Необходима четкость
В. Иванисенко, Поэзия, жизнь, человек. О лирике, «Советский писатель». М. 1962. 227 стр.
Сочетание хорошее и сравнительно редкое: книга написана живо, публицистично, в то же время в основной своей ориентации это исследование теоретическое. В центре внимания В. Иванисенко – богатый опыт современной лирической поэзии.
Размышляя над ним, автор отстаивает лирику от тех, кто пытается выдать ее за один из последних оплотов иррационализма в эстетике, от притязаний явных и скрытых идеалистов. В поле его зрения попадают и теория «психической дистанции» английского искусствоведа Э. Баллоу, и концепции Д. Н. Овсянико-Куликовского (которого В. Иванисенко, однако, напрасно ставит в один ряд с формалистами), и субъективистские теории Т. С. Элиота. И всякий раз В. Иванисенко очень энергично защищает принцип идейности, познавательной силы лирики. Тому же принципу он верен и при конкретном разговоре о советской поэзии. Следование логике жизни при большой гражданственной страстности в лирике – вот что приветствует В. Иванисенко: «Лирическая поэзия смело берет на себя функции старого эпоса: отображать грандиозные события времени, охватывать огромные участки жизни… Другой характерной чертой современной передовой поэзии является ее активное углубление в жизненный процесс; усиление философского начала…» (стр. 86).
Этический и эстетический идеал, типический образ в лирике и взаимоотношения его с действительностью, поэзия и современность – круг актуальных проблем, интересующих исследователя, весьма широк. Привлечен большой и интересный материал из нашей многонациональной поэзии, в которой В. Иванисенко свободно ориентируется. При этом, повторяю, главное для В. Иванисенко – активность, действенность характера в лирике; таков общий пафос книги, и оттого сочетание теории с публицистикой – органично.
Основная теоретическая идея, разрабатываемая автором, – диалектичность в развитии лирических образов. Он справедливо считает, что контрастность, противоречивость в развертывании поэтической мысли отражают диалектику жизненную, конфликты самой действительности. Этот взгляд В. Иванисенко проводит последовательно. Именно потому ему хорошо удалась, например, трудная последняя глава – о композиции в лирике. Разговор о диалектике мысли, претворившей в себе диалектику жизненную, объективную, здесь логично переходит в анализ «приемов» и форм, конкретной словесной ткани. Так, интересны страницы, где автор стремится наметить некие общие типы лирической композиции. Исходя из принципа образной диалектики, он выделяет «произведения, в которых лирическое переживание, развитие чувств воссоздается в прямой, непосредственной форме, развернуто. В этих произведениях изображается весь ход рождения новой мысли и чувства через преодоление других, противоположных мыслей и чувств. Это наиболее распространенная группа лирических произведений, и диалектичность проявляется в них наиболее наглядно и ярко.
Вторую группу составляют лирические стихотворения, содержание которых – взрыв одного сильного чувства и мысли. Поэт… сосредоточивается, так сказать, на конечном, завершающем этапе переживания…» (стр. 191) и т. п. При всем том, что такие классификации, конечно, в достаточной мере условны (и это необходимо всячески подчеркивать), они, несомненно, помогают искать ключи к анализу лирической формы.
Жаль только, что не сделаны необходимые обобщения, не построена, так сказать, самая «схема», цепь «восхождения»: жизнь – поэтическая идея (переживание) – ее строение – » ее воплощение в конкретностях художественной формы. Не совсем четко ощущая связь и расположение этих звеньев, В. Иванисенко порою путает различные понятия: строение самой мысли (как категории логики) выдает за своеобразие стиля как такового, то есть художественного выражения этой мысли.
Но еще более существенно, что твердость и последовательность, с которой В. Иванисенко проводит идею: «поэтическая мысль – отражение жизни», подчас оборачивается прямолинейностью.
