Николай Гоголь и Угроз Световостоков (К истокам «идеи ревизора»)

(К истокам «идеи ревизора»)

1

Первый комический актер. Ключ? Да примете

ли вы, господа, этот ключ? может быть,

швырнете его прочь вместе с шкатулкой?

  Николай Николаич. Ключ! не хотим больше

ничего слышать. Ключ!

  Все. Ключ!

  Первый комический актер. Извольте, я дам

вам этот ключ.

Н. В. Гоголь, Развязка Ревизора.

В 1846 году Н. В. Гоголь написал небольшую драматическую сцену «Развязка Ревизора» ¹, которую предполагал включить в две новые постановки и в два новых издания комедии (четвертое – московское и пятое – петербургское). В уста главного героя этой сцены, Первого комического актера (роль, написанная специально для М. С. Щепкина), автор вложил аллегорическое истолкование комедии, «которое сам зритель не догадался вывесть»: уездный город – это «душевный город», город нашей души; нерадивые чиновники – человеческие страсти; ветреный Хлестаков – ложная светская совесть; настоящий ревизор – совесть карающая или суд Божий над человеческими пороками². Это истолкование Гоголь назвал «ключом» к «Ревизору». Он желал, чтобы «Развязка…» игралась сразу после самой комедии и была напечатана в одной книжке с нею; чтобы оба издания вышли в день представления («в Москве в бенефис Щепкина, в Петербурге в бенефис Сосницкого» – двух первых исполнителей роли Городничего) и продавались в пользу бедных; наконец, чтобы обнародование «Ревизора» с развязкой произошло не раньше появления книги «Выбранные места из переписки с друзьями», работу над которой писатель завершал в то время: «…иначе все не будет понято вполне» ³. Этими произведениями Гоголь предполагал нанести своего рода двойной удар по «спящему» сознанию русской публики и открыть ей какую-то великую и страшную тайну о ней самой. «В издании в свет обоих трудов, – отмечает В. Шенрок, – Гоголь видел исполнение таинственной миссии, к которой считал себя предназначенным свыше» ⁴. Отсюда слово «развязка» по отношению к «Ревизору» следует понимать символически и расширительно – это генеральная развязка, разрешение десятилетних споров о комедии, о соотношении смешного и страшного в ней, ее разгадка, финальное заключение. Гоголь раскрыл карты, и РР, предназначенная по первоначальному замыслу для прощального бенефиса М. Щепкина, была, конечно же, прощанием самого писателя с комедией и публикой – своеобразным завещанием комедиографа. Важнейшая задача РР, по Гоголю, – заставить каждого зрителя обратить с помощью комедии взгляд на самого себя, увидеть, как в зеркале, собственные порочные страсти, устыдиться их и возжелать очиститься. По словам В. Шенрока, РР явилась отражением «его (Гоголя. – И. В.) нравственного состояния и должна была иметь значение задушевной речи, обращенной ко всему обществу» ⁵. Исповедально-учительный характер этой сцены совершенно очевиден.

