№3, 1962/На темы современности

Нравственный кодекс героя (Некоторые проблемы прозы 1961 года)

Можно ли говорить о «проблемах прозы» применительно к одному году? Словно бы нельзя – ведь очевидно же, что минувший год тесно связан с годом ему предшествующим, и «проблемы» должны быть у них общими, так сказать, переходящими. Но, с другой стороны, известно, что обозревать – не значит рассматривать все, что публиковалось в интересующий нас отрезок времени, важно выбрать произведения характерные и, остановившись на них, понять общие процессы, происходящие в литературе, ее тенденции. И хотя чаще всего интересные, серьезные проблемы не ограничиваются каким-то одним годом, а становятся проблемами целого периода в жизни искусства, – в какой-то один момент они раскрываются особенно обнаженно, заявляют о себе громко и определенно. Минувший год в прозе и является, на мой взгляд, тем самым «моментом», в котором отчетливо выявился целый ряд важных и существенных проблем, имеющих значение, далеко выходящее за пределы одного года. Подъем общественного сознания, рост активности, все увеличивающееся стремление к глубокому анализу, пониманию причин совершающихся событий, не констатация, но исследование важных конфликтов нашей жизни, широкие раздумья над ней; интерес прежде всего к человеку, пристальное внимание к духовному его миру – все эти тенденции современной прозы, так или иначе нашедшие свое отражение в опубликованных в прошлом году произведениях, чрезвычайно характерны и органичны для года, завершившегося XXII съездом партии, утвердившим программу строительства коммунизма. Мы еще, наверное, только начинаем разбираться в масштабах и важности решений съезда. Говоря словами А. Твардовского, «вряд ли мы сегодня в полной мере отдаем себе отчет в том, каким необычайно значительным этапом входят эти дни съезда в биографию каждого из нас…», все огромное значение съезда «во времени будет только возрастать». И тем не менее уже сейчас любое размышление о жизни и литературе не может не быть освещено гигантской работой, проделанной съездом, открывшим необычайные возможности для творчества. И прежде всего всякий разговор об искусстве должен вестись по высокому счету…

Примечательной особенностью прозы минувшего года явилось разнообразие имен авторов: подчас одинаковым вниманием читателей и критики пользовались и произведения старейших русских писателей, и первые повести «начинающих», произведения, написанные с мастерством, и «скороспелки». Роман Константина Федина «Костер» – эпическое по размаху произведение о жизни и судьбах народа в годы войны, со смелыми «выходами» в ее предысторию, глубоким анализом судеб героев, и произведения о современности, рассматривающие важные, сегодняшние проблемы нашей жизни: романы В. Фоменко «Память земли», С. Бабаевского «Сыновний бунт», Ф. Таурина «Гремящий порог», В. Кочетова «Секретарь обкома», Л. Обуховой «Заноза», С. Воронина «Две жизни», Ф. Вигдоровой «Семейное счастье», М. Стельмаха «Правда и кривда», В. Воеводина «Покоя нет», Е. Пермяка «Старая ведьма»… «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга – не связанный никакими приметами жанра, свободный и страстный рассказ «через себя» о жизни и времени, «Страницы воспоминаний» Н. Тихонова, «Жили-были…» В. Шкловского, «Синяя тетрадь» Эм. Казакевича – пример не просто современного отношения к историческим событиям, но современного анализа исторического материала, помогающего понять факты нашей сегодняшней жизни. «Волны Черного моря» В. Катаева и повести о наших днях, о передуманном и перечувствованном, но открывающие нам что-то новое и в понимании жизни, и в нас самих: «Суд» и «Чрезвычайное происшествие» В. Тендрякова, «Сухое лето» Е. Дороша, «Кира Георгиевна» В. Некрасова, «Большая руда» Г. Владимова, «Северная повесть» Ф. Абрамова, «Молодо-зелено» А. Рекемчука, «Девчата» Б. Бедного, «Стрежень» В. Липатова, «Мы здесь живем» В. Войновича. Повести о минувшей войне: Г. Бакланова «Мертвые сраму не имут», Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр» – произведения, по-своему и порой неожиданно «увидевшие» войну; рассказы о наших днях – Ю. Казакова, П. Семенова, И. Велембовской…

