«Невидимая величина». А. В. Сухово-Кобылин: театр, литература, жизнь / Сост. Е. Н. Пенская, О. Н. Купцова; отв. ред. Т. В. Соколова. М.: ВШЭ, 2024. 472 с.

Коллективная монография «»Невидимая величина». А. В. Сухово-Кобылин: театр, литература, жизнь» — издание, полно и разносторонне освещающее проблематику творчества великого драматурга, по достоинству не оцененного до сих пор. Сборнику предшествовала международная научная конференция к 200-летию писателя, первая и единственная, — «Театр А. В. Сухово-Кобылина: зеркало исторических катастроф» (2017). В ней приняло участие более 50 исследователей из разных стран. В монографию вошли работы ряда участников, живущих не только в России, но и в Белоруссии, Польше, Франции, Хорватии. Каждая статья основана на архивных данных; введен в научный оборот ряд источников, ранее недоступных специалистам (семейный архивный фонд № 223 Петрово-Соловово и Сухово-Кобылиных в отделе рукописей Российской государственной библиотеки; документы из рукописного собрания ГМИРЛИ имени В. И. Даля, ранее ГЛМ). Словом, «Невидимая величина…» — исследование в жанре разыскание versus апокриф: на одной чаше весов лежат мифы, окружающие драматурга и до сих пор формирующие его репутацию, на другой — архивные материалы, демонстрирующие истинное положение дел. Архивная составляющая книги — наиважнейшая, издание преемственно по отношению к альбому-каталогу «Александр Сухово-Кобылин. Материалы из собрания Государственного литературного музея» (2021).

Монография состоит из трех разделов. Первый, «Проблемы творчества», посвящен анализу разных аспектов деятельности писателя. В статье В. Мильдона «А. В. Сухово-Кобылин как исторический писатель» историзм понят как изображение и анализ не только того, «что происходит в действительности», но и того, «чему суждено произойти и до чего конкретная история еще не дожила» (с. 17). В этом смысле Сухово-Кобылин показывает себя как гегельянец, придерживающийся внутренней причинности развития событий. Работа В. Головчинер «А. В. Сухово-Кобылин в логике исканий драматургического авангарда (поэтика «Свадьбы Кречинского»)» представляет собой анализ привлекавшей Вс. Мейерхольда линии развития русской драматургии. Эта линия маркирована именами Н. Гоголя и Сухово-Кобылина. Далее следуют статьи, посвященные пьесе «Дело» (авторы: К. Зубков, Т. Соколова, К. Захаров, О. Купцова), причем статья Соколовой «»Дело» А. В. Сухово-Кобылина: редакция 1880-х годов в контексте цензурной и сценической истории пьесы» — едва ли не первый опыт литературного и текстологического анализа; неслучаен подзаголовок «к постановке проблемы». В научный оборот вводится тот текст, который с 1882 по 1920-е годы звучал со сцены. В предпринятом А. Мокроусовым очерке отношений Сухово-Кобылина и А. Григорьева «Мы подружились — я был наэлектризован» подчеркнуто участие ведущего театрального критика эпохи в редактуре текстов писателя и обозначены причины, по которым Григорьев так и не написал статью о его драматургии. Общекультурные смыслы выявлены в статье Е. Пенской «А. В. Сухово-Кобылин и А. Н. Островский в шекспировских отражениях (по архивным материалам)».

Второй раздел, «Театр», посвящен традиции сценического воплощения драматургии Сухово-Кобылина на европейской сцене. В обзорной статье С. Патапенко «Пьесы А. В. Сухово-Кобылина как предчувствие гуманистической катастрофы: театральная трилогия на московской сцене 1927–1936 гг.» говорится о трех спектаклях, поставленных в указанный период. Это «Дело» режиссера Б. Cушкевича (1927, МХАТ-2); «Свадьба Кречинского» в постановке Мейерхольда (1933, ГосТИМ); «Смерть Тарелкина» А. Дикого (1936, Малый театр). Подробнее о Михаиле Чехове-Муромском в постановке МХАТа-2 рассказано А. Кирилловым, о «реалистической химере» Дикого — Е. Струтинской. Не обойдены вниманием фильмы-спектакли 1950-х годов по пьесам Сухово-Кобылина (А. Сопин). Раскрыты особенности режиссерского подхода П. Фоменко к драматургии Сухово-Кобылина (А. Хахалкина), воплощения пьес на петербургской сцене 2000–2010-х годов (А. Пасуев) и даже в отечественном балетном театре — постановка 2014 года Открытой школы «Манеж/МедиаАртЛаб» (Н. Коршунова). Е. Соколинский, обозначив «Три вектора сценической истории драматической трилогии А. В. Сухово-Кобылина», выделил «три основных направления интерпретаций трилогии: (1) психологическое; (2) гротескное; (3) музыкальное» (с. 223). Б. Пикон-Валлен, интерпретируя «»Смерть Тарелкина» в современной мейерхольдовской традиции», подчеркивает актуальность подхода к сценическому решению пьесы. И. Пастор-Сорокин говорит «о некоторых французских и итальянских постановках трилогии А. В. Сухово-Кобылина», в центре внимания Т. Орловой — «сценическая история трилогии А. В. Сухово-Кобылина в театрах Беларуси». Сходные вопросы освещены И. Лаппо для польской сцены и Я. Войводич для югославской.

Положение дел с историей и архивным хранением материалов, связанных с творчеством и жизнью Сухово-Кобылина, описано А. Родионовой в очерке «А. В. Сухово-Кобылин и его окружение в архивных документах отдела рукописей РГБ» и Соколовой — «К истории формирования персонального фонда А. В. Сухово-Кобылина в Государственном литературном музее: по материалам ГА РФ, ГЛМ, ОР РГБ, РГАЛИ».

