Неразрывность времени

Октябрьская революция вызвала коренные перемены во всех сферах жизни нашей родины. В общей созидательной работе, которая развернулась в стране, важное место заняло строительство новой, социалистической культуры. Распространение культуры, приобщение к произведениям литературы и искусства широких народных масс сразу же стало общегосударственным делом. Вместе со всем советским народом писатели активно участвовали в социалистическом преобразовании страны. Их книги составляют яркую летопись всей 50-летней истории Советского государства.

Редакция журнала, начиная с этого номера, будет публиковать рассказы известных советских литераторов о событиях, свидетелями и участниками которых они были, о литературной жизни того времени, о встречах с современниками, собственном творческом труде. Цикл этих выступлений открывается беседой с одним из старейших советских писателей В. Билль-Белоцерковским. Участник октябрьских боев семнадцатого года в Москве, сражений гражданской войны, В. Билль-Белоцерковский, входя в литературу, стремился выразить в своем творчестве революционные идеалы победившего класса. Пьеса «Шторм» – самое яркое произведение писателя, оно и сегодня завоевывает сердца новых читателей и зрителей в нашей стране и за рубежом.

Мне идет сейчас восемьдесят второй год, и когда, на склоне своих лет, я мысленно оглядываю прожитую жизнь – а ее (никак не сравнишь с легкой, укатанной дорогой, – то появляется чувство радости и удовлетворения от того, что она на протяжении пятидесяти лет была связана с историей Советского государства. Когда я думаю о времени, пройденном нашей страной за эти пятьдесят лет, – считанные месяцы остались до великого юбилея, – то меня не оставляет ощущение целеустремленности, непрерывного поступательного движения всей нашей жизни – экономической, политической и духовной, новой жизни, толчок которой дал Великий Октябрь.

Когда началась революция, мне было тридцать два года, моя молодость была уже «немолодой». Жизненный опыт подготовил меня, мое сознание к безоговорочному принятию идей революции. Мало сказать безоговорочному – единственно возможному. Зрелость моя, конечно же, была не от возраста, а от самой жизни, от той жестокой закалки, которую я начал получать с самого детства. Формулу Маркса, что жизнь, бытие определяют сознание, я считаю правильной не только своим разумом, ее подтверждает каждая клеточка моего тела, испытавшего на себе удары несправедливого старого мира.

Мои «университеты» начались с пяти лет, когда я помню себя, – с жестокости отца, тиранившего семью, которого я возненавидел навсегда, со школы-«хедера», где порка и издевательства были единственными «педагогическими» методами. В пятнадцать лет я, чтобы избавиться от унижений, удрал из дома, поддавшись романтическому воображению, возбужденному Купером и Жюлем Верном. Удрал на Черное море вслед за старшим братом, поступившим в мореходное училище. Ни в какое училище я не попал, а стал плавать юнгой на торговых шхунах. То, что в книгах было романтично, далеко не таким оказалось в жизни. Я был мальчиком на побегушках у шкипера и матросов. Подзатыльники были моими заработками. Возвратиться к самодуру-отцу и не думал. Надо было искать другой выход. Мой брат нашел его быстро – он был старше, культурнее, больше находился в гуще жизни. Он стал революционером, участником восстания во флоте, возглавленного лейтенантом Шмидтом, был осужден на шестнадцать лет и умер на каторге через девять лет после суда. Наверное, я пошел бы за братом, если бы он был рядом, но меня увлекли Купер и Жюль Верн. Я хотел увидеть мир. Тайком пробравшись на английский корабль, в угольном трюме я уплыл в Англию.

Восемь лет я бороздил моря на разных кораблях простым матросом, объездив весь свет, пока не «бросил якорь» на суше. Был сначала в Европе, потом попал в США, где прожил более шести лет. Сколько я там переменил профессий, чтобы заработать на кусок хлеба, сколько издевательств досталось мне там, как рабочему-иностранцу! Был я всегда hardlabourer – чернорабочим: землекопом, кочегаром, окномоем небоскребов, уборщиком отеля и просто безработным. Вместо романтики прерий я познакомился с «романтикой» отравляющего умы «блефа» и расизмом. (Суд Линча! Резервации, куда загнали индейцев!)

