О бесспорном и спорном
Е. Наумов,. О спорном и бесспорном. Статьи, «Советский писатель», Л. 1973, 350 стр.
Работы Е. Наумова хорошо известны в нашем литературоведении, и не только узкому кругу специалистов. К книгам ученого о Горьком, Маяковском и Есенине неизменно обращаются учащиеся и студенты.
Привлекает внимание и последняя книга Е. Наумова. В ней с характерной для автора последовательностью проводится и защищается горьковская концепция искусства, ставшая эстетической основой метода социалистического реализма. В книге, а точнее сказать, в сборнике статей затрагивается широкий круг явлений, имен, проблем, и все же три фигуры – Горький, Маяковский и Есенин – занимают в нем особое место. О ком бы ни писал критик, он снова и снова возвращается к этим именам, как бы поверяя ими критерии и пути развития советской литературы. Такими критериями для ученого являются социальная активность, верность революции, оценка событий и фактов с народной точки зрения.
Хорошо известно, как легко, оперируя столь широкими категориями, сбиться на пафос общих мест. Многие не избежали этого, Е. Наумова выручает скрупулезное, «архивное» знание предмета. Семинарий по Маяковскому – лучшее тому свидетельство. Отвлеченные категории для исследователя пустой звук, если они не прорастают сквозь эмпирику фактов, не подкрепляются исторической, жизненной необходимостью.
В сборнике семь статей. Что их объединяет? Проблема взаимодействия искусства и политики или – в более широком смысле – проблема действенности искусства – по существу центральная в сборнике; она и позволила собрать под одной обложкой статей, написанные в разные годы и по разным поводам. Прямое или косвенное отражение эта проблема находит почти во всех статьях, и каждый раз, преломляясь в более частных вопросах, неизменно связывается с развитием современной литературы.
В первой и как бы дающей разбег всему исследованию статье «Живые страницы прошлого» ученый вступает в полемику с теми, кто хотел бы отторгнуть литературу от политики и доказать, что идейная устремленность писателя может лишь нанести ущерб его творчеству,
Споры о соотношении искусства и политики, конечно, не новы. Они ведутся уже много лет, и с каждым годом все острей и острей. И это понятно: ведь сторонники искусства, индифферентного к политике, это не только советологи, но и иные из тех зарубежных писателей, кто искренне верит в необходимость и возможность искусства, «очищенного» от каких-либо идеологических примесей, и считает, что искусство тем верней будет служить гуманистическим идеалам, чем оно «самостоятельней» и «свободней» от агитационности, от прямого политического звучания. Авторы лучших работ по марксистско-ленинской эстетике, понимая сложность этой проблемы, не ограничиваются общими положениями, а стремятся вывести свои идеи из конкретного анализа литературных фактов и явлений. Так поступает и Е. Наумов.
Опираясь на многие факты из истории советской литературы, на конкретные писательские судьбы (Блок, А. Белый, Д. Бедный, Маяковский, Цветаева, Есенин, А. Толстой), исследователь, влюбленный в литературу, убеждает читателя в том, что есть нечто более важное, чем даже литература, – это прежде всего сам человек. И человек, если он только не питает иллюзий и не уходит от сложностей жизни, не может не видеть своей духовной связи со всем, что происходит вокруг, с политикой, идеологией.
Разумеется, связь искусства и политики не проста и не прямолинейна. Был ли политиком Александр Блок? Исследователь не останавливается на голой констатации того факта, что в проклятии старому буржуазному миру в поэме «Двенадцать» заключен политический смысл. Он приводит неоднозначные соображения на этот счет самого поэта, который, в частности, писал: «Было бы неправдой, вместе с тем, отрицать всякое отношение «Двенадцати» к политике. Правда заключается в том, что поэма написана в ту исключительную и всегда короткую пору, когда проносящийся революционный циклон производит бурю во всех морях – природы, жизни и искусства… Моря природы, жизни и искусства разбушевались, брызги встали радугою над ними. Я смотрел на радугу, когда писал «Двенадцать»; оттого в поэме осталась капля политики» 1.
Поэта серьезно волновал этот вопрос: искусство и политика. Он вновь и вновь возвращается к нему, и для нас размышления на этот счет особенно драгоценны, поскольку принадлежат человеку безупречной нравственной репутации, мучительно искавшему истину и нашедшему ее в революционной переделке мира: «Быть вне политики»?.. С какой же это стати? Это значит – бояться политики, прятаться от нее, замыкаться в эстетизм в индивидуализм…» Или: «Мы уже знаем, что значит быть вне политики: это значит… «извинять» сконфуженно одних и приветствовать как должное политическую размягченность, конституционную анемичность других – так называемых «чистых художников». И еще раз: «Я боюсь каких бы то ни было проявлений тенденции «искусство для искусства», потому что такая тенденция противоречит самой сущности искусства и потому что, следуя ей, мы в конце концов потеряем искусство» 2.
Е. Наумов – исследователь острой мысли и острого пера. Он не пишет – сейчас уже надо с болью сказать: не писал – о том, что отстоялось и отошло в прошлое. Книга «О спорном и бесспорном» – насквозь полемична и потому вызывает потребность вступить как бы в диалог с автором – иногда дополнить его, иногда поспорить или не согласиться с ним, Но можно ли вступать в спор с человеком, который тебе уже не ответит? Думаю, что можно. «Возможно, что некоторые читатели, – писал Е. Наумов, – сочтут спорными и отдельные утверждения и выводы, содержащиеся в этой книге. Но кто же из нас может претендовать на одни бесспорные истины?»