Читатель, внимательно следивший за прозой года, не мог не обратить внимания прежде всего на разнообразие индивидуальностей, собственного видения жизни, тематики, круга проблем, интересов и пристрастий авторов. И тем не менее при всем этом различии прозу года объединяло пристальное, страстное внимание к нашей жизни, к тому действительно важному, что в ней происходит. Этой современностью взгляда проникнуты произведения о прошлом, современность стала пафосом произведений о наших днях, составляющих преимущественное большинство прозаических произведений года.

Современность стала сегодня живой «практикой» нашей литературы, ее душой. При этом речь идет не о внешних приметах времени, не о конъюнктуре, не о поверхностном изображении событий и конфликтов времени, не о «похожести», наконец, но о целом комплексе черт и «первоэлементов», составляющих природу современности искусства, в которой главными будут значительность проблематики, глубина и серьезность раскрытия конфликтов – постижение существа жизни. Эти черты современности литературы и будут интересовать нас главным образом при рассмотрении наиболее характерных произведений года.

При всем разнообразии тематики и «пристрастий» рассматриваемых произведений внимательный читатель легко выделит в них «главную тему», «преимущественное пристрастие». Проза минувшего года была необычайно внимательна к проблемам нравственного характера. Думается, что внимание это не случайно, это не мода и не «болезнь», оно очень характерно для нашей современной литературы, искусства; оно непосредственно связано с утверждением коммунистической морали, связано, как сказано в новой Программе партии, «со все более возрастающей ролью нравственных начал в жизни нашего общества и соответственным уменьшением значения административного регулирования взаимоотношений между людьми». Новая Программа партии обращает особенное внимание на воспитание коммунистической сознательности, большое место занимают в ней проблемы формирования научного мировоззрения, трудового воспитания, утверждение нравственных принципов современника, среди которых названы: добросовестный труд на благо общества, высокое сознание общественного долга; нетерпимость к нарушениям общественных интересов, честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни, непримиримость к несправедливости, нечестности, карьеризму и другие нравственные принципы.

Все это и определяет направление нашего анализа: речь пойдет только об одной, но весьма важной стороне прозы года – о современном герое и нравственном его кодексе, характере современного конфликта.

СОВРЕМЕННЫЙ ГЕРОЙ И СОВРЕМЕННЫЙ КОНФЛИКТ

Герои рассматриваемых произведений – очень разные, вступают они в конфликты, непохожие уже «масштабом»: от разрешения одного конфликта зависит судьба и благополучие большого коллектива людей, а то и целой обширной области со всем комплексом экономической, идеологической ее жизни, а другой конфликт, возникнув в душе человека, там же и «разрешается». Правда, «масштаб» конфликта в произведении искусства измеряется не количеством людей, принимавших в нем участие, он не зависит и от высоты их служебного положения, а дело тут в других «единицах», главное – глубина постижения существа жизни в любом ее проявлении…

Успех художественного произведения чаще всего связан с открытием характера. Уже само по себе создание нового характера так интересно и значительно, что, радуясь ему, мы подчас прощаем автору серьезные промахи и недостатки произведения. Чтобы создать новый характер героя, нужно не просто по-своему увидеть действительность, – в характере героя это открытие должно «уложиться», выкристаллизоваться, стать пластичным. Поэтому такой характер дает огромный материал для размышлений над жизнью, условиями и обстоятельствами, формировавшими этот характер; его анализ становится глубоким анализом времени… Впрочем, открытие характера, конечно же, не обязательное условие удачи художественного произведения. Иной раз перед нами характер, словно бы очень не новый, но увиденный с неожиданной стороны, рассмотренный более полно и т. п. Иной раз анализ хорошо известного, словно бы примелькавшегося героя говорит о жизни что-то новое, помогает в ней разобраться и ее понять.

