Новая биография Щедрина
В. Базанов, Ученая республика, «Наука», М. -Л. 1964. 463 стр. А. Турков, Салтыков-Щедрин, «Молодая гвардия», М. 1964, 367 стр.
Наша биографическая литература редко поднимается до подлинного величия и сложности воскрешаемых ею образов замечательных людей прошлого. Происходит это, с одной стороны, вследствие трудности самой задачи («Рассказать жизнь гения?! Но разве это возможно?» – делился своими сомнениями Ромен Роллан, приступая к работе над книгой о Бетховене). С другой стороны, все еще дает себя знать утвердившаяся в не столь давние годы привычка показывать только «казовые концы жизни» великих и строить их биографии по навязчивой схеме, где герой-народолюбец и противостоящая ему всегдашняя «светская чернь» создавались обычно с помощью одних и тех же примитивных приемов.
Написанная А. Турковым книга о Щедрине свободна от этих недостатков. В ней нет ни сглаживания противоречий в характере и личности писателя, ни выравнивания и спрямления его идейно-творческого пути. Другими словами, ей чужды схема и примитив. И это – главное достоинство новой биографии Щедрина.
Книга А. Туркова написана для серии «Жизнь замечательных людей». Значит, и судить о ней нужно применительно к тем возможностям, которые определяются задачами этой серии.
Перед нами не исследовательская биография, стремящаяся к полноте и документальности материала, но свободный, тяготеющий к научно-художественному жанру рассказ-размышление об основных фактах жизни и творчества великого сатирика.
Написать биографическое повествование о Щедрине, которое было бы доходчиво и увлекательно для многих, – дело нелегкое. Оно сложнее аналогичной задачи применительно к любому другому русскому классику. Внешне биография Щедрина «малосюжетна». Его жизнь не богата из ряда вон выходящими событиями, необыкновенными ситуациями. После годов учения целых двадцать лет проведены на казенной службе, а остальное время на «службе» литературной – в уединении писательского кабинета в Петербурге.
Но внутренняя жизнь Щедрина была исполнена глубочайшего напряжения и драматизма. Она представляет, используя выражение Андре Моруа, выдающийся интерес для «биографии мысли и духа». Однако мы все еще мало знакомы с этой стороной жизни одного из наиболее трагических писателей русской и мировой литературы. Многое в его духовном мире остается неуловленным и нераскрытым. Нелегки и самые пути проникновения в глубины столь сложного характера, как щедринский, о противоречиях и даже «загадочности» которого твердили почти все люди, близко знавшие сатирика.
А. Турков успешно преодолел многие стоявшие перед ним препятствия. Однако он не очень уверенно «взял» одно из главнейших среди них. Работая над рукописью, автор, по-видимому, не всегда отчетливо и последовательно представлял себе, для какого читателя он создает свой труд. В результате «профиль» книги не вполне определился. Книга трудновата для тех, кто захочет при ее посредстве впервые познакомиться со Щедриным (а посредничество в первом знакомстве с предлагаемым «героем» – не является ли оно одною из главных задач серии «Жизнь замечательных людей»?). Она интереснее для тех, кто знает Щедрина и способен оценить самостоятельность и своеобразие подхода автора к предмету. Но для осведомленного читателя в книге порою не хватает развития и аргументации новых мыслей и наблюдений, высказываемых по необходимости бегло, эскизно. Кроме того, более подготовленному читателю, очевидно, не нужны беллетризованные страницы – эти «костыли» научно-популярной прозы. Они только портят отлично выработанную литературную «походку»автора да и влекут его к неточностям. Не следовало бы «Жизни замечательных людей» отказаться от навязывания всем книгам серии беллетризации – жанра гибридного, равно далекого и от подлинно художественного письма, и от точности и простоты хорошей научной прозы?
Книга А. Туркова опирается на довольно широкую документальную основу. Автор привлекает немало источников, но использует их так, что они не угнетают литературности изложения. В задачу автора не входили учет и разработка новых архивных документов. Однако в главах о поздних годах жизни Щедрина приведен ряд интересных фрагментов из неизданных писем Н. А. Белоголового к П. Л. Лаврову1.