Гоголь требовал, чтобы РР (так же, как и «Выбранные места…») печатали в обстановке абсолютной секретности; лишь несколько наиболее близких автору людей получили возможность познакомиться с текстом этой сцены и высказать свои суждения о ней. Обычно считается, что реакция друзей Гоголя на новое прочтение комедии была резко отрицательной. В самом деле, все отзывы «посвященных» (М. С. Щепкина, С. П. Шевырева, С. Т. Аксакова) включали критические замечания. Тем не менее было бы большой натяжкой говорить о «резком отпоре» РР со стороны ее первых читателей (IV, 550). Критика друзей вовсе не была «дружной». Каждый смотрел на новое истолкование комедии со своей колокольни. Щепкина предложенное истолкование «Ревизора» не устроило, потому что противоречило его давно сложившемуся взгляду на героев комедии как на «живых людей» (оценка, вполне естественная для актера, десять лет игравшего комедию). Аксакова возмущала сама идея РР, которую он находил «святотатственной», посягающей «на искажение… живых творческих созданий» и возникшей под влиянием мистически настроенных «невежд и дураков» ⁶ (Аксаков, как известно, болезненно воспринимал поворот Гоголя в сторону мистицизма). Шевырев высказывал свои замечания «от лица публики», и они касались прежде всего уместности и возможности поставить на театре пьесу- аллегорию: основную опасность он видел в том, что зрители воспримут РР как проповедь. Однако саму идею Гоголя Шевырев находил глубокой и сильной, и уже через два дня после своего осторожно критического ответа писателю он отправил ему новое, восторженное письмо, в котором говорил о глубоком потрясении, испытанном при последующих прочтениях PP. Показательно, что восторг Шевырева был смешан с горечью: по его мнению, современники, даже самые близкие к писателю, не доросли еще до понимания Гоголя «в новом периоде» его жизни⁷.

Как видим, друзья Гоголя подошли к «Развязке…» с разных точек зрения и общим в их оценках было только осознание ее яркой необычности, какого-то идеологического и художественного диссонанса или даже разрыва с прежними произведениями писателя (что для Аксакова – безусловный недостаток, а для Шевырева – скорее достоинство, шаг вперед).

Замечания, высказанные в первом письме Шевырева, повлияли на Гоголя: для автора РР важнее всего была реакция зрителей, которую нужно было очень точно спрогнозировать и направить в необходимое русло. РР и «Выбранные места…» – две части единого плана, и действие каждого произведения на публику предполагалось как «взаимодополняющее» ⁸. Письма писателя конца 1846 – начала 1847 года показывают, насколько тщательно он готовился к самой грандиозной и, как скоро выяснилось, самой трагичной кампании в своей жизни. Боясь совершить неверный ход в столь ответственный для себя момент, Гоголь из тактических соображений решил отложить и представление комедии, и публикацию ее «Развязки…» на год и в короткий срок переработал текст последней (так называемая «новая редакция РР»). Однако последовавшие вскоре события (цензурный запрет на печатание РР; провал «Выбранных мест…») заставили писателя отказаться от замысла напечатать эту сцену. РР вышла в свет лишь после смерти автора, в пятом томе второго издания «Сочинений Гоголя» (1856).

Первые оценки РР, по сути дела, задали оси координат для позднейших суждений об этом произведении: вступил ли Гоголь в РР «на скользкий путь мотивировки post factum» ⁹, искажающей «первоначальный» смысл комедии, или же предложенный им автокомментарий «органически вытекает из всего предшествующего творчества писателя»¹⁰ и может в самом деле служить «ключом» к «Ревизору»? Свидетельствует ли новая трактовка комедии о своего рода художественной капитуляции писателя («впал в мистицизм») или, напротив, – о его духовном и творческом росте?

Точка зрения на идеологию РР как на «искажение» смысла знаменитой комедии, восходящая к приведенному выше суждению Аксакова, в настоящее время не находит сторонников. Исследователи справедливо усматривают органичность этой автоинтерпретации для творчества писателя и связывают концепцию «душевного города» и суда совести с более ранними произведениями Гоголя (новейшие комментаторы называют «Петербургские записки 1836 года», «О средних веках» 1834 года, повесть «Рим»¹¹ ). Эта интерпретация, по словам Ю. Манна, вполне отвечала «гоголевскому миросозерцанию 20 – 30-х гг., в к[оторо]м мысль о человеческих обязанностях и долге тесно переплеталась с эсхатологической идеей Страшного суда»¹². Очевидно, мистикоэтическая концепция РР долго вызревала в сознании автора и была сформулирована в тот момент, когда писателю показалось, что пришло время и все должно объясниться (середина 40-х годов).