Нам придется встретиться и с теми и с другими, но прежде, чем эта «встреча» произойдет, откроем «Синюю тетрадь» Эм. Казакевича и, не вдаваясь в анализ этого очень интересного и своеобразного произведения1, остановимся только на том бесспорно новом, что привнесла эта повесть в наше представление о Владимире Ильиче.

Ленин в Разливе. Тысячи раз видели мы изображение его коренастой, характерной фигуры у стога сена, у шалаша, склонившегося над листками бумаги. Видели, не задумываясь особенно над тем, когда это было и что происходило в нем в эти дни. А между тем «Ленин в Разливе» – это не просто иллюстрация к определенным страницам истории партии, – это дни кануна Октября, дни страшного напряжения, окончательного выбора, дни, в которые решались судьбы страны и мира. Ленин в Разливе был не один, а с Зиновьевым. И то, что происходило между ними, было не только политически, но и человечески очень сложно, а подчас мучительно трудно.

Ленин возится с детьми Емельянова, присматривается к тому как хозяйничает их мать Надежда Кондратьевна, увлекается, шутит и смеется, а в нем идет неустанная работа мысли – он знает, что делать революцию и строить социализм нужно со всеми этими людьми, которые его окружают, поют и визжат в лодках, что «нельзя сделать специальных людей для социализма», а «надо будет этих переделать, надо будет с этими работать, ибо страны Утопии нет, есть страна Россия». И он знает, как это трудно, «труднее, чем сделать самое революцию». Эта напряженная работа мысли прорывается порой в спорах с Зиновьевым: «Ждать? А кто еще так умеет ждать, как мы, русские марксисты? Разве мы мало ждали?.. Разве мы не подавляли в себе приступов ненависти и отчаяния, инстинктивного, вполне человеческого, при виде несправедливости и подлости врагов, позыва к терроризму, к немедленным действиям – подавляли потому, что знали, как важно, работая, собирая силы, убеждая, веря, уметь ждать?.. Но бывают моменты, когда ждать – преступление… Если мы и тогда будем ждать, если и тогда не предадим проклятию «терпение», как некогда Фауст, – мы трусы и ничтожества, и история нам никогда этого не простит». И Зиновьев потрясен трагическим пафосом слов Ленина, силой его внутренней убежденности в неизбежности, необходимости избранного пути. «Для того, чтобы создать Россию будущую, – говорит Ленин, – надо сделать революцию в России нынешней – другого пути нет».

Спор окончен, компромисса не может быть. Но словно бы кончена и близость с человеком, с которым так много связано. А «сколько потерь за эти двадцать лет»! Плеханов, Мартов, Аксельрод, Засулич – «ломались дружбы и привязанности, приходилось отрезать от себя людей, как куски собственного тела». Ленин прислушивается, к дыханию спящего Зиновьева и «с внезапной безмерной горечью» думает: «Неужели предстоит и такое?..» Ленину трудно, «его больно кольнуло в сердце», он стоит под дождем, под грозовым ливнем, втиснувшись в стог сена, вспоминает погибших товарищей: «гениального юношу» Федосеева, «которого он в молодости считал своим учителем и надеждой русской революции», Бабушкина, Дубровинского, Баумана, Шанцера, Спандаряна, Вилонова, Якутова – расстрелянных, покончивших жизнь самоубийством, умерших в тюрьме. Ленин вспоминает их, и в «приступе тоски» ему на мгновение кажется, что они были бы сейчас, в самый трудный момент, решительнее, сильнее и мудрее; он ревниво и придирчиво думает о недостатках тех, кто остался в живых: «о властолюбии, одного, тяжелом характере другого, нерешительности третьего, легкомыслии четвертого», о том, что «после взятия власти эти черты способны развиться до уродливых размеров». «Нет, нет, власть не должна, не может развратить людей, помнящих, для чего она взята, знающих твердо, что движение само по себе ничто, если оно не имеет верной и ясной цели. Нет, нет, в лице большевиков появился, употребляя выражение Герцена, «новый кряж людей», который способен на великое самопожертвование, на растворение своей личности в воле и чаяниях рабочего класса. А со всем мелким, личным, корыстным надо бороться общими силами, и каждый из нас должен с этим бороться в себе самом».