Любое изучение Щедрина невозможно вне обращения к общественно-политической и социально-экономической жизни современной ему России. Вполне оправдано поэтому, что характеристики эпохи, времени занимают значительное место в книге. Это тем более закономерно, что важная тема о Щедрине как о художественном «комментаторе» русской общественной жизни находится в сфере постоянного внимания автора. Имеющиеся в книге зарисовки эпохи, ее движений и отдельных деятелей в большей части достоверны в своей сути, выразительны и пластичны по форме. Эти зарисовки принадлежат, пожалуй, к лучшим страницам книги.
Но кое-что в методологии исторических экскурсов автора вызывает на спор. Порою А. Турков как бы забывает о памфлетно-сатирических заострениях в щедринских характеристиках и начинает относиться к ним как к объективностям научных суждений и оценок. Так получилось отчасти с освещением русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов и связанного с нею «славянского движения» в русском обществе. Эти события (как и некоторые другие) излагаются А. Турковым в ключе их восприятия и оценок в щедринской сатире и публицистике: «Для большинства привилегированного общества трагедия освободительной борьбы славянства была просто средством убить время, поупражняться в красноречии…» (стр. 234); «Политический фарс (войны, – С. М.)…» (стр. 236); «Чрезмерную цену заплатил (русский. – С. М.) народ за Плевну и Шипку…» (стр. 263) и т. д.
К «славянскому вопросу», как и ко всему другому, Щедрин подходил с позиций борьбы с существовавшим в стране социально-политическим строем, подходил как сатирик, то есть писал только или преимущественно о тех явлениях, связанных с этим вопросом, которые, с его точки зрения, заслуживали критики и отрицания. Он разоблачал, в частности, планы царского правительства и реакции «сбить» при помощи победоносной войны с Турцией нараставшую в стране новую революционную волну. В таком подходе сказывались трезвость и демократизм Щедрина. Но вмешательство России в национально-освободительную борьбу болгар, сербов и других славянских народов имело, как известно, и другое – исторически-прогрессивное значение. Однако это значение событий не могло быть в полной мере ясно Щедрину, хотя нет сомнений, на чьей стороне были его симпатии в борьбе южных славян с иноземным игом. При всей проницательности щедринского восприятия социально-политической действительности изложение его оценок этой действительности всегда требует учета исторической перспективы.
Свежо, интересно написанный «исторический фон» книги не свободен, однако, от «пятен», отдельных ошибок и промахов. Сошлемся, например, на справку о «Земле и воле». Автор сообщает, что это тайное общество было создано Николаем Серно-Соловьевичем, «вероятно, не без ведома Чернышевского» и что оно распалось «вскоре» после известных правительственных репрессий в июле 1862 года. Тут все очень неточно, чтобы не сказать неверно. В создании «Земли и воли» участвовал не только Николай Серно-Соловьевич, но и его брат Александр Серно-Соловьевич, а также Александр Слепцов, Николай Обручев, Сергей Рымаренко и др. Идейным учителем и вдохновителем этой группы был Чернышевский. После июльских репрессий 1862 года произошло не распадение, а, напротив того, окончательное оформление общества (в конце лета – начале осени). И оно действовало в течение всего 1863 года и самоликвидировалось лишь весной 1864 года.
Не везде соблюдена точность и передаче деталей и штрихов, относящихся как к фактам биографии Щедрина, так и к разным областям политического и культурного быта прошлого века. «Высокопревосходительством», то есть тайным советником, Салтыков не был. Он был просто «превосходительством», да и то лишь после отставки, при которой ему и был дан «генеральский» чин действительного статского советника. В Рязани же на вице-губернаторстве (о чем идет речь на стр. 56) он служил коллежским советником и, значит, титуловался «высокоблагородием». На похоронах Шевченко в Петербурге 28 февраля 1861 года Салтыков не мог присутствовать, так как находился в этот день в служебной поездке по Тверской губернии. «Совета министров» в 1855 году не было. Был Комитет министров – учреждение чисто совещательного характера. Я. И. Ростовцев возглавлял в качестве председателя не «Главный комитет по крестьянскому делу» (стр. 43, 55), а Редакционные комиссии, созданные для выработки законопроекта об отмене крепостного права. Журнал «Русская беседа» конца 50-х годов – орган славянофилов (как это и сказано на стр. 53), а не либералов, (стр. 84). «Оранжевый» цвет имели книжки журнала «Вестник Европы», а не «Отечественных записок» (стр. 262).