Внимание исследователей концентрировалось на художественном методе и жанровой природе этого необычного произведения. Так, Вяч. Иванов в аналогии «между общественной организацией и организацией личного сознания» видел проявление характерных особенностей средневекового действа¹³. Д. Чижевский указывал на типологическое родство РР с символическими произведениями эпохи барокко, вроде драм Кальдерона¹⁴. По мнению Ю. Манна, метод РР отражает «в уменьшенном масштабе метод «Ревизора» настоящего»¹⁵. Американский исследователь Мильтон Эре показывает, что сквозь призму РР гоголевская комедия может быть рассмотрена как «комический Апокалипсис»¹⁶. Само же уподобление уездного города «душевному» исследователи связывают с хорошо известной Гоголю теологической традицией (Иоанн Златоуст; блаженный Августин)¹⁷. Тем не менее ни в одном из предполагаемых источников РР не обнаруживается представленная в ней идеологическая цепочка образов: «ключ» к комедии – земной город как город страстей – ложный и настоящий ревизор как мнимая светская и истинная небесная совесть. Между тем, по всей видимости, у гоголевской «Развязки…» есть прямой и близкий по времени литературный источник, важный для понимания взглядов и художественного метода писателя в 1840-е годы. Речь идет об известном сочинении немецкого теософа и духовидца Иоганна Генриха Юнга, прозванного Штиллингом (1740 – 1817), «Тоска по Отчизне» (1793 – 1795), вышедшем в русском переводе Ф. Лубяновского в 1817 – 1818 годах. Наше внимание привлек один из первых эпизодов этого «страдальческого путешествия Христианина в небесное его Отечество»¹⁸ – трапеза главного героя Евгения Остенгейма в гостинице¹⁹, а также аллегорическое истолкование этой сцены, данное автором в пятой, последней, части, названной «ключом» ко всему роману²⁰.

2

В «Тоске по Отчизне» нет ни единой черты,

и тем паче ни единого изображения, которые бы

не имели своего знаменования.

Г. Штиллинг, «Ключ к «Тоске по Отчизне».

Молодой Евгений оказывается в гостинице в некоем провинциальном городе. За столом во время вечерней трапезы рядом с ним сидят какой-то Капитан, купец, Секретарь, Неизвестный, Судья, Стряпчий и хозяин заведения. Чуть поодаль – сухой высокий старик, одетый в серое платье. Проницательный взгляд этого серого старика (его имя – Угроз Световостоков) вызывает в душах гостей «некое смятение». Интерес к старцу растет: «Секретарь надел очки; Стряпчий глазами хотел измерить его с ног до головы; Судья морщил судейские брови…» Близорукий Секретарь, желая уязвить неприятного старика, обращается к нему с вопросом: «Позвольте спросить вас, Государь мой! конечно вы имеете дела в здешнем городе?» Следует грозный ответ: «Имеете ли вы полномочие от моего Государя, по коему, как посланник его, можете ко мне относиться? Мое право, по которому я так отвечаю вам, лежит в Счетном Архиве».Секретарь «остановился, как громом пораженный», а затем схватил шляпу и трость и убежал.

Наступил черед Судьи (самого могущественного в городе человека, исполнявшего обязанности управляющего Министра во время пребывания местного Князя за границей). Поглядывая на серого старика, Судья начал проповедовать «о благоустройстве и о строгости, с коею надлежит наблюдать в городах за иностранцами», и «хотел распространить сие даже и на гостиницы». (Во все время этой сцены Неизвестный «пребывал неизвестным» и только однажды обратил на Судью «пронзительный взгляд».) «Государь мой! кто вы?» – обратился Судья к старику. «Господин Судья! полномочие ваше?» – последовал ответ. «Я в службе здешнего Государя и имею власть осматривать каждого подозрительного иностранца». «А я, – поразительным голосом отвечал Угроз Световостоков, – имею от Царя всех Царей препоручение описывать всякий запрещенный товар в царствии Божием. Кстати ныне страшное дело вдовы Сердцеправы Главным Судом решено в ее пользу; соперник ее проиграл тяжбу и будет наказан». Реакция Судьи и других гостей на эти слова весьма примечательна: «Судья оцепенел и бледный, как смерть, упал на стул; у Капитана кусок остался между зубами; он не сводил глаз с старика; Неизвестный чертил вилкою по тарелке; купец складывал салфетку…» Судья и Стряпчий вскоре ушли. По требованию Угроза Световостокова Евгений отправляется на помощь к вдове, от которой узнает о том, что некогда жестокий и коварный Судья попытался овладеть добродетельной женщиной, но та осталась верна своему мужу, и тогда Судья приказал его убить… Проходит немного времени, и по городу разносится весть, что «дом Судьи окружен стражею; прислан нарочной произвесть следствие со всею строгостию». Наказание, избранное Судье вернувшимся из-за границы Князем, – пожизненное заключение в оковах.