Ленин говорит, думает, надеется, теряет надежду, колеблется и – принимает окончательное решение. А Зиновьев уезжает… Дует порывистый ветер, лодка скрывается в темноте, и Ленин долго следит за ней, а потом, повернувшись к Емельянову, оставшемуся с ним на берегу озера, говорит: «Ну, что ж… Лодки уплывают, жизнь идет своим чередом. – И добавляет: – Пошли разжигать костер?»

Жизнь идет, своим чередом, несмотря на ушедшие, исчезнувшие во тьме лодки. А костер нужно разжигать. Но нельзя и ни о чем забывать, потому что память – это прежде всего опыт, полученный слишком дорогой ценой… Повесть Эм. Казакевича не просто восстановила правду о событиях тех лет, но сказала нечто новое и очень важное о человеке столь знакомом и близком, дала возможность отчетливо представить себе облик Ильича, его душевные качества, высоту нравственных требований к себе и людям…

Закрыв книгу Эм. Казакевича, читатель пристальнее вглядывается в себя и в окружающее, строже и глубже судит о современности.

О современности идет речь в романах В. Фоменко «Память земли», В. Кочетова «Секретарь обкома», в «Сыновнем бунте» С. Бабаевского, «Девчатах» Б. Бедного, «Молодо-зелено» А. Рекемчука. В этих произведениях перед нами заслуживающая внимания попытка создания образа положительного героя, попытка всесторонне рассмотреть характер человека, проявляющийся в серьезных конфликтах, в практических, «конкретных» делах – партийных, общественных, производственных, – больших и малых событиях нашей повседневности. Герои этих произведений несут не только «сюжетную» функцию, но в них своеобразно выражено представление писателей о характере современника.

Таков Николай Бабушкин, герой повести Рекемчука, – активный участник нашей сегодняшней жизни, передовой советский рабочий. Он чувствует себя хозяином на своей земле, он с «первого колышка» знает свой город, любит его, стремится деятельно решать возникающие перед ним проблемы. Писатель рассказывает о рабочих буднях строителей, о трудовой жизни Джегора» и мы видим, как проявляется и утверждается мораль рабочего человека…

