательница показывает, что очень важно, художественную плодотворность мировоззренческих позиций писателей. Центральное место занимала проблема природы человека, его изначальной предрасположенности к добру или пороку, воздействия воспитания, социальной среды на формирование характера. Соответственно, на первый план вышел новый персонаж – «естественный человек», что позволило провести художественное исследование определенных психологических характеров в чистом виде и в то же время посмотреть с новой точки зрения на устоявшиеся законы и обычаи, раскрыть условность и омертвелость ритуализованного светского поведения. Поэтому то, что Мариво сделал героями молодого крестьянина и девушку-сироту, самих пробивающих дорогу в жизни, имело не только общественное, но и философское значение. Из природных побуждений человека романисты выводили нормы новой этики, «естественные» законы, по которым должно жить разумно устроенное государство. Но здесь перед писателями возникла проблема, ставшая одной из центральных в европейской литературе нового времени: противоречие между врожденными устремлениями и ограничениями, накладываемыми моралью, между желаниями отдельного человека и благом общества в целом. Наиболее отчетливо эта дилемма прозвучала у Кребийона, отрицавшего, в художественной и философской полемике с Мариво, возможность гармонического примирения эгоистических интересов людей. Позднее, во второй половине века, неизбежная логика литературного развития привела «чувствительного» героя к воинствующему имморализму, превратила его в демонического персонажа творений маркиза де Сада.
Как это нередко бывает, недостатки книги М. Разумовской – продолжение ее достоинств. Так, к сожалению, идейно-тематический анализ в монографии несколько оттеснил эстетический, проблема поэтики романа XVIII века свелась к частным, хотя и, бесспорно, интересным наблюдениям. М. Разумовская убедительно разбирает повторяемость повествовательных элементов в творчестве маркиза д’Аржана, но аналогичные явления характерны для большинства романических произведений эпохи.
XVIII век создал особые и весьма устойчивые типы пространственных декораций, четкую классификацию психологических и социальных образов, используемый всеми фонд тем, мотивов, ситуаций. При этом главная нагрузка падает на новых героев и связанные с ними типы сюжетов: молодой дворянин проходит школу «антивоспитания» в светском обществе, юные крестьянин или крестьянка делают карьеру. Образцы этих романов (так же как и фантастических повестей), созданные именно в 1730-е годы (Кребийон, Мариво), заложили основу дальнейшей эволюции жанра (так, «Опасные связи» по прямой линии восходят к «Заблуждениям сердца и ума»).
Правительственный указ от 20 февраля 1737 года не смог остановить развитие литературы: можно было запретить печататься, но запретить писать оказалось невозможным. Обратившись к переломному моменту истории французского романа, М. Разумовская ярко показала, как из периферийного, презираемого жанра он стал ведущей формой художественного постижения жизни.
Тем самым книга, посвященная в первую очередь исследованию конкретного литературного материала, поставила и успешно разрешила ряд принципиальных вопросов теории романа.