Многое, очень многое врезалось в память из тех лет моей жизни. Свои заграничные мытарства, весь ужас существования капиталистического Запада и колониальных стран я много раз описывал и в рассказах, и пьесах, ~и автобиографии. Но когда сегодня я снова вспоминаю то время, гнев против капитализма – самого несправедливого уклада жизни – разгорается во мне опять. Все, что я видел там, навсегда вошло в мое сознание, помогло воспитанию моего сознания коммуниста. Мне открылись тогда же очень важные и глубокие качества людей и рабочего коллектива – классовое самосознание и солидарность в борьбе. В Лос-Анджелесе в роскошном отеле «Александрия» мы с несколькими рабочими каждое утро чистили паркет зала для танцев, готовя его к вечерним увеселениям богатых бездельников. Это была изнурительнейшая работа. Эфиром и стальной паклей, сидя на корточках, в течение нескольких часов мы терли пол, пока он не превращался в зеркало, готовое отражать в себе туалеты и драгоценности богачей. Вот тогда-то один рабочий спросил меня:

– Ты знаешь, из чего делают бриллианты?

– Из чистой воды, – наивно ответил я.

Он воскликнул:

– Ложь! Вот из чего их делают…

И он провел ладонью по своему лицу и стряхнул на пол капельки пота.

Именно за границей я усвоил на всю жизнь значение слова «интернационализм». Еще плавая на кораблях, когда на одном судне собиралась команда из матросов восьми – десяти национальностей, беспощадно эксплуатируемых хозяином-англичанином, я начал понимать, что без поддержки друг друга нам не защитить своих прав. Это бесправное положение моряков, их взаимную поддержку я старался отразить в рассказе «Дикий рейс».

То же самое было и в Америке. Трудно забыть знаменитый «голодный марш» из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, в котором мне пришлось принимать участие. Тысячи безработных, американцев и иностранцев, организованно шли многие десятки километров, требуя работы и хлеба.

Помню, как поразил меня один старый рабочий в Америке, с которым мы говорили о революции. В конце разговора я спросил его:

– А ты какой национальности?

Рабочий посмотрел на меня с удивлением и ответил усмехаясь:

– По национальности я… рабочий!

Он вдруг вышел из себя, бросил свою кепку об пол и с горечью воскликнул:

– Проклятье! Ничего не выйдет, если раб начнет интересоваться национальностью раба!

Жизнь медленно, но верно подвела меня к пониманию той великой истины, что сознательный рабочий должен ставить свои классовые интересы выше всех интересов на свете.

Весть о февральской революции в России застала меня в Голливуде, где я работал на кинофабрике. Русских неудержимо потянуло на родину. Вместе с группой рабочих мы решили возвращаться домой. Сев в Сан-Франциско на пароход, мы навсегда покинули берега Америки.

На пути в Россию нас обогнал пароход с добровольцами американской Армии спасения. В тот момент я еще не знал, что скоро с этими «добровольцами» мне придется близко столкнуться.

Через Гавайские острова, Японию, Корею и Маньчжурию мы наконец добрались до границ России и остановились в Харбине. Местный Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, состоявший поголовно из меньшевиков, эсеров, перекрасившихся кадетов и им подобных, долго препятствовал нашему выезду в центр страны. Толпы обывателей, подстрекаемые провокаторами, несколько раз пытались сжечь нас живьем в наших вагонах и просто линчевать. Только вмешательство солдат 1-го кавалерийского полка, переброшенного за большевистские настроения Временным правительством с фронта в глубокий тыл, спасло нас. Наши вагоны были прицеплены к составу, который шел в Россию.

Я попал в Москву. Город был похож на кипящий котел. Всюду споры -на предприятиях, на площадях, в казармах, магазинах, трамваях, в семьях. Москва – сплошной митинг. Казалось, сам воздух был насыщен предгрозовой атмосферой.

Не успел я осмотреться, как судьба в лице военных властей Временного правительства снова кинула меня в водоворот событий. Я был мобилизован в армию и зачислен в 56-й пехотный полк, которому было суждено сыграть решающую роль (вместе с 55-м полком и ротой двинцев) в октябрьских боях в Москве, В сентябре 1917 года я вступил в РСДРП (б).

В это бурное время мне очень пригодился мой «международный» опыт. В Покровских казармах я рассказывал солдатам о жизни на Западе, о «прелестях» буржуазной демократии, за которую полковой комитет, состоявший из представителей «керенщины», меньшевиков и эсеров, агитировал солдат воевать до победного конца. Солдаты слушали меня с большим интересом, потому что знали, что через все это я прошел сам. Агитация полкового комитета уже не достигала цели. Большевистский партийный комитет развернул в казармах активную работу. Именно большевики доказывали бессмысленность войны, которую поддерживало Временное правительство, разъясняли солдатам, что социализм и борьба пролетариата – единственно правильный путь страны. Работа большевистского комитета помогла дважды сорвать отправку нашего полка на фронт.

Затем наступил октябрь. События нарастали. Мы знали все, что делалось в Петрограде, и чувствовали, что вооруженное столкновение неизбежно.