Как правило, книги серии «Жизнь, замечательных людей» знакомят читателя с основными фактами всего жизненного и творческого пути «героя». Книга о Щедрине построена иначе. «Труды и дни» писателя изложены в ней не только с законным ударением на «трудах», но и с отсечением всех «дней», предшествовавших началу «трудов».
О рождении Салтыкова, его деревенском детстве, годах учения в Москве и Петербурге и послелицейском четырехлетии сообщается лишь в приложенных к книге «датах жизни и творчества». Само же повествование открывается с зачина не «житийной», а писательской биографии-с рассказа о двадцатидвухлетнем Салтыкове в драматический момент его отъезда в ссылку за напечатание «вредной повести».
Конечно, такое изъятие целых биографических периодов позволило автору уделить больше внимания анализу творчества. Однако вряд ли принятое решение можно отнести к лучшим вариантам построения книги в серии, называемой «Жизнь замечательных людей». Представляется очевидным, что рассказ о герое каждой из биографий серии должен содержать в себе главнейшие факты всего жизненного и творческого пути деятеля, а не только важнейших этапов и периодов этого пути.
Что касается рассматриваемой книги, то особенно нелегко согласиться с отсутствием в ней главы о Салтыкове 40-х годов. О «школе идей», пройденной им, в это время начинающим писателем, упомянуто мельком и только с точки зрения его сношений с Петрашевским. Но не сказано, чем были для автора «Запутанного дела» Белинский и Герцен, Гоголь и «натуральная школа», дружеское общение с Вал. Майковым и Вл. Милютиным, увлечение утопическим социализмом и революционной Францией, «поры «западников» и славянофилов. А ведь в эту идейную почву уходят многие корни мировоззрения и творчества писателя.
Несколько штрихов, относящихся к Салтыкову 50-х годов – к периоду подневольной жизни в Вятке, – рисуют его как исполнительного, даже «ретивого» чиновника, хотя и способного иногда переходить от «служебного «запоя» к минутам «страшного отрезвления» (стр. 17). Такую зарисовку нельзя не признать односторонней. Она не позволяет уяснить характера связи между соседствующими этапами эволюции писателя. Читателю непонятно, как соотносились у Салтыкова служебная «ретивость» в годы Вятки с настроениями социальной критики и протеста в «Запутанном деле», написанном перед ссылкой, и в «Губернских очерках», созданных сразу после возвращения из нее. Что это – попятное движение, •остановка в идейном развитии или какой-то сложный зигзаг в нем?
Центральное место в биографии Щедрина 60-х годов занимает его сотрудничество в «Современнике», рядом с Чернышевским, и вхождение в редакцию этого журнала вскоре после ареста Чернышевского и других ударов, обрушенных правительством Александра II в 1862 году на революционно-демократический лагерь.
