№4, 1994/Зарубежная литература и искусство

Нет ничего явного, что не стало бы тайным (25 лет «русского инобытия» «Игры в бисер»)

Читательскую способность понять художественное произведение и писательскую способность воздействовать своим творчеством на читателя Герман Гессе оценивал критически. Писатель «рад, если понят хотя бы вчуже, хотя бы примерно, мимоходом и кое-как, хотя бы без грубых недоразумений относительно самого важного» 1, – заметил Гессе в 1918 году в статье «Язык», и вариации этой идеи, все более острые, в дальнейшем мы встречаем постоянно. «Какая доля того, что ты имел в виду… будет одобрена или отвергнута читателем, большетою,какую долю этого читатель вообще заметит и примет к сведению?» 2 – спрашивает писатель в статье «Тайны» (1947), и ответом на эти вопросы служит само название статьи.

Если художественное произведение действительно модель реальности, то моделирует оно и ее непостижимость – то, что от называния «не становится ни более понятным, ни более объяснимым, ни более сносным» 3 («Тайны»).

Естественно, разные эпохи, нации, культуры, отдельные читатели со своими проблемами и предрассудками что-то вчитывают в произведение и что-то вычитывают из него. Что русский, советский читатель, русское, советское литературоведение за двадцать пять лет «русского инобытия»»Игры в бисер» вчитывало в роман и вычитывало оттуда?

Прежде всего, наверное, новый фразеологизм волею устоявшегося перевода – «игра в бисер». Оторвавшись от сложнейшей символики романа, он означает что-то изысканное, излишнее, тщательное, как вышивка бисером, праздное и неуместное (неуместное, как «метать бисер перед свиньями»). Приведу слышанную мною фразу: «Тут не в бисер играть нужно, а давно пора кулаком стукнуть». Оригинальное название романа «Das Glasperlenspiel» передается рядом исследователей и переводчиков как «игра стеклянных бус», «игра стеклянных жемчужин», но размышления о мифопоэтической и психоаналитической символике жемчуга являются принадлежностью специальных филологических штудий, ибо старинное церковное значение «бисер – жемчуг» широким читателем в названии не прочитывается.

«Жемчугом во всех культурах обозначались наивысшие ценности… – отмечает Резо Каралашвили в книге «Мир романа Германа Гессе», – в сфере психики «жемчуг» может обозначать высшее индивидуальное начало – Атман, созидающий и вечно творящий дух» 4. А. Науменко в статье «Писатель, околдованный книгой» видит в «игре стеклянных жемчужин» – «архетипический символ магико-символического творчества» 5и также подчеркивает связь – в психоаналитической интерпретации- жемчуга и «самости».

Данное толкование сразу, на мой взгляд, сталкивается с одним из парадоксов романа: ведь духовные принципы Игры, как о том неуклонно напоминает лукавый биограф- повествователь, – «это как раз стирание индивидуальности» и окончательный отказ от творчества.

Насколько было бы для нас удобнее и привычнее, если бы в Касталии процветало индивидуалистическое «искусство для искусства»! Настолько удобнее, что в некоторых исследованиях присутствует именно такое понимание: «…Гессе в своем романе вычленил культуру из общества…». «Игра стеклянных бус… отражает порочность и ущербность… Касталии… и в конечном счете ее паразитизм» 6. Или: «Недело,аиграв пустые стекляшки… Чему должна служить духовная деятельность, чтобы не превратиться в пустую игру?» 7. Вплоть до новейшего: «…Игра – это сублимированный идеал постмодернизма середины XX века…» 8.

Конечно, уход героя из такой Касталии должен обозначать его желание послужить (с благословения автора) миру и людям. Но что значит у нас и для нас – «послужить людям»? Уход в мир накрепко связан с идеями хождения в народ, с разделенностью изощренно образованной интеллигенции и темной массы крестьянства, с комплексом вины кающихся дворян перед «толпой непробужденного народа» – это что касается традиции XIX века. Для советского же времени сама мысль о том, чтобы уйти из какого-то закрытого заведения «в жизнь», может, боюсь, означать только одно: чересчур идейный интеллигент решился сменить престижный институт на малокомплектную школу в богом забытой глуши. Причем советская литература именно такой вектор движения одобряет и приветствует (опять-таки вплоть до новейшей: ср. повесть А. Варламова «Здравствуй, князь!» – «Знамя», 1992, N 9).