В пятой части «Тоски по Отчизне» находим «ключ» к этому эпизоду. По словам Штиллинга, «явление за общим столом» в городской гостинице «очень важно» для понимания идеи романа. Действие происходит на самом деле в душе человека. Хозяин – это ветхий Адам, в дом которого попал тоскующий по отчизне Евгений (стремление души к свету премудрости). Каждый из участников трапезы – олицетворение некоей страсти: Адвокат – «естественное легкомыслие, которое в самих нас есть как ходатай и заступник за все пороки и преступления, нами содеваемые»; Судья «представляет Господствующую страсть в человеке» – «сладострастие, с властолюбием соединенное»; Секретарь – «змииную хитрость, с коею злые страсти пролагают дорогу к своей цели»; купец – корыстолюбие; Капитан – естественное великодушие; наконец, Неизвестный – это «страж по чину Промысла», и его роль станет ясной лишь впоследствии. В центре внимания всех сотрапезников – серый Старик, или Угроз Световостоков. Он появляется в тот момент, когда Евгений хочет вкусить от трапезы Хозяина (ветхого Адама), и его появление знаменует собой приход «Благодати наказующей или Совести» – строгого Судии, «все с точностью исчисляющего и измеряющего», так что «ничто, ни малейшая пылинка не уходит от его взоров». Только под руководством Судьи- Совести душа может освободиться от ига телесного человека.

Серая одежда Угроза Световостокова, по Штиллингу, «свойственна званию строгого Судии, Совести» (серый цвет означает старость, смерть и истление). Понятно, почему гости боятся этого старика. Злая совесть Секретаря «не может сносить сурового вида и поразительного взгляда Угроза Световостокова» и получает «громовой удар». Карающая Благодать, говорит Штиллинг, «поражает, в начале возрождения души, змииную злобу, заключает ее в темницу, а потом изводит на лобное место». Наказан и Адвокат – легкомыслие, которое старается «ускользнуть… без… шуму». Но самая ужасная кара ожидает Судью – господствующую страсть. Эта страсть опирается «на тестя своего, на чувственный разум, сего всемощного Министра». Князь же, который отсутствует в душевном городе-государстве, – это «нравственность, служащая под знаменами ложного просвещения. Она желает исправить и небо и землю, а в своей собственной стране оставляет всю власть в руках чувственного разума и господствующих страстей. Они-то Советники и Правители во области сей Царицы». Именно эти преступные страсти терзают Сердцеправу, означающую любовь к ближним.

Но ни одно преступление не уйдет от взора Угроза Световостокова, ибо он «имеет ключ от всякого Архива, как Генерал Ревизор». В этом Архиве хранятся «все списки с требований от начальства к подчиненным». «Горе! тому, чьи долги еще в Архиве! – восклицает Штиллинг. – Сей Ревизор некогда окажет их: он есть всеобщий истец перед судом Божиим». Этот верховный ревизор «испытует, выводит как бы на смотр все природные, растленные склонности, и все изгоняет».«Господствующая страсть любостяжания», по Штиллингу, должна пройти через «смерть отвержения». Дальнейший же путь души к свету связывается с «чистым побуждением любви ко ближнему, с Сердцеправою» – тогда душа «восходит от степени к степени, и наконец возводится в звание военачальника Християнского воинства». Так истолковывается Штиллингом сцена в гостинице.