Работа Щедрина в «Современнике», хорошо изученная в специальной литературе, показана в книге А. Туркова убедительно и ярко. История же взаимоотношений Щедрина и Чернышевского исследована недостаточно, особенно в конкретно-биографическом плане. Нет полной ясности в изложении этого вопроса и у А. Туркова. Взаимоотношения Щедрина и Чернышевского излагаются без затушевывания тех фактов и обстоятельств, которые осложняли эти взаимоотношения и ограничивали их значение. Действительно, идеология Щедрина не совмещалась с идеологией Чернышевского наподобие совпадающих фигур в геометрии, а непосредственные сношения их были и редки, и далеки от близости дружбы и товарищества. Эти люди глубоко уважали друг друга, но были очень разными – и по характеру, и по восприятию, и по многим взглядам на вещи, да и по своим связям и положению в обществе. И все же вряд ли можно признать удачной итоговую по своему содержанию формулировку автора, гласящую, что «Чернышевский с Добролюбовым, с одной стороны, и Щедрин, с другой, видимо, так и не стали полными единомышленниками» (стр. 78). Эта формулировка с ее негативным ударением не раскрывает главного, что образует тему Щедрин и Чернышевский. По основному вопросу эпохи – по отношению к самодержавно-помещичьему строю – общие линии во взглядах руководителя «Современника» и автора «Сатир в прозе» совпадали. Ведь и Щедрин исходил в своих идеологических построениях из признания необходимости радикального изменения существовавшего в стране «порядка вещей». Ведь и он лишь в народе, в массах видел силу, способную совершить коренное переустройство жизни на «новых основаниях» (то есть социалистических). Но Щедрин скептически относился к современному ему революционному движению крестьянства. И уж совсем не верил он в коммунистические инстинкты «общинного» крестьянина, которые позволяли бы усматривать в нем, вчерашнем крепостном рабе, «прямого борца за социализм» 2. Вера в это была глубоким заблуждением сторонников теории «русского социализма» – Герцена и Чернышевского. Однако именно эта вера во многом питала и двигала их революционную активность. В недостатке такой веры (не в отсутствии!) – корни отличия Щедрина, от Чернышевского и других «революционеров 61-го года», живших в ту пору страстным ожиданием всеобщего крестьянского восстания и последующей победы социализма…
Почти все крупнейшие произведения Щедрина созданы в 70 – 80-е годы. В эти последние два десятилетия жизни Щедрин так полно слил свое существование с литературой, что все другие факты его биографии как бы растворяются в его писательском и редакторском – до 1884 года (дата закрытия «Отечественных записок») – труде. В какой-то мере закономерно поэтому, что рассказ о жизни Щедрина этого периода в книге А. Туркова порою прерывается и биография переходит в очерк творчества.
А. Турков говорит или упоминает почти о всех главных произведениях писателя, часто вводя в свой анализ и менее значительные из них. (Но почему, однако, пропущены «Благонамеренные речи», да по существу и «Убежище Монрепо»?) Характеристики щедринских произведений в книге А. Туркова неравноценны, но все они при большой лапидарности насыщены мыслью, введены в систему общего анализа идейно-творческого пути сатирика и хорошо написаны. Наряду с характеристиками, повторяющими в кратчайших резюме то, что добыто общими усилиями советского щедриноведения, А. Турков дает в ряде случаев самостоятельное и своеобразное освещение творческих замыслов и отдельных страниц Щедрина. Но с иными из его трактовок и комментариев хочется поспорить.
Нет, например, никаких видимых оснований предполагать, что в образе процветающего чиновника и подлого человека Клаверова из пьесы «Тени», не издававшейся при жизни автора, воспроизведены некоторые черты известного государственного деятеля Н. А. Милютина, что в этом произведении «проскальзывают» отголоски семейной драмы писателя и что именно последнее обстоятельство и могло будто бы побудить Щедрина похоронить пьесу в своем архиве. Такой комментарий находится в противоречии с объективно устанавливаемыми фактами. В то время когда писались «Тени», Щедрин с большим уважением относился к Н. А. Милютину и числил его среди немногих честных и принципиальных деятелей тогдашней высшей бюрократии. Говорить о семейной драме Щедрина в начале 60-х годов преждевременно. «Тени» остались в рукописи не по каким-то соображениям личного характера, а по очевидной и острейшей противоцензурности пьесы,
Указание, что возражения Чернышевского против опубликования очерка «Каплуны» мотивировались только соображениями «несвоевременности», а не принципиальным несогласием руководителя «Современника» с некоторыми идеями очерка, восходит всего лишь к догадке Щедрина (см. его письмо к А. Н. Пыпину от 6 апреля 1871 года). Нельзя рассматривать эту догадку, вряд ли соответствующую истине, в качестве аргумента Чернышевского.
. Проницательно и остро написана характеристика «Истории одного города» – одной из наиболее «горьких» книг русской литературы. Автор дает свою интерпретацию финала произведения. Он привлекает внимание к «тревожной ноте», которая звучит в этом финале. Действительно, грозное, полное гнева «Оно», уничтожающее Угрюм-Бурчеева и разрушающее Глупов, изображается Щедриным только в роли карающей Немезиды истории. Ничего схожего с той «дамой в ярко-розовом платье», которая персонифицирует революцию в «Что делать?» Чернышевского. Зловещее предсказание Угрюм-Бурчеева: «Придет…» – которое он не успел договорить, комментируется (предположительно) как намек на неизбежность в будущем новой угрюм-бурчеевщины, если массы не преодолеют пассивности и не возьмут собственную судьбу в свои руки.
