Неизвестное письмо П. Нащокина к Л. Пушкину

За последние годы наше знание об одном из ближайших к Пушкину людей, Павле Воиновиче Нащокине, умножилось: в десятом томе альманаха «Прометей» появились прежде не опубликованные страницы воспоминаний Нащокина (в форме письма к Пушкину); отдельной книгой вышло содержательное исследование Н. Раевского.

Публикуемое письмо, хранящееся в Пушкинском доме¹, – документ, замечательный во многих отношениях.

«27 ноября 1848 г.

Любезный друг Лев Сергеевич!

У тебя дел полная бездна в Петербурге и много друзей и приятелей, и все там на лицо, я же, твой старый друг и товарищ, был от тебя давно далеко и теперь не на лицо, но по душе всех их ближе к тебе по многим отношениям, по крайней мере с моей стороны, из чего ты можешь посудить о моем одиночестве: приятелей у меня давно нет, ибо давно у меня для них приятного не стало; друзья все вымерли; родные – лучше если б их и не было; здоровья нет, ничего нет; или много есть – только все отрицательное: долги, болезни, заботы, нужда и прочие и прочие гадости, скверности, от которых кости трещат и мозг сохнет, и уже высох, обратился в пыль или в золу. В быстрой проезд твой через Москву я не успел с тобою поговорить, и потому ты представить не можешь, что я вытерпел в продолжение последних десяти лет психически и матерьяльно, и все это идет далее и далее и с большею силою; отдых мой в моих мучительных обстоятельствах уподобить можно только обмороку от невыносимой боли. Поверишь ли, друг, – я, которого ты знаешь, еще не только отжил душою, но напротив ее силою, – как силою [пара] рассекают пути и уменьшают пространство, – так точно и моя еще <нрзб> душа поддерживает бренное мое существование на пути жизни с тяжким бременем просто невыносимых забот и трудов; еще способен на бескорыстную дружбу; люблю пламенно семейство; неравнодушен к предметам изящным и умственным, одним словом, – мог бы жить, но положение дел моих было таково, что приходило на мысль прекратить одним мгновением – все, и выпустить душу, подрезав пробку, как сент-пере и сент… забыл, и все чаще и чаще эта мысль приходит, но благодарю Бога, что как ни тошно, и не скажу, что умирать еще тошнее: в эти минуты конец жизни больше, чем наслаждение, и делается необходимою потребностью, как удовлетворение жажды или голода, но благодарю Бога, что я еще с ума не сошел и не считаю свою душу за air fixe², как считают теперь западники свои души, – а чем-то поважнее, и с которой шутки плохи. Скажу тебе, любезный друг Лев Сергеевич, мне очень круто, бездна под ногами, и голова кружится; очень круто, не забудь о мне, ты меня можешь спасти, коли не забудешь и очень того захочешь. Восемнадцать лет, как ты должен остался 3000 р.

1. Отдел рукописей ИРЛИ, ф. 244, оп. 20, N 76. Печатается с сохранением основной орфографии подлинника.[↩]
2. Фикцию (франц.).[↩]