Для всех нас несомненно, что мысль отражает жизнь, а диалектика мысли – диалектику самой этой жизни. Но ведь такое отражение не является, как известно, «мертвенно-зеркальным», оно предполагает творческую инициативу субъекта, и эта субъективная сторона играет огромную роль во всех сферах познания. Нет необходимости напоминать о том, насколько она важна в искусстве, – именно тут выступают на первый план такие понятия, как активность, позиция художника, – тем более в лирике.
Все это в принципе отлично понимает и В. Иванисенко: «Чувства – эмоциональное выражение отношения поэта к окружающей действительности, своеобразная оценка явлений и событий. В художественном творчестве, в лирике эмоции связаны с проявлением авторской активности и выступают как отношение к общественному бытию» (стр. 39).
Таких мест в работе немало. При этом В. Иванисенко не сводит: «оценочность» к «эмоциональности», а говорит и об активной силе самой поэтической идеи.
Тем не менее сквозь эти правильные мысли довольно явственна пробивается некая тревожащая тенденция.
Вот что пишет, например, В. Иванисенко об отношении диалектики поэтической к жизненной: «..лирическая форма является выражением мыслей и переживаний, которые не создаются «приемами», а являются отражением действительных явлений и связей между явлениями» (стр. 39), и подобное утверждение в книге – также далеко не единственное.
Итак, декларативно автор много и убежденно говорит об активности субъективного начала в лирике. Когда же доходит до дела, до его основной (и вполне, справедливой) идеи диалектичности в поэзии, В. Иванисенко почему-то стремится предельно приземлить, «объективировать» лирику. Прочитав приведенную выше цитату, всякий тут же спросит: всегда ли лирическая форма отражает действительные явления и связи между ними? Не зависит ли это от идеалов, от позиции художника? Учтен ли «субъективный фактор»?
Никогда диалектика поэтической мысли не повторит материальные процессы фотографически беспристрастно: момент оценки, субъективности неизбежно «сработает» и тут.
При анализах же конкретных стихотворений носителями «активности» и «действенности» в лирике чаще всего выступают у В. Иванисенко лишь публицистическое и ораторское начала: «И не случайно интимно-задушевный тон стихотворения граничит с приподнято-ораторским» (стр. 79). Но ведь это упрощение. Вот если бы исследователь показал, как именно все самое интимное, задушевное, самое тонкое в лирике связано с объективным и от него зависит, – это было бы интересно и поучительно. Но по В. Иванисенко выходит, что диалектика мысли отражает лишь действительные связи явлений, а «активность» выражается какими-то добавочными средствами.
Разнобой, «несведенность» концов наблюдаем и в других сцеплениях и звеньях концепции. Выясняя суть лирической поэзии, В. Иванисенко много и хорошо говорит о «равноправии» лирики с другими родами искусства, о вредности недооценки специфики лирической поэзии. Но как определяет эту специфику сам В. Иванисенко? «Родовые и жанровые особенности литературного произведения определяются не столько тем, что отображает писатель, сколько тем, как он отображает, – хотя, повторяя это, не следует забывать, что «как» далеко не сводится к формальной стороне образа, оно непосредственнейшим образом связано с «что» и относится одновременно и к содержанию произведения, и к его форме» (стр. 11). Не говоря уже о том, что слова «род» и «жанр» в дальнейшем употребляются вперемежку, где какое «лучше» стоит (а ведь автор во многом занят именно соотношением родовой специфики и жанровых форм!), – вся эта мысль очень невнятна. Во-первых, разграничение родов по принципу «как» (форма) не выдерживает критики, противоречит поэтической практике, и автор тотчас же сам нарушает свой «постулат»: он тут же говорит о том, что лирика отличается от прочих родов искусства прежде всего своим предметом (переживание, мысль, то есть «что») и т. д. Вторая же часть фразы («как»… относится одновременно и к содержанию произведения, и к его форме…») – лишь неубедительная оговорка. Что же это за «содержание», отвечающее на вопросы и «что» и «как»? Уж одно из двух: или содержание – это все-таки «что», – или вообще не следует «делить» содержание и форму.
