Новые пути поэмы

1

В последнее время в нашей критике провозглашалось немало красноречивых деклараций о новаторстве. Даже дискуссия была проведена о «современном стиле». Все мы теперь – горячие сторонники новаторства, это уже стало делом литературного престижа. Однако едва лишь вопрос спускается с теоретических высот к литературным будням, как нередко выступает на сцену пресловутое «но» («мы за новаторство, но…»), обнесшее литературу такой прочной стеной старых, изживших себя догматических требований, сквозь которую подлинному новаторству не так-то легко пробраться.

Не наступило ли время перейти от клятв в верности новаторству, которые так легко нарушаются, к конкретному анализу и исследовать, что же в конце концов есть действительно нового в различных жанрах нашей литературы? Такой анализ был бы, на мой взгляд, гораздо полезнее, чем абстрактные разговоры о новаторстве.

Вот, например, жанр поэмы. В последнее время он претерпевает глубокие внутренние изменения.

В советской поэзии, как и в прогрессивной поэзии всего мира, в последние годы все больше обнаруживается склонность к широким философским раздумьям о современности, к монументальности и лаконизму формы. Гораздо большую роль стал играть в поэзии интеллект, синтезирующая мысль.

Советская поэма обновляется, отбрасывая прочь поношенные одежды и путы старых догм. Эти процессы необходимо осмыслить.

Основываясь на опыте литовской поэмы (опыте весьма интересном и плодотворном), хотелось бы поставить некоторые вопросы, связанные с новыми путями развития этого жанра.

Для формалистов законы жанров неизменны. Их критерий прост: сначала следует априорно вывести общие законы, а затем в соответствии с ними оценивать весь живой процесс. Вульгарные же социологи вычеркнули законы жанров из литературного обихода, ибо все в литературе они объясняли экономическим уровнем общества.

Но литература, как и жизнь, подчинена законам диалектики. Нет застывших законов жанра. Нет состояния покоя в литературной форме. Непрестанно изменяющиеся действительность и человек, новые идеи, новое понимание мира, вторжение литературы в неведомые сферы жизни – все это создает и новые формы. Каждое большое произведение искусства ломает устоявшиеся границы жанров, раздвигает их. «Произведение, которое можно определить дефиницией, мертво», – говорил Ромен Роллан.

Но можно ли утверждать, что ныне, как писал один из Критиков, «представление о жанрах утратило свой принципиальный смысл, приобрело характер чисто внешнего, обиходного разграничения книг»? ¹ Конечно, нет. Нигде традиция не держится так прочно, как в жанре. Ведь и сегодня не исчезло разделение литературы на роды и жанры, жанры и сейчас обладают определенными границами. Только их законы изменяются гораздо быстрее и, кроме того, не имеют такой нормативной власти, как прежде. В современной литературе жанры переплетаются, смешиваются, и все же какая-то основа остается в каждом жанре живой. Драма не существует без конфликта, роман – без развития характеров,

Существует ли в бесконечном многообразии поэмы, в непрерывно обновляющейся ее форме какое-то повторяющееся постоянство?

Поэты и критики XIX века не сомневались, что поэма, как и роман, не может существовать без сюжета и действующих лиц. А теперь такие поэмы – без внешнего действия и персонажей – ни для кого не новость. Белинский был уверен, что поэма воспевает только «возвышенные моменты жизни». Эта истина и поныне остается в силе. Но, наряду с поэмами, отражающими переломные моменты эпохи, существуют и «камерные» поэмы, основанные на истории одного чувства, а также бытовые, фольклорные, юмористические поэмы, охватывающие небольшие и не самые значительные отрезки жизни.

Современная поэма необычайно многотипна и разностильна. Некоторые исследователи различают поэму-роман, поэму-повесть, поэму-новеллу, поэму – лирический цикл. Но от этого не становится яснее главный принцип жанра. Без сомнения, невозможно найти определение, охватывающее все разнообразие и богатство поэмы, годное для всех эпох. О современной поэме, мне кажется, можно лишь сказать, что это цепь событий и переживаний, которую связывает авторская идея, настроение, которая вырастает в композиционную единицу. Этим поэма отличается от распространенных в настоящее время циклов стихов, для которых не обязательно единство внутренних связей.