Обобщим сказанное. В душевный город, погрязший в пороках, по Высочайшему соизволению является Генерал-Ревизор, олицетворяющий суд совести и страх смерти, собирающий страсти «как бы на смотр» и карающий этих лихоимцев души на своего рода «лобном месте». Господствующая страсть любостяжания (сластолюбие вкупе с властолюбием) выводится на свет и изгоняется. Ее не могут спасти ни «змииная хитрость», ни естественное легкомыслие, склонное оправдывать человеческие пороки. Такая трактовка полностью соответствует гоголевской концепции «душевного города», представленной в РР («это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас», «ревизор этот наша проснувшаяся совесть… Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по именному высшему повеленью он послан»; в «безобразном душевном нашем городе»»бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей»; «изгоним наших душевных лихоимцев» и т. п.). Господствующей страсти, олицетворяемой управляющим Министром Судьей, очевидно, соответствует в «Ревизоре» властолюбивый лихоимец Городничий;

1. Далее – PP.[↩]
2. Н. В. Гоголь, Полн. собр. соч., т. IV, [Л.], 1951. В дальнейшем все ссылки на это издание даются в тексте, с указанием тома и страниц.[↩]
3. »Переписка Н. В. Гоголя», в 2-х томах, т. 2, М., 1988, с. 327. [↩]
4. «Материалы для биографии Гоголя В. И. Шенрока», т. IV, М., 1897, с. 414.[↩]
5. Там же, с. 413 – 414.[↩]
6. »Переписка Н. В. Гоголя», в 2-х томах, т. 2, с. 77. [↩]
7. Там же, с. 330, 333.[↩]
8. Н. С. Тихонравов называет еще одно произведение того же времени, входящее, по его мнению, в генеральный план гоголевской «кампании» 1846 – 1847 годов – «Предисловие ко второму изданию «Мертвых душ» («Сочинения Н. В. Гоголя», т. II, М., 1889, с. 690).[↩]
9. К. Мочульский, Гоголь. Соловьев. Достоевский, М., 1995, с. 40.[↩]
10. Н. В. Гоголь, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 4, М., 1994, с. 552.^[↩]
11. Там же, с. 551 – 552.^[↩]
12. Ю. В. Манн, Н. В. Гоголь. – В кн.: «Русские писатели. 1800 – 1917. Биографический словарь», т. 1, М., 1989, с. 596.^[↩]
13. Вяч. Иванов,»Ревизор» Гоголя и комедия Аристофана. – «Театральный Октябрь», сб. I, Л. -М., 1926, с. 91.^[↩]
14. Д. И. Чижевский, Неизвестный Гоголь. – В кн.: «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», М., 1995, с. 209.^[↩]
15. Ю. Манн, Поэтика Гоголя, М., 1988, с. 199.^[↩]
16. Milton Ehrе, Laughing through the Apocalypse. The Comic Structure of Gogol’s «Government Inspector». – In: «The Russian Review», Stanford, April, 1980, vol. 39, N 2, p. 138 – 139.^[↩]
17. См.: Д. И. Чижевский, Неизвестный Гоголь, с. 209; П. Паламарчук,»Ключ» к Гоголю. – В кн.: Петр Паламарчук, Казацкие могилы, М., 1990.^[↩]
18. «Жизнь Генриха Штиллинга, истинная повесть», ч. II, СПб., 1816, с. 248 – 249. (Здесь и далее подчеркнуто мой. – И. В.)^[↩]
19. «Тоска по Отчизне. Сочинение Генриха Штиллинга», ч. I, M., 1817, с. 57 – 74.^[↩]
20. Там же, ч. V, с. 38 – 50.^[↩]