Таков Сергей Голиков – один из героев романа В. Фоменко. Встречался ли в литературе человек, похожий на него? Может быть, и встречался, не берусь утверждать это со всей решительностью, но, во всяком случае, он не был секретарем райкома партии в одном из степных районов Волго-Дона. Тем более что и для Сергея Голикова такое назначение было полной неожиданностью: «подвели отличные фронтовые характеристики и родовитое шахтерское происхождение»… Как бы там ни было, а бывший студент-политехник, еще в детстве мечтавший о новых конструкциях самолетов, не забывший о своих мечтах на фронте, с такой страстью отдавшийся после войны любимому делу, что уже в институте о нем говорили «как о будущем Туполеве», – этот человек оказался в станице среди заснеженных полей. Пробовал ли Голиков сопротивляться такому «перемещению»? Очевидно, пытался. Но поди «отвертись», если тебя «возвышают», если говорят о серьезной нужде в кадрах, говорят об этом солидные люди в горкоме партии, говорят «железно». И Голиков оказался в райкоме партии, его уделом стали вопросы, которых он не любил и «абсолютно не знал, так как, лишь приехав сюда, впервые в жизни увидел в глаза деревню». Разумеется, в любом вопросе можно научиться разбираться – была б голова на плечах, а признаваться в любви к этим «вопросам» никто Голикова не заставлял; опыт партийной работы у него был: райком – значит, райком. Мало ли у нас коммунистов, делающих совсем не то, о чем мечталось когда-то. Так было в годы подполья, в годы Октября и гражданской войны, в годы строительства пятилеток… Нужно – и весь разговор. Но Сергей Голиков – человек молодой, живой, современный, думающий. Дело ведь не в том, что он, мол, хотел заниматься одной работой, а его заставили делать другую, дело не в «нытье» и «интеллигентщине», как полагает Орлов – председатель райисполкома, «наставник» Голикова. Дело в осмыслении того, что произошло с ним. Голиков логически совершенно точно доказывает себе, что с ним поступили неправильно не потому, что ущемили его, Голикова, а потому, что делу от этого хуже, а раз так – нельзя смиряться. Каждый должен делами отчитываться перед коммунизмом, не занимать «чужого места, где коэффициент его полезности ноль целых», а стоять на своем посту, всю кровь отдавать делу. Он и не пытается заставить себя полюбить «чужое дело», посмотреть на себя со «стороны»; допекает Орлова разными «наивностями»: «Противно мне… что заезжал я в Краснокутске на ферму, а там сплошь одни женщины – все горбом работают, все по ступицу в навозе. А я, мужчина, в хорошем пальто, с чистыми белыми руками, остановился в проходе и рассуждаю с ихним бригадиром – тоже здоровенным, как я, мужчиной, – как им, этим теткам, еще интенсивнее бы работать…» Голиков не желает понимать, «почему не может на собрании показывать… своих эмоций», почему каждое его слово – «инструкция», «приказ», почему ему «запрещено ошибаться».

Трудно сказать, что в конце концов заставило Голикова перестать нянчиться со своей «бедой» и отдаться делу – откровенность председателя сельсовета Конкина, не постеснявшегося высказать Голикову свое отношение к его «рефлексии», или нешуточный конфликт, с которым он столкнулся. Во всяком случае, Голиков наконец начинает действовать.

Орлов все еще видит в нем «ребячливость», его умиляет студенческий быт Голиковых, их «комсомольство», а Голиков спрашивает его в упор: «Так все-таки какие ваши моральные установки?», «Считаете вы возможным спокойно существовать, когда вокруг, в хуторах, происходит такое?» А что такое происходит в хуторах? Испепелил суховей-астраханец в равнинных местах хлеба, огороды, выпасы, почву до глины, и колхозы оказались в отчаянном положении, на корм скоту повытаскивали солому из крыш… Голиков понимает, что официальный документ, в котором он и Орлов сообщили в обком о «неудовлетворительном» состоянии с зимовкой скота, не художественное произведение, что в таком документе не положено обрисовывать каждую, соломинку, что торчит из крыши, но он видит перед собой и эти «выгрызы» на крышах, и лица возчиков, глядящих со своих бричек на райкомовскую машину, вязкую землю и женщин, копающих котлован для овощехранилища. Голиков еще размышляет, а Орлов принимает меры: составляет «Указание», в котором пострадавшим колхозам рекомендуется использовать все отдаленные стога соломы, говорится, где следует выпасать овец и т. п. Голиков выезжает в один из таких колхозов, интересуется судьбой «Указания» и получает недвусмысленный ответ: «Уже подшито», «там же ерунду понаписали», что-то рекомендуют, хотя прекрасно знают, что ни соломы, ни выпасов в районе нет; «и сами вроде дело делают и председателя выручили». И тогда Голиков понимает, что он сам участвует в страшнейшем очковтирательстве, что никакие рассуждения Орлова о том, что погорельцы второстепенное, а строительство канала главное, не могут оправдать его перед людьми, которым сейчас так трудно, перед самим собой. И тогда оказывается, что у Голикова огромный запас чистоты, честности, нерастраченных духовных сил, которые словно ждали возможности проявиться.