. Содержательны, свежи пояснения к отдельным местам «Истории…». Отметим, однако, и одно неверное толкование. Воинственный «клич», которого со страстностью ждал градоначальник Бородавкин, относится не к речам о «братстве славян», хотя контекст имеет славянофильскую окраску (стр. 148). Перед нами одно из многих в щедринской сатире обнажений византийских мечтаний царизма – тех коренных устремлений внешней политики самодержавия, которые просуществовали от времени феодализма до империалистической войны, от идеологов московского царства XVI-XVII веков до Милюкова.
Ярко освещены в книге образы «помпадуров», «молчаливых», «ташкентцев». Интересно наблюдение, связывающее опасения Щедрина насчет «преемственности Ташкентов» (то есть систем насилия), его предвидения «достаточно длинного ряда Ташкентов» в будущем, с впечатлениями писателя от бакунинско-нечаевского плана общественных преобразований, которые Маркс и Энгельс охарактеризовали как образчик «казарменного коммунизма».
Страницы, посвященные «Господам Головлевым», содержат ряд основных характеристик и сведений, нужных для краткого рассказа об этом знаменитом романе. Но жаль, что, говоря о финале «головлевской хроники», А. Турков не привлек внимания читателя к проявленному здесь Щедриным смелому художественно-этическому дерзанию. Писатель не побоялся показать «пробуждение одичалой совести» в такой испепеленной душе, как Иудушка. Возникшая в этом вконец обесчеловеченном человеке искра не смогла, правда, возродить его. Но она осветила Иудушке зияющую пустоту его жизни, что повлекло решение о расчете с ней. Конец Иудушки – одна из вершин трагедийного искусства в русской и мировой литературе.
Вызывает возражение комментарий к сцене «Мальчик в штанах и мальчик без штанов» из книги «За рубежом». Содержание знаменитого «диалога» осталось не вполне раскрытым, И это потому, что «диалог» не поставлен в контекст больших идейных споров эпохи, и прежде всего полемики Щедрина с философско-историческими и политическими концепциями «пушкинской речи» Достоевского. Трудно согласиться и с оценкой последней встречи «рассказчика» с бывшим «мальчиком без штанов» в финале «За рубежом». «…Нам теперь чудится, – пишет по поводу этой сцены А. Турков, как бы дальний отблеск солнца, медленно поднимающегося за (над?) горизонтом». Напомним, что если при первой встрече с рассказчиком «мальчик без штанов», то есть русский народ, в первую очередь крестьянство, не связанный с Колупаеным «контрактом», был полон надежды вскоре разделаться с ним («будет и на нашей улице праздник»), то принципиально иначе выглядит ситуация при последней встрече. К этому времени «мальчик без штанов» заключил-таки «контракт» с Колупаевым. На вопрос рассказчика: «Значит, даже надежнее, чем у «мальчика в штанах», – то есть у людей Запада, – русский «мальчик» отвечает: «Пожалуй, что так». Трудно усмотреть в этом заключительном резюме философию исторического оптимизма. Напротив. Здесь звучит горькое для Щедрина признание, что на какой-то длительный срок вставший на ноги российский капитализм – Колупаев – овладел развитием страны и подчинил себе массы (заключил с ними «контракт»).
Заканчивая отзыв на книгу А. Туркова, хочется подчеркнуть, что наличие возражений против отдельных мест этой книги во многом объясняется неразработанностью щедринской биографии и сложностью его творчества. Ими не умаляется заслуга автора в его усилиях создать книгу о Щедрине-человеке и Щедрине-художнике, которая была бы интересна и доступна для широких кругов читателей.
Книга заканчивается словами, с которыми, по воле автора, обращается к читателю сам великий русский сатирик:
«Кто-то сказал: пусть нас меньше почитают, но больше читают! Только об этом я и прошу».
Будем надеяться, что проникнутая любовью к Щедрину книга А. Туркова поможет исполнению этой просьбы «кровного литератора» и приобщит к духовным ценностям, скрытым в его произведениях, нового «читателя-друга» – нашего молодого современника.