Одна «неувязка» тотчас влечет другие.
В. Иванисенко, как видим, немало страниц уделяет самой теории лирического рода. Тут-то он и говорит о предмете лирики, о диалектическом развитии мысли-переживания и т. д. Переходя к конкретным анализам, он вновь настаивает, что игнорирование родовой специфики ведет к большим ошибкам в оценке произведений (что верно), подчеркивает, что осуждающе относится «к пренебрежению специфически жанровыми (в значении «родовыми». – В. Г.) сторонами лирического произведения…» (стр. 213). Все это заслуживает безусловного одобрения. Но вот опять-таки что пишет сам В. Иванисенко о поэмах из «Середины века» В. Луговского: «…здесь успешно решена проблема широкого, эпического изображения действительности средствами лирики…» (стр. 95), «…книга писалась как единое лирическое произведение…» (стр. 96), «…свой лирический жанр В. Луговской определил…» (стр. 96), «Лирические, вернее, лиро-эпические поэмы В. Луговского…» (стр. 103) и т. п. Так лирические или эпические? Или лиро-эпические? «А какое это имеет значение, все эти отвлеченные градации?» – скажут многие. Да ведь для В. Иванисенко – то это имеет очень большое значение, о чем он и сам много раз говорит. А «на практике» – иное… И это когда речь идет о поэмах «Середины века» – произведениях, для анализа которых выяснение родовой специфики, как нарочно, имеет и огромное практическое, а не только умозрительное значение.
Переходя к разговору о «типическом характере» в лирике, В. Иванисенко не раз справедливо восстает против вульгарного понимания лирического образа как образа некоего «героя», постороннего автору. Но тут же нарушает свои посылки и вновь упрощает дело.
С одной стороны, он слишком уж увлекается отождествлением поэта и «лирического «я»: «Тем и отличается поэт от непоэта, что он обладает настолько яркой человеческой индивидуальностью, что ему не надо «выдумывать» вместо себя «подставное лицо» – лирического героя» (стр. 68), и т. п. Как бы там ни было, образ, хотя бы и лирический, в то же время еще и типичен, эстетически обобщен; не случайно Блок, как известно, счел возможным написать под одним из своих лирических экспромтов: «Ничего такого не было…»
Но не успели мы задержаться на этих мыслях В. Иванисенко, как перед нами уже другая крайность: вот что говорит автор о самом процессе лирического творчества: «….поэт-лирик не ограничивается тем, что наделяет свое «я», своего лирического героя общими чертами мировоззрения и морали определенной группы людей, но и наделяет его живыми, конкретными чертами, свойственными представителям этой социальной группы как человеческим индивидуальностям» (стр. 78). «Поэт отбирает из огромного запаса своих впечатлений и чувств только те, которые, по его мнению, должен переживать каждый человек в подобных обстоятельствах. Здесь уже вступает в действие жизненный опыт поэта, его объективный взгляд на вещи…» (стр. 73). Это не отдельные неточные формулировки, а своего рода целая «система» промахов. Поэт, стало быть, не только расчетливо «наделяет свое «я», своего лирического героя» (который, как мы помним, только что третировался как «выдуманное»»подставное лицо») «общими чертами мировоззрения определенной группы людей», – поэт, кроме того, еще и «отбирает из… запаса своих чувств только те, которые, по его мнению, должен переживать каждый человек…». Это ли не та самая ложная «объективизация», устранение непосредственной эмоциональности лирической поэзии, с которыми боролся сам В. Иванисенко.
Проведя эту новую «объективизацию», автор, естественно, приходит к выводу, что «суть типизации в лирике остается той же, что и в других литературных родах и жанрах» (стр. 78). Конечно, в принципе автор прав: «суть» типизации и во всем искусстве вообще одна и та же. Но дело в том, что она имеет разные вариации, и ведь именно это-то опять-таки прежде всего и интересно.