Все это не так уж просто. Орлов прекрасно разбирается в сельском хозяйстве – не может же он специально не хотеть помочь людям? Или ничего нельзя сделать?.. Голикову приходит на помощь жена, Шура, приехавшая вместе с ним в станицу, врач. Мы ничего в сельском хозяйстве не смыслим, говорит она, но мы не идиоты, можем разобраться по логике вещей. А логика Шуры чрезвычайно проста: «Солома есть в природе? Есть. Что нужно, чтобы достать ее хоть под землей, хоть даже из стратосферы? Сердце. Если его у Голикова нет – разговаривать не о чем. А есть – он достанет. Достают же сегодня подпольщики Алжира типографские станки и бомбы. А здесь не подпольно. Здесь совершенно легально, даже почетно». И Голиков понимает, что эта, как сказал бы Орлов, наивность Шуры основана на убежденности в необходимости борьбы «за чистоту принципов своей страны»; понимает, что иначе и нельзя поступать, что это единственно правильное решение. А дальше Голикова уже не остановить. Он оказывается в меньшинстве на заседании бюро райкома («чего никогда не происходит у опытных секретарей»), члены бюро не решаются принять его предложение: взять корма в береговых станицах, просить переселенческие колхозы, оказавшиеся в хорошем положении, поделиться с погорельцами; члены бюро не решаются идти против установки: «Переселенцев не трогать ни в коем случае». Голиков выезжает в Ростов, чтобы высказать свое личное несогласие с мнением большинства бюро и просить вмешательства; утвердительно отвечает на вопрос первого секретаря обкома: действительно ли он считает, что он один прав, а все члены бюро райкома, как новорожденные несмышленыши, ошибаются; добивается, чтобы в их район, считавшийся передовым, немедленно выехал секретарь обкома; и в конечном счете организует помощь выгоревшим степным хуторам.

Может быть, в этой облегченности разрешения такого серьезного конфликта, в некоторой беглости, так сказать, скороговорке, хотя речь зашла о проблемах сложных и трудных, и проявляется неровность романа В. Фоменко. Ведь на самом-то деле добиться вмешательства областных организаций, убедить в необходимости нарушить «установку» в то время было значительно труднее; кстати сказать, в романе Е. Мальцева «Войди в каждый дом» о похожих конфликтах говорится со значительно большей достоверностью и глубиной.

Голиков не является центральным героем романа «Память земли», и не с ним связаны главные конфликты этого произведения, в том числе и конфликты нравственного характера. Но Голиков интересен нам как человек, в котором совершенно естественно, органично выражены прекрасные нравственные качества современника-коммуниста.

Мог бы кто-нибудь обвинить Голикова в том, что он – секретарь райкома – бросил пострадавших колхозников на произвол судьбы? Очевидно же, что Орлов все продумал, не впервые, верно, оказывался в подобной ситуации и всегда выходил сухим из воды, и район при нем числился передовым. Но Голикова соображения: «кто виноват», «что скажут», «что подумают», «как отнесется начальство» – не занимают. Он видит несправедливость, ложь, которой хотят прикрыть несчастье людей, равнодушное желание отмахнуться от человеческой беды – и не может молчать. Голиков твердо знает, что «элементарная логика» Шуры, ее убежденность в том, что в любом случае нужно бороться за правду, коль есть у человека сердце, не наивность ничего не знающей о жизни, выросшей в теплом углу горожанки, но органичная убежденность, основанная на чистоте принципов своей страны. Да, Голиков убежден, что «сельский период в его жизни лишь эпизод», что он будет там, где не может не быть, где будет наиболее высоким коэффициент его полезного действия. Когда это будет? Конечно, не прежде, чем он поймет, что сделал все, что мог, а то, что он может кое-что сделать, Голиков понял. Партийная работа не специальность. Люди, занимающие ответственные посты, должны меняться, передавая другим и свой опыт, и бремя забот. Важно только, чтобы у того, кто займет место Голикова в кабинете секретаря райкома, убежденность в необходимости бороться за правду была столь же органичной, естественной и «элементарной»… Но я забегаю вперед и вторгаюсь в пределы недозволенного – это уж право автора «додумывать» будущее героя. Попробуем приглядеться к герою другого романа, коллеге Голикова по партийной работе – Василию Антоновичу Денисову, главному герою «Секретаря обкома» В. Кочетова.