В статье «Служа великим целям века…» раскрывается сущность художественной
правды – одна из кардинальных категорий в эстетике М. Горького. Категория эта рассматривается автором и в историческом плане, то есть прослеживается, как она складывалась и проводилась в многочисленных выступлениях основоположника нового метода в литературе, и в плане современном – речь идет о том, как интерпретировалась она в критических спорах последних лет.
В свое время М. Горький в борьбе с идеологическими противниками и в спорах с теми, кто не сразу стал на позиции социалистической эстетики, выдвинул концепцию двух правд: старой и новой, малой и большой, правды «фактиков» и правды «фактов» и т. д. Можно ли согласиться с таким пониманием правды? Нельзя, если стать на позицию дуализма. Можно и нужно, если по-настоящему вникнуть в суть горьковских рассуждений, ведь для писателя правда неотделима от нравственной оценки, а следовательно, само деление условно. Собственно, правда и проявляет себя, по мысли М. Горького, только как орудие борьбы против общественного зла. Когда писатель говорит о правде «дряхлой», «старой», о «правде»»мещанина», «буржуа», «капиталиста», он говорит, конечно, не о правде в прямом смысле слова, а о кривде, о неправде, потому что такая, с позволения сказать, «правда» оборачивается в конечном счете, как писал М. Горький, «подлостью и преступлением против трудового народа»3.
Раскрывая действенный характер социалистической эстетики, природу художественной правды, так ли уж важно указывать на условность и относительность горьковского подразделения правды на две? По-моему, да. И жаль, что исследователь этого не делает. Тем самым он – вольно или невольно – солидаризируется с теми, кто в наших недавних – середины 60-х годов – спорах о художественной правде (они частично воспроизводятся в книге) допускал возможность или даже необходимость разделения правды о социалистической действительности на «малую» и «большую». Тогда же идея двух правд была убедительно оспорена другими участниками дискуссии. Возражавшие справедливо указы вали на то, что эта идея неизменно ведет к предпочтению одной из «правд», одна нередко приносится в жертву другой и в зависимости от обстоятельств разными путями приводит к одному, в сущности, результату: в одном случае – к идеализации действительности, в другом – к очернительству ее.
Дуалистический подход к оценке многообразных явлений жизни и в самом деле создает почву для произрастания «фактов», которые, если не видеть их диалектической связи с другими фактами, неизбежно превращаются в «фактики», искажающие, при самых добрых намерениях писателя, действительность. Для настоящего художника «случайных», «будничных», «второсортных», «отдельных» фактов не существует, потому что у такого художника сквозь случайное просвечивает закономерное, а большое видится в малом. Так нужно ли ориентировать писателя на противопоставление большой правды эпохи частной судьбе человека, если в самой способности видеть диалектические связи между главным и второстепенным, высшим и низшим, поэзией и прозой и заключается философский и нравственный смысл литературы? Можно ли упрекать писателя за то, что он в своем произведении сказал не всю правду, если сказать всю правду о действительности под силу только литературе в целом?
В статье «О времени и о себе», характеризуя взаимоотношения Маяковского и Пастернака, Е. Наумов исследует два типа поэтического мышления. Ее основной нерв – опять-таки активное утверждение действенной эстетики, За фигурами двух поэтов ученый видит нечто большее, чем проявление двух исключительных дарований, за ними – различные тенденции в развитии советской поэзии. Е. Наумов напоминает нам о том, что русской и мировой поэзии давно были известны два типа художника: один – тип деятельного участника общественных событий, а другой – созерцателя этих событий. «Если академическая наука прошлого, – пишет исследователь, – видя в поэтах двух этих типов равенство художественных способностей, могла в равной мере воздавать хвалу и тому и другому, то после Октябрьской революции подобное уравнение талантов уже не могло иметь места. В условиях общенародной освободительной борьбы, борьбы кровавой и беспощадной, немыслимо было ставить знак равенства между участником и сторонним свидетелем событий, в ходе которых решалось историческое будущее России. Определение масштабов того или иного писателя уже не могло ограничиваться простым указанием на его художественное дарование. Это не означало пренебрежения к таланту, но говорило о том, что отныне история предъявляет к художнику требования, несоизмеримо более высокие в сравнении с прошлым».
Е. Наумов совершенно справедливо видит в Маяковском, может быть, наивысшее воплощение типа деятельного участника общественных событий, считает, что его традиции наиболее плодотворны для всей советской поэзии. Пастернак – иной тип художника, во многом противоположный Маяковскому. Несомненно, ставить знак равенства между ними Нельзя: один из них прокладывал магистральный путь советской поэзии, другой – оказывался порой на ее периферии, Ученый тысячу раз прав, когда всем материалом, всем пафосом своего исследования отстаивает социально активные функции искусства в противовес пассивной созерцательности.
Но нужно ли, правильно ли, исторично ли противопоставлять, как это делает исследователь» двух поэтов по всем, что называется, пунктам их творчества? Таким образом ведь не просто схематизируется, упрощается поэзия Пастернака – обедняется само поэтическое движение 20-х годов, ибо спор Маяковского с Пастернаком это не просто столкновение двух индивидуальностей, но и отражение литературной борьбы времени.
Размеры рецензии не позволяют отметить все достоинства книги «О спорном и бесспорном» превосходную статью, рассказывающую о дружбе С. Есенина и Г. Бениславской, интересную а во многом новую по материалам статью «Древние мифы и новая история». Как всегда, свежо, с большой любовью к поэту пишет ученый о Сергее Есенине. Хотелось сказать прежде всего о том главном – бесспорном, что есть в книге, и о том спорном, что не устоялось в нашем литературоведении и критике.