Особенно не повезло взаимоотношениям «чувства и мысли». В. Иванисенко почему-то думает, что в лирике «имеет место» не только диалектическое развертывание поэтического переживания (как единства чувства и мысли), но и борьба самих этих чувств и мысли, эмоции и разума (стр. 185, 186, 193). Между тем это уже явно ложная, надуманная «диалектика». В подлинном произведении искусства раздвоение разума и чувства, несомненно, не может иметь места (конечно, речь идет здесь о творческом: процессе как таковом, а не об изображении борьбы «чувства и разума», «чувства и долга» и т. п. в душе такого-то, хотя бы и лирического, героя). Художественное познание – процесс синтетический, «чувствуемая мысль» (Маяковский) развертывается бурно и противоречиво, но никогда не двоится, не разрывается на «разум» и «чувство». Между тем, по В. Иванисенко, «борьба чувства и мысли… есть процесс, который называется лирическим переживанием» (Стр. 184). И совсем уж странны слова: «…средства изображения объективной действительности в лирике чрезвычайно специфичны, ибо поэт-лирик обращается не только к разуму, но и к чувствам читателя…» (стр. 177). Тут уж промах не только автора, но и редактора: как можно было пропустить такую фразу? Выходит, «чувства» – исключительная компетенция лирики («специфика»!), а все остальное искусство занимается сплошным только «разумом»… Вот к чему привела поверхностная, теоретически ложная мысль о разрыве «разума» и «чувства» в лирике.
Сбивчиво говорит В. Иванисенко и о соотношении «наглядности» и открытых лирических обобщений. Подчас автор в увлечении отстаивает здесь сплошную «наглядность и зримость», вновь недооценивая активное, обобщающее, синтетическое начало в поэзии.
Странное чувство испытываешь, читая книгу! В чем-то постоянно симпатизируешь автору: в принципе он неизменно преследует хорошие цели, отстаивает плодотворные идеи. Но нечеткость, упрощенность теоретической мысли подчас очень вредят интересно задуманной работе. Откройте, например, стр. 40, и вы еще раз убедитесь, что это наблюдение не случайно: «Отражение жизненной борьбы и развития, которое мы уже наблюдали, осуществляется в лирике не непосредственно, как это бывает в прозе и драматических жанрах, а путем выражения внутреннего душевного переживания поэта. Таким образом, «драма жизни» остается содержанием лирики, хотя и воссоздается специфическими средствами, причем поэт стремится вызвать ответные сопереживания читателя». Отрывок очень характерный… Во-первых, лирическая специфика здесь опять сведена к «средствам» (хотя незадолго до этого шла речь о своеобразии предмета лирики). Во-вторых, проследите самую терминологию: лирика и драма стоят в одном ряду с «прозой», а не с эпосом (вспомните «попеременное» употребление терминов «род» и «жанр»); а эта фраза: «путем выражения внутреннего душевного переживания поэта»! Не говоря уже о ее тяжеловесности, из четырех последних слов по крайней мере два являются просто лишними с терминологической точки зрения. И так по всей книге.
Подобные примеры можно было бы умножить, но, думается, смысл моих заметок уже ясен.
Обобщение опыта новейшей лирики явно стоит на очереди, Дело это непростое и кропотливое. Работа В. Иванисенко хороша уже тем, что являет собой одну из первых за последнее время попыток такого обобщения. Интересный материал, публицистичность и боевитость авторской позиции, смелая постановка вопросов – все это ценно в книге. Но совершенно очевидно, что многое еще самому автору неясно и не продумано им. Отсюда та упрощенность и сбивчивость мысли, которые так бросаются в глаза в его книге (к сожалению, в этом отношении не единственной среди наших последних теоретических работ).
Теории необходима четкость. Всякая неряшливость и «невинные промахи» мысли в этой сфере тотчас рушат здание всей концепции; а главное, могут иметь плохие последствия для практики литературного анализа.