«Поэма обозначает переход от личного к общему. Вот главная ее мысль», – отметил в 1915 году А. Блок. Если для стихотворения достаточно одной эмоции, то для поэмы необходим процесс, человеческий характер, богатый жизненный пласт. Это монументальная поэтическая форма, способная воплотить основные черты целой эпохи. Стихотворение держится на движении мысли, настроения. А в поэме один из существенных структурных элементов, помимо единства настроения и идеи, – типический образ. Типизация в поэме охватывает не только область идейно-эмоциональных переживаний, но и законы внешнего мира, социальную и историческую обстановку, события, быт, – словом, то, что составляет материал романа и драмы.

Поэма вырастает из тех же самых элементов, что и другие поэтические жанры. Но в нее гораздо глубже внедряется жизненный материал, ей более свойственна широта обобщений, целостное изображение каких-то сторон действительности.

В декадентской поэзии, имевшей распространение в буржуазной Литве, жанр поэмы захирел. Его нет, в сущности, и в современной буржуазной поэзии, идущей по пути абстрактного искусства. Субъективизм бессилен в познании законов, типических черт действительности. Из игры едва уловимых эмоций и ассоциаций не может возникнуть крупное жанровое построение.

Советская поэзия питается соками жизни. Ее творческий метод позволяет глубоко осмысливать современный мир, делать кардинальные обобщения. И поэма в советской литературе – сильный и жизнеспособный жанр, хотя в своем развитии ей пришлось и еще придется преодолеть немалые трудности.

2

После войны литовская поэма – как и русская, латышская, белорусская – развивалась по двум руслам, между которыми вначале была резкая, почти никем не переступаемая грань.

Лирическая поэма, имеющая глубочайшие традиции в литовской поэзии, в послевоенные годы влачила жалкое существование.

В центре лирической поэмы оказалась не личность автора, а Панорама исторических событий, парадное красноречие. Чувство поэта лишь аккомпанировало этой панораме, не рискуя стать главной призмой, через которую преломлялся бы жизненный материал. Такое описание, слегка окрашенное бледным лирическим светом, совершенная пассивность поэтического «я» – чрезвычайно характерная черта послевоенной лирической поэмы, которая по своей структуре приблизилась к типу поэмы-хроники.

Значительно сильнее была в эти годы эпическая поэма, хотя прозаическое описательство и здесь подрезало крылья авторскому вымыслу, вдохновению и драматизм, психологическая напряженность нередко уступали место холодному эмпиризму.

Тяготение к масштабности, характерное для литературы социалистического реализма, стремление художественно освоить и осмыслить сущность глубочайших революционных переворотов – вот что оживило эпическую поэму, которая в европейских литературах начала XX века уже совсем было заглохла.

Самым ярким достижением литовской литературы в жанре эпической поэмы в это время представляется мне «На земле литовской» Т. Тильвитиса – поэма, рассказывающая об историческом пути литовского народа к социализму.

Огромное пространство действия, охватывающего несколько десятилетий, широкий поток событий и людей – примечательные черты поэмы Т. Тильвитиса. Сила ее заключается именно в обрисовке социальной жизни народа, широкой, сочной, детально достоверной. Это дар и отличие подлинного эпика.

Такой манерой письма Т. Тильвитис достигает редкой в поэзии наших дней изобразительной четкости. Но читатель ждет от поэзии не только пластичности изображения, но и эмоциональной напряженности, теплоты, что, может быть, и составляет прелесть поэзии. Этого не хватает произведению Т. Тильвитиса. Описательный момент, превалирующий в поэме, вносит в нее немало статики.

Многочисленные социальные и бытовые картины не всегда активизируются сюжетом, которому не хватает центрального драматического конфликта, не всегда увязаны с характерами. В поэму не включаются переживания самого поэта. Опорные точки поэмы – образы героев, социальные картины, события, и это вполне правомерно. И все же субъективное начало, глубоко спрятанное автором, возможно, «облегчило» бы массивность этой конструкции.