Роман В. Кочетова уже вызвал оживленный обмен мнениями, подчас противоположными, не всегда достаточно аргументированными. Между тем проблематика романа разнообразна и актуальна. Мы сталкиваемся здесь с проблемами сельского хозяйства, организации промышленности, партийной работы, с проблемами искусства и литературы… Герои романа олицетворяют собой разные «типажи»: секретарь обкома партии Артамонов – человек прежде всего и главным образом властолюбивый и деспотичный, типичное порождение эпохи культа личности; Огнев-человек словно бы и широкий и «добрый», а на самом деле равнодушный и трусливый; «функция» писателя Баксанова – высказывание мыслей автора о литературе и искусстве… Роман В. Кочетова остро современен, открыто полемичен, автор не скрывает своих пристрастий и симпатий.

Говоря на пленуме Союза писателей СССР о романе В. Кочетова и его критике, Г. Марков отметил: «…заслуга Кочетова как писателя состоит в том, что он всегда пишет об острых и волнующих нас проблемах. Но роман страдает существенными недостатками. Их нельзя замалчивать. Надо спокойно и доказательно выяснить и сильные и слабые стороны романа. От этого будет польза и литературе в целом, и самому автору».

Но подробный анализ романа, «спокойное и доказательное выяснение и сильных и слабых» его сторон в мою задачу не входит. Такой анализ и невозможен в обзоре. У автора обозрения нет, к сожалению, трех «подвалов», в которые уложилась статья Е. Суркова в «Литературной газете»; не предоставит ему журнал двадцати страниц, как А. Марьямову в «Новом мире». У автора обозрения нет места и для «публицистического» разговора с соседом по купе, так счастливо «подвернувшимся» Е. Белянкину, который подробно передал в «Литературе и жизни» существо этого темпераментного «читательского» отношения к произведению В. Кочетова (ох, уж эти, всегда кстати возникающие, «читатели»!). Нет у автора обозрения всех этих приятных возможностей. А между тем значение полемики по поводу романа «Секретарь обкома» достаточно широко. Обмен мнениями, дискуссия о романе, о характере его главного героя может быть весьма поучительной.

Денисов – полная противоположность Голикову. Работу свою он любит, ни о чем другом не мечтает и считает себя вполне на своем месте. Он старше Голикова, опытнее, не задает наивных и «детских» вопросов, да и характер у него совсем другой. Но порой кажется, что Денисов, несмотря на внешнюю энергию и страстность в делах, человек внутренне очень усталый. Откуда в нем постоянная и беспричинная раздражительность? Его раздражает родная сестра жены – Юлия, «до неприличия красивая, вызывающе красивая», как оказывается дальше – очень неплохая женщина; его раздражает то, что она моложе и красивее жены, что жена стала в последнее время прихварывать, «а эта здорова, как лошадь». Когда сын говорит ему о том, как к нему – Денисову – относятся коммунисты химкомбината, он его попросту выгоняет: «Слушай, ты мне, кажется, читаешь мораль. Иди ты к чертям!» Он не сдерживает своего раздражения и на работе: к секретарю райкома Владычину – человеку горячему, но искреннему, справедливому, не стесняясь высказывающему свое принципиальное несогласие с секретарем обкома по тем или иным вопросам, – Денисов относится «настороженно», его «раздражало то, что претензии Владычина совершенно справедливы».

  1. «Синяя тетрадь» Эм. Казакевича подробно рецензировалась: Е. Златова»»Похож!» («Литературная газета», 22 апреля), В. Панков, «На тихом озере» («Знамя», N 9), В. Сурвилло, «Вместе с народом» («Новый мир», N 10).[]

Цитировать

Светов, Ф. Нравственный кодекс героя (Некоторые проблемы прозы 1961 года) / Ф. Светов // Вопросы литературы. - 1962 - №3. - C. 3-37
Копировать