Если Касталия- это заповедник культуры и духа, то «жизнь» должна быть бездуховна и страшна… ну, например, как наша. О таком понимании Касталии на страницах «Нового мира» кричит покаянное письмо юной читательницы, которая осуждает себя за «бегство в культуру»: «Ты живешь не в Медведкове… – ты живешь в Культуре… Ты создаешь свою призрачную Касталию… и играешь в нее самозабвенно и бесплодно вместе с другими «кастальцами» – рядовыми игроками и «магистрами»… Действительность для тебя – не тухлая котлета в буфете и не очередь за сосисками…» 9, а игра в бисер. Да, вот эта оппозиция – наша родная, кровная и завоеванная, поэтому не без внутреннего сопротивления напоминаешь себе, что в романе мир за пределами Касталии вовсе не беден, не ужасен, не бездуховен: там существуют и наука, и техника, и университеты (влиятельный друг предлагает уходящему из Касталии герою профессорскую кафедру), и искусство, и элига, и – особенно интересно – религия, которой нет в Педагогической провинции. А еще в мире живут изгнанные из заповедника чистого духа богатство, слава, почести, индивидуализм, роскошь, любовь, семья, поэтому все прежние отступники ушли из Касталии именно затем, чтобы жить по своему индивидуалистическому разумению, отказавшись от монастырской дисциплины и аскетических требований Ордена.

И если в романе предводитель Ордена магистр Александр не может удержаться от язвительного замечания, что Кнехт, видимо, устал от службы и Касталии и тоскует по свободам мирской жизни, то исследователи – хотя и в полном противоречии с романом, но психологически объяснимым образом – не могут удержаться от фантазии, что Кнехт претерпел в миру унижения и лишения, но зато, мол, узнал жизнь простых людей10.

Глубинная сущность стремления героя в мир остается тайной. Своим письмом с просьбой об отставке он предостерег администрацию Ордена против гибельной изоляции от мира, настойчиво воззвал к мирскому служению и убедил… многих будущих исследователей. Они пылко поддержали его доводы и грозно присоединились к предостережениям: «Кнехт в романе пытается убедить Верховную коллегию в неминуемой опасности, грозящей Педагогической провинции вследствие ее изоляции от общества. Не время предаваться праздным забавам, говорит он, надо нести людям сокровища культуры, ибо это единственная миссия Касталии»11. Но сам герой дезавуировал свое письмо, прежде чем читатель с ним познакомился: «…администрация, которая, пусть по самому убедительному ходатайству, отпустила бы своего магистра игры в бисер… мне и самому не понравилась бы». «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – называется это по-русски.

По-русски уходящему «в жизнь» положительному герою если что непреложно положено, так это собою жертвовать. Большинство исследователей сходятся во мнении, что Кнехт пожертвовал собою, но расходятся в решении – кому пожертвовал, почему и с каким результатом. «Он жертвует собой, спасая своего ученика…»12 – заявляет А. Казин, и удивленный читатель не может не заметить: очень, конечно, благородно пожертвовать собой, спасая ребенка, и, наверное, хорошо было бы (для нас), если бы дело так и обстояло, но жаль, что решительно ничего подобного в романе нет. Герой жертвует собой, «вступая в борьбу с природой за человека»13, – считает А. Березина, и читатель недоумевает: почему вдруг природа оказалась соперницей Кнехта в борьбе за человека? Впрочем, исследовательница заключает, что жертва не была принята: герой оказался неподготовлен к единоборству с солнцем, природой, ребенком… «Кнехт погиб ради того, чтобы могла существовать Касталия»## Е.

  1. ГерманГессе, Магия книги. Сборник эссе, очерков, фельетонов, рассказов и писем о книгах, чтении, писательском труде, библиофильстве, книгоиздании и книготорговле, М., 1990, с 67.[]
  2. ГерманГессе, Письма по кругу. Художественная публицистика, М., 1987, с. 304.[]
  3. Там же,с.298[]
  4. РезоКаралашвили, Мир романа Германа Гессе, Тбилиси, 1984, с. 115.[]
  5. АлександрНауменко, Писатель, околдованный книгой. – В кн.: ГерманГессе, Магия книги…, с. 215.[]
  6. В. Д.Седельник, Герман Гессе и швейцарская литература, М., 1970, с. 78,80.[]
  7. Ё.Маркович, Герман Гессе и его роман «Игра в бисер». – В кн.: Герман Гессе, Игра в бисер, М., 1969, с. 5.[]
  8. А Л. Казин, Образ мира. Искусство в культуре XX века, СПб., 1991, с. 35.[]
  9. А.Фенько, Ау, родина, где ты?.. – «Новый мир», 1991, N3, с. 251.[]
  10. Например: «Не знаемый никем, он унижен, презираем, но приобщен тахим образом к миру людей обычных» (!) – Н. О.Гучинская<.ls>, История зарубежной (немецкой) литературы (Р. М. Рильке, Г. Гессе, Ф. Кафка, Т. Манн). Лекции, СПб., 1993, с 32.[]
  11. Е. И.Маркович<.ls>, Гессе. – В кн.: «История немецкой литературы», в 5-ти томах, т. 5, М., 1976, с. 526.[]
  12. А. Л.Казин<.ls>, Образ мира. Искусство в культуре XX века, с. 35.[]
  13. А. Г.Березина, Герман Гессе, Д., 1976, с. 124.[]

Цитировать

Иваницкая, Е. Нет ничего явного, что не стало бы тайным (25 лет «русского инобытия» «Игры в бисер») / Е. Иваницкая // Вопросы литературы. - 1994 - №4. - C. 173-187
Копировать