В послевоенных эпических поэмах личность автора, как правило, глубоко спрятана за цепью исторических событий, скрыта за маской «объективного» наблюдателя. А той образной яркости, той сочной живописи конкретных деталей, той естественной атмосферы крестьянской жизни, которые составляют основу жизненности произведения Т. Тильвитиса, не хватало многим послевоенным эпическим поэмам. Статичность, крывшаяся чаще всего в самой концепции произведения (достаточно описать то или иное историческое событие – и поэма готова!), отсутствие собственной поэтической оценки событий – вот что губило многие наши послевоенные эпические поэмы, которые шли по пути дубляжа романа и повести. Им надо было вернуть поэтическую атмосферу, романтический порыв, ощущение пульса сердца поэта.

Э. Межелайтис, лирик по природе своей, в «Братской поэме» задался целью соединить в единое целое традиции эпической и лирической поэмы, которые в литовской советской поэзии существовали до этого только порознь.

Прежде всего Э. Межелайтис отказался от позы постороннего наблюдателя, от единства характеров и сюжета («Сюжет я строю на глазок», – признается автор), которое лежало в основе эпоса Т. Тильвитиса. Если сюжет в эпической поэме развивался по законам внутренней логики, то здесь между отдельными звеньями действия нет причинных связей, сюжет движется при прямом вмешательстве автора. Поэт свободно переходит от события к событию, движимый беспокойной мыслью; оставив героя где-нибудь у озера, он сам «выходит вперед» со своими лирическими и публицистическими монологами. Личность автора, замолчавшая в эпических поэмах, здесь полноправный персонаж; она вторгается в русло сюжета, окрашивает произведение мягким и светлым юмором, создает свободную, живую и поэтическую атмосферу, без которой «Братская поэма» утратила бы свой аромат.

Но лирическое начало не стало единственной артерией поэмы. Э. Межелайтис хочет передать цвет и вкус самых простых вещей, сверкающую пестроту жизни строителей. Кто из серьезных поэтов наших дней не стремился к этому – соединить лирическое чувство с наглядной, ощутимой образностью! Насколько справился с этим Э. Межелайтис? Поэту удается и лирический монолог, и жанровая сцена. Автор нашел живой, слегка насмешливый тон повествования, в котором постоянно меняются интонации, который способен передать и широкую эпическую картину, и бытовую пестроту, и лирическое раздумье,

И все же, мне кажется, Э. Межелайтис не до конца осуществил свой новаторский замысел, не достиг нерасторжимого слияния эпоса и лирики. Поэма не может развиваться иначе, как только по пути внутреннего конфликта. «Братская поэма» опирается на последовательное описание того, что произошло на стройке гидростанции «Дружба народов» в течение двух суток. Сменяющие одна другую пестрые сцены труда и быта не связаны прочными драматическими узлами.

…Было время, когда многие думали, что описание процесса стройки и составляет основу поэмы. Ну, а если еще прибавить одно-другое действующее лицо, подпустить любовной лирики, – будет совсем хорошо. Описания такого рода, вошедшие в моду в годы теории бесконфликтности, опустошили множество поэм: потому что в них не было единой поэтической концепции, драматической пружины.

Цельность поэтического произведения обычно зависит от цельности художественного мышления. Под влиянием теории бесконфликтности в нашей поэзии заметно страдала монолитность поэтического мышления. Поэтическая мысль нередко ограничивалась поверхностью вещей. Если в коротком стихотворении эта болезнь была не столь заметной, то в крупном произведении дробление поэтической мысли ослабляло его внутренний стержень.

Эти недостатки нашли отражение и в «Братской поэме» Э. Межелайтиса, хотя теплота авторских лирических интермедий, живой и пластический рассказ, быстрая смена образов, настроений, интонаций смягчают и в некотором отношении искупают эти недостатки.

Единство, основанное на сочетании эпического и лирического начал, не вполне органично в «Братской поэме». Описания – пусть даже очень яркие и поэтические – не подчинены единому плану. Много места занимает в поэме нарядная фольклорная стилизация.

1. «Звезда», 1957, N 1, стр. 203.[↩]