Сухово-Кобылины — талантливое русское семейство, драматург не единственный творческий представитель фамилии. Семейные документы, хранящиеся в ГМИРЛИ (ГЛМ), ввела в научный оборот Е. Варенцова в статье «»Отец и друг твой…»: письма Василия Александровича Сухово-Кобылина к дочери Евдокии в собрании ГЛМ». Художественному наследию С. Сухово-Кобылиной, сестры драматурга, посвящена работа Е. Клементьевой. Д. Фомин в очерке «Герои А. В. Сухово-Кобылина в книжной графике» подробно проанализировал различные подходы к иллюстрированию текстов со стороны художников Н. Альтмана, С. Бархина, А. Гончарова, Н. Красовитовой, Н. Муратова, М. Таранова, Г. Филипповского. Последнему принадлежит пальма первенства в создании визуального образа драматургии Сухово-Кобылина, хотя цикл офортов Филипповского остался незавершенным и не был издан при жизни художника. Французским страницам биографии писателя и реконструкции его захоронения посвящена статья Т. Виноградовой «А. В. Сухово-Кобылин в Больё-сюр-Мер».

Сборник снабжен двумя приложениями — расширенной библиографией (2012–2018), сделанной Е. Соколинским, и перечнем спектаклей по пьесам Сухово-Кобылина на российской сцене (2001–2020), подготовленным А. Хахалкиной. В конце книги размещены список иллюстраций, указатель имен и сведения об авторах.

Даже краткий обзор содержания коллективной монографии убедит читателя, что в книге обозначены и основные векторы дальнейшего изучения творчества писателя, и проблемы, стоящие перед исследователями. И первая, конечно, репутация драматурга, запятнанная подозрением в убийстве. Не единичны случаи, когда литературовед тщится подменить собою юриста — или бульварного хроникера. Однако взглянем на вопрос иначе: зачем нужна псевдонаучная литература такого толка? Только ли для того, чтобы автор такой книги быстро сделал себе громкое имя? Кажется, это причина все же только внешняя и не имеющая оснований в научном плане. На самом деле сложность восприятия текстов Сухово-Кобылина кроется в самих этих текстах, в их гротесковом характере, парадоксально сочетающемся с лиризмом и тончайшим психологизмом. Вечная актуальность этой драматургии заключается в том, что Сухово-Кобылин подметил и воплотил в вербальном потоке неизменные черты человеческих нравов и положений, свойственных людям, а не типам, и мы всякий раз оказываемся перед зеркалом, беспощадно показывающим нас самих во всех проявлениях. Неслучайно само зеркало так хочется объявить кривым, дезавуировав его создателя.

В книге есть еще две составляющие, до сей поры оставшиеся без внимания. Пора вспомнить о них. Во-первых, эпиграф. «Я стою один на мосту, который возводил всю свою жизнь, пробуя безнадежно соединить противоположности, найти формулу их примирения в русской государственности и истории. Естественный порядок вещей? Законность явлений? Общественное мнение? Нравственность? Всю жизнь хотел я навести мосты над этой русской пропастью. Русской бездною» — слова драматурга обращены и к нам, все так же бьющимся в тисках бюрократии и продолжающим порождать ее. Во-вторых, написанное Купцовой, Пенской и Соколовой «Введение: наследие А. В. Сухово-Кобылина как зеркало исторических катастроф». Идея катастрофичности написанного драматургом звучала на конференции 2017 года и повторяется не только во введении, но и в текстах Мильдона, Мокроусова, Патапенко (здесь слово «катастрофа» вновь выведено в названии работы), Соколинского. Последний взял на себя труд охарактеризовать ситуацию с массовым восприятием трилогии: она «огорчительна», ибо «Сухово-Кобылина и современники, и люди ХХ в. рассматривали как подозрительного чужака» (с. 221). «Он не принял те идейно-нравственные «обольщения», которые питали практически всех общественных, литературных деятелей России. Не защищал маленького человека, не верил в пользу демократических перемен, ему были чужды религиозные искания Толстого и Достоевского» (с. 221). Обратимся к выводу Соколовой, оценившей «цензурные мытарства» пьесы «Дело»: «Еще раз [после 1863 г.] пьеса рассматривалась в цензуре в 1876 г., и снова было признано, что в пьесе заключена «возмущающая правда», которая непременно произведет «глубокое и потрясающее впечатление», в особенности потому, что в интриге непосредственное участие принимают «высокопоставленные лица»» (с. 59). Из-за этих особенностей картины мира Сухово-Кобылина подвергаются сомнению и его достоинства как писателя, и глубина его исследования философии Гегеля, и даже принадлежность к роду Андрея Кобылы, а через него — генеалогическая связь с царской семьей.

Подобная ревизия, однако, свидетельствует скорее о теперешнем состоянии научной мысли, чем о качестве исследуемого объекта. Трудные социальные вопросы, поставленные Александром Васильевичем Сухово-Кобылиным, решаются им с помощью не менее сложных художественных приемов. Их анализ неизбежно приводит к пониманию как недостаточности современного литературоведческого аппарата, так и невысокой компетентности специалистов. Безусловно, текстологическую работу сложнее проводить, чем создавать опусы в сборники «100 великих любовников» и подобные. А ведь ход авторской мысли при условии, если автор действительно интересен критику, есть единственное наполнение литературного произведения. То же можно сказать и о жизнеописании.

Опять-таки, если нас интересует литература.