Несколько мыслей физика об искусстве

А. КИТАЙГОРОДСКИЙ, доктор физико-математических наук

Наряду с революционными изменениями общества XX век характерен бурным развитием науки.

Мышление образованного человека и психология обыденной жизни подверглись многосторонней атаке. Завоевания науки привели к техническим открытиям, влияющим на судьбы мира. Успехи естествознания заставили по-новому осмыслить моральные ценности хотя бы уже потому, что показали отсутствие непроходимой пропасти между духовной и материальной жизнью.

Разумеется, искусство не могло пройти мимо этих изменений. Более того, многим повиделся цвет науки в том спектре красок, который делает вечные темы искусства сегодняшними. В этом и лежат причины, заставившие поэтов посещать научные кружки, читать журнал «Наука и жизнь» и с вниманием и почтением прислушиваться к голосу физиков.

Отношение к науке изменилось на моих глазах. В дни моей юности образованному человеку вменялось в обязанность приличное знакомство с живописью, театром, литературой, но, разумеется, никак уж не знание законов природы. Представлялось очевидным, что понимание смысла человеческого существования, правил общения между людьми и обществом, – короче говоря, всего, что составляет ядро жизни, – может быть дано средствами искусства.

Я превосходно помню почти презрительное отсутствие интереса к естествознанию в среде «гуманитарщиков» в мои студенческие годы. И полную уверенность в том, что познание общечеловеческих истин не имеет ничего общего с проблемами естествознания.

Да, картина переменилась. Сейчас я чувствую себя в центре внимания, когда нахожусь среди литераторов и художников. И это вовсе не потому, что теперь я уже большой, а тогда был маленьким. Та же картина и среди молодежи. Молодые физики уверенно вещают, молодые литераторы и историки с уважением слушают. Поэт и художник считают своим долгом хоть немного разобраться в физике и биологии. Упреки в непонимании основ теории относительности или квантовой механики в адрес деятелей искусства стали восприниматься как вполне заслуженные. Зачислить Эйнштейна в математики уже так же неприлично, как Пикассо в музыканты.

Словом, поэты учат естествознание. Каковы же результаты? Появилась лирика науки. В стихах замелькали позитроны; некоторые полотна стали получать названия вроде «преобразования Лоренца».

Не знаю как стороннего читателя, но меня пока что эта лирика оставляет равнодушным.

Наиболее распространенный путь внедрения науки в искусство – это «фабрикация» героев-физиков для романов, пьес и картин.

Честно говоря, мне больше нравятся романы из жизни пожарников или писателей. Я безоговорочно принимаю на веру подвиги пожарного Иванова, который в один прием вынес из окна дедушку, бабушку и внучку; я переживаю вместе с писателем Ивановым единодушные хвалебные искренние отзывы о его новом романе… но, когда речь идет о родном доме, где знаешь каждую царапину на обеденном столе, когда героями произведения являются твои друзья и знакомые, тогда любая маленькая фальшивка режет слух.

Но то же самое, вероятно, испытывают пожарники, читая о пожарниках.

В общем, я склонен примириться с мыслью, что романы о физиках не для меня написаны. Но в увеличении степени «правдивости» таких произведений физики кровно заинтересованы – кривое зеркало, пусть даже искажающее физиономию в сторону небесной красоты, до добра не доведет.

Поэтому, надеюсь, романисты и художники не сочтут неуместными несколько замечаний, которые я собираюсь сделать.

Меня не заботит слабое знание технических деталей. Путайте вольтметр с вольтаметром, включайте циклотрон в осветительную сеть и изучайте ультрафиолетовый спектр при помощи инфракрасного спектрографа. Это, с моей точки зрения, пустяки. Главное – правильно уловить характер взаимоотношений людей между собой и безошибочно оценить отношение работников к их делу.

Я начитался в последнее время статей на тему о «самовыражении» художника. Внешние впечатления – это сырье, поступающее в машину. Машина их перемалывает, формирует, добавляет свою квинтэссенцию и выбрасывает продукт потребителю. Идея мне очень понравилась и натолкнула на теорию относительных неудач в создании художественного образа ученого, которую я сейчас и изложу читателю.

Пытаясь вложить свою душу в персону ученого-профессора, художник на каком-то этапе размышлений замечает с радостью, что его душа и профессорский футляр превосходно «монтируются» друг с другом. Ну, разумеется, иначе и быть не могло, ведь мы близки по духу; и для «него» и для «меня» творчество есть цель и содержание жизни.

Но если так, то задача «самовыражения» весьма упрощается. Профессорскую бороду можно приклеить своим друзьям и смело ввести героев от науки в хорошо знакомые проблемы: успеха, славы и бессмертия; трагедии непризнанного гения; борьбы с бездарными эпигонами; отношений учителя с учениками; коллизий между преданностью делу и требованиями любимой жены и т. д. и т.. п.

Вдохновившись, художник ставит знак равенства между своей и «его» психологией и… попадает на ложную дорогу.

Нельзя забывать о некоторых существенных различиях творчества в науке и в искусстве.

Профессионалы и широкая публика не всегда совпадают в оценке тех или иных произведений искусств. Для читателя стихи Велемира Хлебникова никчемная заумь, но для поэтов полезно знакомство с этими опытами. Мастерство импрессионистов высоко оценивалось в профессиональных кругах задолго до их общественного признания.

Эти противоречия создают основу для драматических конфликтов в жизни служителей искусства. Скажем, герой, преданный искусству, умирает на чердаке без куска хлеба под звуки музыки из соседнего особняка, где дает бал его бывший друг, успешно торгующий портретами.

Не заманчиво ли перенести эту ситуацию на мужей науки?

Пожалуйста, осторожней.

Не следует забывать, что в рамках естествознания научная работа имеет лишь одну оценку – профессиональную. Ситуация совершенно бесконфликтная.

Аналогия возникает лишь в том случае, если естествоиспытатель перейдет в стан прикладников. Перечитайте Синклера Льюиса. Кстати замечу, что положение дел времен Мартина Эрроусмита сохранилось на Западе и сейчас: прикладники, работающие в фирмах, зарабатывают в четыре-пять раз больше естествоиспытателей. Но возвращаюсь к теме.

Ученого судят лишь профессионалы; о художнике может презрительно отозваться (впрочем, и восторженно похвалить) любой посетитель выставки. Исследователь в несравнимо большей степени огражден от наскоков невежд.

Но, вероятно, самое существенное отличие искусства от естествознания состоит в следующем.